Александр Щелоков - Нападение
– Иных не держим, – весело отозвалась та и шутливо толкнула кавалера в бок локтем.
Вступил в игру Зотов. Бросил на кон сотенную.
– Люблю рисковать. Игра омолаживает нервные клетки.
– Ой, Иван Софронович! – сказал Клыков укоризненно. – Просадишь свои трудовые…
– Трус в карты не играет, – отозвался Зотов весело. – Поехали!
Он метнул карты рукой профессионала. Они легли перед игроками с металлическим треском.
Кон от кона игра обострялась. Топорок все время проигрывал, злился и увеличивал ставки. Прапорщик дрожащими пальцами сгребал со стола и совал в карманы деньги.
– Пятьсот на кон! – вдруг объявил Топорок и бросил на стол пять новеньких сторублевок.
– Иду, – согласился Лыткин.
– Я пас, – развел руками Зотов. – Уже все просадил.
– Все равно метни нам, – предложил Топорок, – мы тебе доверяем. У тебя рука твердая.
Пока Зотов сдавал, Лыткину все время везло, и он поддержал предложение:
– Метайте, Иван Софронович! У вас рука счастливая.
Зотов перемешал колоду, дал снять игрокам, сперва Топорку, потом прапору. С треском бросил. И снова фортуна улыбнулась Лыткину.
– Везет тебе, Лёня, – сказал Клыков удивленно. Он наблюдал за игрой из-за плеча Зотова. – Третий банк на очке. Я такого что-то не могу припомнить. Право слово – везунчик…
Прапорщик самодовольно ухмыльнулся:
– Помилуй бог, как говорил генералиссимус товарищ Суворов, не все же везенье, кое-что и сами могём!
Он с явным наслаждением стал складывать деньги. Потом выхватил сторублевку, бросил ее на стол.
– За труды, Иван Софронович!
– Забери, – поморщился Зотов брезгливо. – За такое и по морде можно схлопотать.
– Ты чего?! – удивленно воскликнул Лыткин.
– А того. Что подумает Володя? Тебе, может, все равно, а мне – нет. Выходит, ты меня купил, и я сбрасывал тебе фартовую карту.
– Прости, не сообразил, – сразу повинился Лыткин. – Вот ведь дурень!
Топорок сидел растерянный, вытирая потный лоб ладонью.
– Давай контровую! – вдруг предложил он хриплым голосом.
– Деньги на кон, – сказал Лыткин. – На так не играю.
– Тимофей Васильевич! – взмолился Топорок. – У вас моя тысяча…
– Ой, Володя! – укоризненно бросил Клыков. – Без штанов сидят не те, кто проигрывает, а те, которые хотят отыграться.
– Тимофей Васильевич…
Клыков вышел в спальню, через минуту вернулся с пачкой в банковской упаковке. Бросил ее на стол перед Топорком.
– Ладно, дуйся, беспутный! Дуракам, как говорят, закон не писан.
Зотов долго и старательно тасовал карты. На ладони протянул их прапорщику. Тот небрежным движением пальца сдвинул часть колоды. Зотов переместил разрезанные карты, сложил их, с хрустом прошелся по корешкам, стал сдавать.
К Лыткину пришли пиковый туз и девятка бубен. Скрывая довольную улыбку, он объявил:
– Хватит.
Топорок перевернул первую пришедшую к нему карту. Это была шестерка бубен. Сказал спокойно Зотову:
– Открывай, Иван Софронович.
Тот метнул. Пришла семерка пик.
– Еще, – разрешил Топорок.
На стол упал трефовый король. Прапорщик замер, ожидая, какое решение примет Топорок. Тот долго думал, морщил лоб, наконец произнес:
– Еще…
На стол упал король пик.
– Очко, – констатировал Топорок. – Вот так тебе, Советская армия!
Лыткин со злостью открыл и швырнул свои карты.
– Двадцать…
– Риск – благородное дело! – злорадно произнес Топорок, загребая выигрыш.
– Не тушуйся, Лёня, – сказал Клыков, кладя руку на плечо Лыткину. – Невелик проигрыш – одна косая. Да и деньги ли важны? Мы здесь ради удовольствия кидаемся…
– Давай контровую! – пьяно заупрямился прапорщик. – Трус в карты не играет. Тимофей Васильевич, будь другом, ссуди!
– Оставь, Леня. К Володе поперла карта. Он тебя обдерет.
– Ты друг или нет? – обиженно прогудел прапорщик. – Отыграюсь!
Клыков пожал плечами.
– Смотри сам, не пожалеть бы. Сколько тебе?
– Тысчонку, – лихо заломил Лыткин. – Вот увидишь…
– Дам, дам, только учти: придется писать расписку. Денежки счет любят.
– Тогда две, если можешь. На всякий случай.
– Ой, Лёня, какой ты зажигательный! – возбужденно взвизгнула Веруньша и чмокнула прапорщика в щеку. – Обожаю азартных мужчин!
