Леонид Влодавец - Фартовые ребята
Поэтому Никита решил, как только Булочка проснется, поинтересоваться у нее, не видела ли она в спецпомещении Ханнелориных альбомов или хоть чего-то, похожего на них.
Однако, поскольку Светка продолжала спать, Ветров в своих размышлениях вернулся назад, к осмыслению необычайно быстрой карьеры Ханнелоры, которой, как уже стало понятно, она была обязана протекции мужнина родственника, штандартенфюрера Штейнгеля.
Прежде всего Никита прикинул, с чего это герр Штейнгель решил порадеть молодой вдовушке? Был бы он лично ее брат или дядюшка — понятно. Но проталкивать наверх бездетную и очень молодую вдову брата или племянника, которая, кстати, не больно блюла верность покойному супругу, можно лишь по двум причинам. Первая, и, как представлялось Никите, самая простая причина состояла в том, что штандартенфюрер был любовником Ханнелоры, а та прагматично использовала это обстоятельство в целях продвижения по службе. Вторая причина могла быть более сложной. Например, если сама Ханнелора представляла собой нечто, способное как-то положительно повлиять на служебное положение штандартенфюрера.
Однако к обеим версиям было больше чем достаточно вопросов.
Если принять, что Ханнелора после смерти мужа стала любовницей его родственника-эсэсовца, который взялся обеспечить ей служебную карьеру, то первый этап — обучение в школе СС — в это дело более-менее вписывался. Третий — работа в РСХА — тоже. Но не очень вписывались второй этап — служба в концлагере и четвертый — таинственное задание на Восточном фронте, к тому же в опасной близости от партизан. Такие протекции любовницам устраивают лишь в том случае, когда собираются от них отделаться. Можно, конечно, допустить, что после окончания учебы юной эсэсовке требовалось пройти какую-то стажировку, чтоб воспитать в себе «беспощадность к врагам рейха» или там «характер нордический, твердый». Можно даже поверить в то, что благодетель имел возможность два раза подряд вписать Ханнелору в списки на повышение в чине за период этой годичной стажировки. Но после того, как милая Лора сдала этот, допустим, обязательный «эсэсовский минимум» и герр Штейнгель перевел ее в центральный аппарат, чего еще желать? Наверняка можно было посадить ее в какой-нибудь из многочисленных отделов главка и дать ей тихую и спокойную канцелярскую работенку, где нет риска ни получить пулю от партизан, ни заразиться сыпняком или туберкулезом от зеков. Конечно, могло быть и так, что герр Штейнгель спалился, чем-то прогневив какого-нибудь Кальтенбруннера, Мюллера, Шелленберга или другого персонажа из «Семнадцати мгновений весны». Соответственно, его могли послать на Остфронт, а заодно вытурить туда же и его протежешку. Вполне реальным Никите виделся и такой момент, как сигнал законной супруги Штейнгеля в партком НСДАП насчет явной аморалки благоверного со вдовой своего покойного родственника. Опять же баронесса происходила из бывших русских немцев, так что ей могли и по расовой части пришить чего-нибудь.
Только во всем этом было одно «но». Таких «спалившихся» не подпускают к столь секретным делам, какие, судя по всему, предполагались фрицами на объекте «Лора» и уж, конечно, не ставят их там на первые роли. А то, что содержание красных папок с грифом «Streng geheim!» не знал никто, кроме Ханнелоры, говорило о том, что она была на этом объекте далеко не последней спицей в колеснице. Да и то, что оборудовано спецпомещение было по всем правилам комфорта, в то время как объект был недостроен и прочие эсэсовцы жили в палатках или избушках без удобств, тоже о многом говорило.
В общем, вся эта версия «love story» выглядела не очень убедительно.
Но и другая, согласно которой Штейнгель тащил вверх не просто свояченицу, а нечто гораздо большее, полезное для собственной карьеры, смотрелась с изъянами. Прежде всего потому, что эта польза из общего впечатления о Ханнелоре, созданного «повестью Белкина», как-то не проглядывала.
Ну действительно, кто она такая? Несостоявшаяся смолянка, нищая остзейская баронесса-безотцовщина. Ее мать после эмиграции в Веймарской Германии прачкой работала. Конечно, видимо, потом баронессы восстановили свои аристократические связи, но в национал-социалистическом государстве они особой погоды не делали. Тем более — беглые из России, подозрительно. Может, они вовсе не от большевиков убежали, а наоборот, Коминтерну помогать? Глупо, конечно, но в гестапо наверняка такой вариант отрабатывали. В конце концов, среди белоэмигрантов у ОГПУ агентура действительно была немалая. Так или иначе, но истинному арийцу Штейнгелю, казалось бы, от семейных связей такой свояченицы особого проку не было.
