Эльмира Нетесова - Стукачи
Но о том лучше не задумываться, не бередить душу.
«Завтра снова на работу. Надо успеть отдохнуть. Чтоб полторы нормы сделать, не меньше».
Димка укрылся с головой фланелевым легким одеялом, стараясь хоть немного согреться, чтобы поскорее уснуть, и почувствовал, как кто-то настырно тормошит его.
Шилов высунул голову из-под одеяла. Тощий бабкарь нагнулся к самому уху.
— Вызывают тебя, — указал на дверь.
— Кто? — не понял Димка.
— В спецчасть. Оперативник, — сказал едва слышно и тут же исчез.
— Чего им из-под меня понадобилось? — огляделся вокруг. Но зэки ничего не заметили, занятые каждый своим делом, они даже головы не повернули в сторону Шилова.
Когда Дмитрий пришел в спецчасть и спросил — вызывали его или произошла ошибка, оперативник торопливо предложил ему присесть и, расположившись напротив, начал издалека. Предложил папиросу — длинную, дорогую.
— Нет, я свои потребляю. От других кашель случается, — отказался Дмитрий, насторожившись.
«С чего это опер разугощался? Всегда у зэков стрелял, на халяву ездил, а тут расщедрился эдакий жлоб. Не с добра. Надо ухо востро держать, чтоб не воткнул он меня мордой в какое-нибудь говно, доброго от него ждать не приходится», — думал Шилов.
— Ну как жизнь, фартовый? Как настроение? Не упал духом? Нравится ли тебе у нас? — засыпал вопросами, не дожидаясь ответов.
— Чего спрашиваете? Сами видите. Все на ваших глазах.
— В бараке тебя не обижают?
— Иль я баба? Как себя в обиду дам? — удивился Димка, сбитый с толку пустыми вопросами.
— Ну да их много. Мало ль что. Всякое бывает…
— Я — один с них. Никому на хвост соли не сыпал. На чужую пайку хавальник не разеваю.
— Значит, освоился с людьми. Своим стал. Это хорошо, Шилов. Это прекрасно, что и колхозник, а сумел стать своим среди интеллигентов. У вас ведь там рабочей косточки совсем немного. Человек пять. Зато остальные!.. Общаетесь хоть с ними?
— Разговариваем, — буркнул Димка.
— И о чем? Наверное, о событиях в стране говорите? — загорелись глаза опера.
— А хрен ли мы в них секем? У нас что, радио над шконкой? А если б и висело, до него мне, когда вся жопа в поту и в мыле после работы? Дай Бог до утра не околеть! — сорвался Димка.
— Ну да, конечно, устаете. Нормы стараетесь перевыполнять, чтоб по половинке выйти. Это понятно. Но я бы сумел помочь тебе. Если ты мне поможешь, — прищурился оперативник.
— Говорите.
— Там у вас в бараке по бытовым статьям окопались политические. Как мне известно, ты их, как и я, терпеть не можешь. За болтовню. За то, что всякая вошь пытается из себя что-то корчить и ругает власть. Дискредитируя тем все руководство страны, нашу политику. Хотя ничего в этом не соображают. Ведутся ведь такие разговоры у вас?
— Не прислушивался.
— А спрашивали, за что осужден?
— Сам говорил. А чего скрывать? Не общак. Цены не имеет.
— И что сказали ваши, услышав причину ареста и срока?
— А ни хрена не вякнули. Я ж деду про свое трехал. Другие, видать, не легче меня влипли. Даже хари отворотили, — ответил Димка.
— Никто не посочувствовал?
— За сочувствие нынче в длинные ходки берут. Видать, потому и разучились жалеть других, чтоб себя не прожопить, — начал дерзить Шилов.
Опер сделал вид, что не заметил изменившегося тона и явного раздражения зэка. И спросил, улыбаясь, как ни в чем не бывало:
— Ну, а когда они о себе рассказывали, разве никого не ругали?
— Как же не лаяли? Баб своих, что греву мало шлют.
— А власти? Партию? — подсказывал опер.
— Да если б при мне о таком стали бы трехать, я б им хари на жопы повернул. Они, видать, секли про то. Молчат. Ни словом не просираются.
Оперативник сразу поскучнел, на время потерял интерес к разговору.
— Я так надеялся, что они попривыкли к тебе и держатся свободно, откровенно…
— А чего им от меня таить? Не на воле. Все на виду, как в мусориловке, нагишом. Пернуть нельзя, чтоб другие не слышали. Одной малиной дышим. Всяк брех на слуху.
— Тогда я вот о чем хочу попросить тебя. Не обрывай разговоров о политике. Даже сам заведи такой. Подкинь для заправки. Послушай, кто как выскажется, а потом мне скажешь. Договорились?
Дмитрий сжался пружиной.
«Только бы не залупиться, не полезть в бутылку, не показать свое. Ишь, гад, меня мусор в стукачи фалует! Ну и падла», — перехватило дыхание у Димки.
