Михаил Ишков - Супердвое. Версия Шееля
Крайзе не имел привычки курить, поэтому мне было труднее опознать его мысли, но через помехи, обертоны переживаний, мелькание зрительных образов мне открылась таинственная даль, нависшая синева небес и нагоняющее ужас, покосившееся на бок уродливое, залитое кровью существо. Крайзе мысленно обозвал его «людоедом», я бы назвал «измом». Некоторое время у меня были сомнения, сообщать ли этому в сущности простоватому парню, что он сирота. Этот факт Трущев посоветовал использовать в качестве ключика.
Но зачем Мессингу ключик? Самое время открыть правду, которой поделилось со мной НКВД.
— Ваша мать умерла, Густав.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
— Она не пережила смерти отца. Оба скончались прошлым летом, получив извещение, что вы пропали без вести. У вас есть еще родственники?
— Да, тетя в Берлине, двоюродные братья. Я всегда хорошо относился к тете Марте, хотя она всегда была красная.
«Красные вам не по душе?»
Он рассердился. Я напомнил.
«Тихо! Молчите и размышляйте! Я распознаю…»
«Мне плевать на красных, белых, зеленых, особенно, на коричневых С того дня, когда я опорожнил желудок, мне больше не хотелось стать эсэсманом. Мне ненавистно само желание швырять детишек в огонь, но что я мог поделать против всесильного людоеда! В Витебске я напился. Сидел один в комнате, разглядывал бронзовую медаль, врученную мне в Великих Луках и как русский пил самогон.
Самогон меня не брал. Тогда я решил поискать женщину. Вспомнил о новенькой в штабе, полы мыла. Можно вслух?»
Я кивнул.
— В начале сорок третьего года я оказался в Витебске на переформировании. Рассказывать, как я очутился в Витебске при штабе 3–ей танковой армии, в роте связи?
— Да.
— На фронт меня отправили осенью сорок второго года после учебного лагеря в Магдебурге. В Великих Луках я попал в гренадерский полк 83–ей дивизии, которым командовал подполковник барон фон Засс. Он тоже был родом из Бранденбурга, у него имение неподалеку от Вердера на берегу Швиловзее… В полку меня, как знающего русский язык и владеющего всеми видами связи, оставили при штабе. Располагался штаб в старинной крепости на западном берегу Ловати. В крепости, правда, ничего, кроме земляных валов, главных ворот, собора и нескольких строений, не осталось, но все же это была огороженная территория и там было спокойней чем в городе.
В Великих Лугах я пробыл три месяца. В конце ноября, когда ударили морозы и земля отвердела, большевики перешли в наступление. Они прорвали фронт, остановить их удалось лишь в двенадцати километрах западнее города. Другими словами, Великие Луки постигла участь окруженного Сталинграда, причем, в одно и тоже время, и также, как на Волге, Гитлер запретил гарнизону даже думать об отступлении. Мы должны были держаться до последнего солдата.
Нас, правда, пытались деблокировать. В начале января мы уже отчетливо различали артиллерийскую пальбу и даже пулеметы. Дальше русские не пустили. В крепости оборонялось несколько тысяч человек – все из разных частей. Наш командир, подполковник Засс вопреки приказу фюрера нашел в себе смелость отдать команду пробиваться к своим.
Это был кошмар! Не хочу вспоминать…
Он невольно глянул на свои сведенные в попытке вцепиться в чье‑то горло руки и крупно сглотнул.
Я не посмел прерывать его, тем более фиксировать в отчете, что он вообразил, о чем вспомнил.
— К своим, господин Мессинг, вышло около сотни человек. Раненых пришлось оставить в крепости, а у меня, не поверите, за три дня боев ни царапины. Во время прорыва к нам прибилось еще человек восемьдесят – это все что осталось от семитысячного гарнизона.
Всех спасшихся распределили по госпиталям, меня отправили в Витебск. Там наградили Бронзовой медалью за доблесть. На Железный крест поскупились – как же, у меня подозрительное происхождение. Однако Засс не забыл обо мне и в качестве переводчика и отличного связиста взял с собой.
Так я оказался в штабе 3–ей танковой армии.
Там и познакомился с Татьяной.
Она мыла полы в коридорах и разрешенных помещениях. Прежнюю уборщицу забрала фельджандармерия. Новенькая прятала лицо, однако к ней сразу начали приглядываться. В тот день, получив после акции сутки отдыха, я, как уже было сказано, крепко выпил и направился в штаб. Там предложил Татьяне проводить ее домой. Она почему‑то испугалась, тогда я взял ее под руку и не отпускал до самого дома. Она открыла дверь, попыталась оттолкнуть меня, но я был пьян, господин провидец, я вломился к ней в комнату.