В чем еще мог быть заинтересован Штейнгель? Может, в каких-то профессиональных талантах Ханнелоры? В какой области, интересно? Никита стал, напрягая мозги, размышлять над тем, что из содержавшегося в «повести Белкина» могло хоть как-то обозначить специальность Ханнелоры. Согласно альбомам, до перевода в РСХА никакой профессиональной деятельности, кроме палаческой, не просматривалось. Чем она занималась в РСХА, тоже было неясно, но была фотография, на которой Ханнелору представляли аж самому Гиммлеру. Надо полагать, далеко не каждый младший офицер СС удостаивался такой чести.
Никита опять вспомнил о том, что содержимое красных папок было зашифровано так, что их якобы никто, кроме самой Ханнелоры, расшифровать не мог. Может, она была какой-то супершифровальщицей? Но на кой черт ее тогда отправили, можно сказать, в прифронтовую полосу, на какой-то недостроенный объект? Конечно, может быть, когда объект начинали строить, он еще был далеко от фронта, и немцы не рассчитывали на то, что русские начнут наступать. Тем не менее к тому моменту, когда на остров попал Юрка Белкин, это наступление уже обозначилось. Казалось бы, нужно было в первую голову эвакуировать засекреченную даму вместе с ее сверхсекретными папками, а ее взяли и оставили. Правда, когда Юрка и девушки ее захватили, немцы попытались уничтожить Ханнелору, но уж очень неквалифицированно как-то, если тринадцатилетнему пионеру-партизану удалось все это сорвать.
Как-то само собой Ветров опять вернулся к заманчивому предложению Сергея Сергеевича. Только теперь он решил подъехать с другой стороны. Профессор Баринов сказал, что ему папки Ханнелоры очень пригодились. А он, если верить его словам, занимается методами ускоренного обучения. Может, и Ханнелора в этой же области трудилась? Конечно, то, чем она в концлагере занималась, при надлежащей доле черного юмора можно назвать «педагогикой», но там она, все-таки, скорее «воспитывала», чем обучала.
Само собой, насчет достоверности утверждения будто, если зайца бить, то его можно научить спички зажигать, у Никиты были сомнения. Точнее, он был убежден, что если методики ускоренного обучения существуют, то они вряд ли основаны на каких-либо концлагерных разработках. А на чем еще?
Никите самое время было сосредоточиться на прикидке, как его будут обучать, ежели он запишется в ЦТМО. Однако, в этот самый момент Булочка сладко потянулась, мурлыкнула и открыла глазки.
— Доброе утро! — сказал Никита, погладив ее по щечке.
— Угу, — комично похлопав ресничками, сонно ответила Светка. — Давно проснулся?
— Нет.
— Сколько времени?
Никита взял часы с тумбочки, посмотрел.
— Четверть одиннадцатого.
— Нормально, — Булочка потянулась еще разок. — Не хочу ничего делать. И не буду. Могу себе позволить. Билет у тебя есть, Ежику команда отдана, на вокзале будешь вовремя. Думал насчет того, что тебе Сергей Сергеевич предлагал?
— Думал. Только ты мне о нем ничего так и не рассказала. Я вообще-то и не знал, что ты с учеными дружбу водишь.
— Я много с кем вожу дружбу, — голос у Светки стал менее теплый, чем сразу после пробуждения. — А вообще-то, это предложение очень серьезное.
— Уже усек, — кивнул Никита. — И, между прочим, у меня создалось впечатление, что ежели откажусь, то напрошусь на неприятности.
— Правильно, — подтвердила Светка, — этот дяденька их вполне может создать. Причем не только тебе, но и мне.
— Так он профессор или кто? — прищурился Никита.
— Он и то и другое, ясно? — хмыкнула Светка. — Больше ничего не скажу. Очень полезный человек.
— Слушай, — спросил Ветров, — могу я спросить, по крайней мере, кое о чем?
— Можешь.
— Это ты меня к нему занарядила или он сам как-то добрался?
— Я. Мне будет спокойнее, если ты будешь у него. Устраивает ответ?
— Да. Еще один вопрос можно? Уже на другую тему.
— На другую тему — можно.
— Ты, когда эти папки немецкие доставала, никаких других бумаг в комнате не видела? Хотя бы обрывков?
— Нет. Там и от шкафа-то деревянного одна труха осталась. Ну, немного досок гнилых. А с чего это ты вспомнил?