Он откашлялся и ответил, не отводя глаза:
— Ежли я не день, годы, трандел всем на локаторы, что политиков и треп о них на дух не держу, кто поверит, что я ни с хрена переделался в фрайера? Враз усекут, стукачом стал. А мне это — западло! Я — фартовый! У нас за такое жмурят с ходу.
— Ты мне, я тебе услугу окажу. Пораньше на волю выйдешь. Кто узнает о том? Ты да я!
— Не-е, начальник! Мне не то стучать на трепачей, я б их придавил. Норов у меня такой — паскудный. Чуть о политике — даже усталый проснусь и кентель в задницу трепачу вгоню. Видать, у всех фартовых, как болезнь, недержанье кулаков на брехунов. Ну, а коль в бараке ни у кого мурло в козью морду не скручено — про политику не ботают. Это верняк. И не на-смелятся, покуда я там дышу. Чуть что, жевалки из жопы торчать будут. Они меня знают по бараку политических. Я там много не звенел, отпиздел падлюк славно. Зато и поныне ни один фрайер в локаторы не воняет.
— Значит, не хочешь мне помочь?
— Не могу. Нутро мое фартовое! Не сучье. Другого поищите. А я — линяю, — встал Димка.
— Ты что же это, иль забыл, что уйти отсюда только с моего разрешения можешь? — сузил глаза опер. И, хлопнув по столу ладонью, добавил ледяным тоном: — Хватит кривляться! Не баба, чтоб уламывать. Второй срок тянешь. Шевели мозгами, для чего вызвал. Ишь, какой торопливый стал! Иль думаешь, что трамбовку у политических мы забыли, спустили ее тебе задарма? Иль снова тебя к ним кинуть, чтобы они все вспомнили и учинили бы разборку ночью?
— А мне плевать! Хоть сам к ним нарисуюсь! Пуганый я. Нынче ссать нечего стало.
— Не распускай хвост, Шило! Туда ты если и вернешься, только через шизо! Либо договоримся…
— Трехал я уже. В стукачи — не сфалуюсь. Кранты на трепе! — настаивал Димка.
— Совсем мозги отморозил! Ты что, сам себе враг? Воли не хочешь? Иль не соображаешь, что прежде чем тебя вызвать, все просчитали? Всего год поработаем. И валяй на волю! Ты нас не помнишь, мы тебя забудем! А нет — звонковать придется. Без зачетов. Сам знаешь, они на политических не распространяются! А чтоб сговорчивей стал да решимости тебе прибавить, отдам тебе все письма, какие из дома пришли за это время. И впредь их получать будешь. Коли сработаемся. Ну, а откажешь — ни черта не получишь, понял?
— Что, я крайним стал? Иль сучьня в зоне перевелась? Да за навар любой политический, не раздумывая, весь барак с потрохами заложит. Впридачу с начальником зоны. Я-то вам на что сдался? — переминался с ноги на ногу Шилов.
— Это мы и без тебя знаем. Но среди работяг ты — самый подходящий. На тебя никто и не подумает, что с нами сотрудничаешь. Свое доказал. Давно. Тебе — доверие! И все путем.
— Так если они уже в ходке, чего теперь их морить? Куда хуже? — не понимал Димка.
— Среди работяг политических полно. А в политические такие, как ты, влипли. Вот и надо порядок навести.
— А какая разница? В одной зоне, одна баланда, только бараки разные, — усмехался зэк.
— Разницы нет, говоришь? Шалишь, Шило. Вон у тебя зачеты! На половинке сидишь. Жрешь трижды в день. А не дважды, как политические. Работаешь в цехе, а не на погрузке — на холоде и дождях. Имеешь выходные. А они — нет. Отовариваешь в ларьке зарплату. Политические о том и не мечтают. В баню каждую неделю ходишь, они — в две недели один раз. В праздники — кино смотришь, получаете дополнительную пайку. Чего политические не знают. У тебя и матрац, и подушка есть. Где ты видел эти блага в прежнем бараке? Забыл все? Вернуть тебя, чтоб вспомнил? — улыбался оперативник одними губами.
— Подумать надо, — сник Димка.
— А чего тут думать? Чего тянуть? Не целку теряешь. Тебя кто заложил, меж нами, по-человечески говоря? Да такой же говнюк, как эти — политические. Так ты хоть за свое сорви с них. Иль напоминать мне надо? Если б не такие, жил бы на воле, как человек, век бы нас в глаза не видел, — ударил опер по самому больному без промаха.
— Где письма для меня? — протянул руку Шилов.
— Значит, договорились? — не торопился оперативник.
— Лады, — коротко ответил Димка, пряча глаза. Пять писем отдал ему оперативник. И, усадив перед собой, инструктировал Шилова, какие сведения нужны, как выводить на нужный разговор и сообщать оперу о результатах.
Димка вышел от него с оглядкой. В барак вернулся скучным, расстроенным. Все письма заново перечитал. Даже сердце заболело. Он ведь был уверен, что Ольга не ждет его. Что помирилась с первым мужем. Уехала к нему подальше от позора. Ведь натыкался он на их переписку. Придраться, правда, было не к чему. Мужик тот лишь о детях спрашивал, помощь предлагал…