Это была небольшая комната с миниатюрной кухней в прихожей, печь топилась дровами. В комнате я крепко обнял ее и брякнул первое, что пришло в голову.
— Давай, давай…
Она вырвалась и сгоряча выпалила.
– Aus! Швайнехунд!..* (сноска: «Вон, собачья свинья!»)
Меня словно кипятком обдало.
— Ду бист… Ты говоришь по–немецки?
Она промолчала, села за стол зарыдала.
Я сел с другой стороны и по–русски выговорил.
— Прости, Татьяна.
Она не ответила, отвела глаза, правда, плакать перестала. Сжала губы, решила, по–видимому, до конца отстаивать свою девичью честь. А у меня уже и хмель прошел.
Я поинтересовался
— Я знаю твой родной язык. Но откуда ты знаешь немецкий? И эти апартаменты… Насколько мне известно, в этом замызганном городишке всего несколько приличных домов, да и то двухэтажные. В одном из них селили учителей местной школы. Ты была учительницей?
Татьяна неожиданно встала, подошла к комоду.
Я предупредил.
— Если у тебя есть оружие, не надо пальбы. Ты провалишь партизанское задание.
Она вздрогнула, и я догадался, что попал в точку.
— Ты преподавала немецкий?
Она через силу кивнула.
— Я хотел рассказать, что я сегодня видел, но мне совестно обременять тебя своими грязными соплями.
— Вы сожгли Купятичи!
— Ты знаешь?..
Опять кивок.
— Я больше не буду «давай, давай!..» Хотя и очень хотел. Точнее, мечтал. Но уйти сразу тоже не могу. Хотя бы несколько минут мы должны провести вместе. Потом ты проводишь меня. Отворишь дверь и закроешь за мной. Можешь не целовать на прощание. Тебе это надо куда больше чем мне.
— Хорошо, – неожиданно согласилась она. – Ты прав, мне нельзя без этого. Где вы выучили русский?
— Я не хотел бы отвечать на этот вопрос, но доверие за доверие. Моя мать русская.
— Белогвардейка?!!
— Нет, крестьянская дочь. Этого достаточно?
Татьяна неожиданно встала, скинула платок, затем ветхий, местами порванный полушубок. Затем вновь села за стол. Я зажег маленький огарок, стоявший на столе.
Так мы сидели, пока я не поднялся.
— Мне пора. Проводи…
Он сделал паузу, я закурил и пока не кончилась папироса, мы молчали.
— Не поверите, мне до утра снилось ее личико. Она была исключительно миловидна. Просто красавица… – он неожиданно крупно и звучно сглотнул. – Зачем эти сны, господин провидец, ведь я не рассчитывал еще раз увидеть ее?
На следующий день меня поздравляли с посвящением в ряды славных борцов рейха. С причащением, так сказать. Кое‑кто сочувствовал, но молча и издали. Товарищ, с которым мы вырвались из Великих Лук, развел руками – ничего не поделаешь. Вы не поверите, господин провидец, но каждому из нашего штаба в той или иной степени приходилось участвовать в подобных акциях. Весь день я был не в себе. У меня тогда и в мыслях не было изменить фюреру, просто я решил, что больше никогда не буду участвовать в работе айнзацкоманд.
Думаете, наивные мечты?
Не скажите.
В Великих Луках я сделал две ходки за линию фронта в составе разведгруппы, ведь я отлично работал на рации, знал местный язык. Это были жуткие вылазки!.. Так что у меня было время прикинуть, что к чему, а догадки хватило, чтобы сообразить – эта война не для меня. Я правильно выразился – хватило догадки?
— Ума, – подсказал я. – Хватило ума.
— Вот–вот, ума! Когда меня в качестве добровольца намеревались вновь послать к русским, я сумел обзавестись жесточайшей простудой, это позволило избежать третьей экспедиции в русский тыл. У меня, господин провидец, было предчувствие, что третьего раза мне не пережить. Так оно и случилось, разведгруппа не вернулась. Как вы можете это объяснить?
— Это инстинкт, Густав. В нашем деле, как и на войне, всегда следует полагаться на инстинкт. Правда, при этом следует разбираться, на какой инстинкт следует полагаться, а на какой нет.
— Вы имеете в виду способности разума.
— Не только. Скорее, на потребность души. Что случилось с Татьяной?
— Весь день я не мог найти себе места. Надеялся, у нее хватит ума не появляться в штабе, ведь я был обязан сообщить в гестапо о своих догадках. Представьте мое изумление, когда ровно в половине шестого эта фанатичка явилась в штаб и начала мыть полы. Меня в дрожь бросило, я закрылся в своей комнате. Решил подождать, пока она не покинет школу. Наш штаб располагался в школе, господин провидец. Там еще географические карты висели, как у нас в гимназии – Африка, Антарктида, Южная Америка. Они существуют на свете или это выдумки большевиков?