– Погоди, – отстранил ее Лыткин. – Пошла игра…
– Проходи, прапор, – сказал Клыков и отступил в сторону, пропуская Лыткина в дом. – Принес долг? Ах, нет… Плохо это. Плохо. Ты пойми верно, Леонид, я к тебе отношусь с доверием, но обстоятельства требуют отдачи. Ты думаешь, у меня в тот вечер деньги лежали для того, чтобы ты спустил их с кона? У каждого из нас свои долги. Ведь я тебя предупреждал: к Топорку поперла карта. Ты глаза выкатил и свое: дай косушку! Взял две. Потом еще три… Это большие деньги, Лёня.
– Я понимаю. – В голосе Лыткина звенела нотка, взывавшая к жалости. – Но я сейчас не при деньгах. Ты понимаешь…
– Хорошо, – сказал Клыков сурово. – Ящик патронов, Лёня. Автоматных. Один ящик.
Он поднял мизинец, как бы подчеркивая этим мелочность сделки.
– Тимофей Васильевич! – воскликнул прапорщик. – Во-первых, у меня на складе и патронов-то нет. Во-вторых, даже будь они – из зоны не вынесешь. Если бы ты знал, какая там охрана!
– Ты расскажи, – вкрадчиво предложил Клыков.
Прапорщик рассмеялся.
– Я, между прочим, всерьез спрашиваю, – сказал Клыков. – Конечно, если ты меня за иностранного шпиона принимаешь – тогда молчи. А если нет, то расскажи, как на духу. И тогда я подумаю, как нам с тобой из долгов выбраться. Может, даже с прибылью будем. А?
– Что тебе интересно?
– Вот ты сказал, что на складе твоем нет патронов. А что там есть?
– Гироскопы, тебя устроит?
– Гидро… Это что-то с водой связано? Насосы какие?
Лыткин снисходительно улыбнулся:
– Не в дугу. Гироскопы – это от систем управления ракетами. Свободные, в карданном подвесе, стабилизированные платформы. Короче, всякая хренота.
– Так продай один. Покупателя я тебе отыщу.
– Ты в своем уме? – Лыткин сразу помрачнел. – Знаешь, как такое предложение называется?
– Ну-ну, просвети.
– Преступление, вот как!
– Дурак ты, Лыткин!
– Почему же – сразу и дурак? – обиделся прапорщик.
– Потому, милый мой, что сейчас каждый, у кого на плечах голова, делает деньги, собирает капитал, чтобы не остаться завтра в глубокой дупе. Потому, что уже завтра хозяином жизни станет тот, кто сегодня не постесняется отщипнуть от общего пирога кусок побольше и пожирнее. И никого, учти, прапор, никого не будут спрашивать, откуда он взял свой капитал. У хозяев жизни не спрашивают, как они стали хозяевами. Ты к такому повороту дел еще не готов. В тебе социалистическая закваска бродит: кто не работает, тот не ест. А вся наша жизнь уже семьдесят лет отвергала эту дурацкую истину. Не ел тот, кто мало зарабатывал. А тот, кто имел деньги – правые или неправые, – без харча никогда не маялся. Теперь лозунги надоели людям. Они хотят жить по-иному. Ваши генералы, например, гонят за границу танки. Полковники из разведки бегут на Запад. Почему? Да потому, что понимают: приватизация – это справедливый передел достояния, которым управляли дураки. Умные будут богаче, у ослов хороший шанс отрастить уши подлиннее. Вот и выбирай, а я потом погляжу, как ты их под кепку укладывать станешь…
– Кончай, Васильич, – попросил Лыткин тоскливо, поднимаясь со стула.
– Мне кончить проще, чем тебе начать. Ты поинтересуйся, о чем твое начальство думает. Не знаешь? Вот и береги свои склады. Потом генералы на них бизнес сделают. А тебя под зад коленкой. И вообще, если на то пошло, катись ты… Я тебе помочь хотел заработать тысяч так тридцать – сорок. Не надо? Тогда давай плати долг. Завтра поеду к вам и пройдусь по начальству с твоими расписками. У меня все на месте…
– Зачем же так? – всполошился Лыткин, не в силах скрыть испуга. – Я же не…
– А я – да. За тобой должок. Чтобы его покрыть да еще подзаработать на молочишко, тебе предложили выгодное дело. А ты кочевряжишься. И потом… А, да ладно…
– Нет уж, говори. Что потом? Давай договаривай, раз начал.
– Хорошо, слушай. Ты держишься со мной так, будто тебе предлагают великую измену. – Клыков махнул рукой и с презрением бросил: – Надо же, Веруньше поверил. Она все гудела: ах, прапор, мужик рисковый! Тьфу!
Все время, пока Клыков произносил свой монолог, Лыткин обдумывал названную им сумму: тридцать – сорок тысяч рублей. Нули, образовавшие ее, выглядели впечатляюще. Это столько, сколько он смог бы заработать, служа в армии еще лет десять! Привлекательность цифр усиливала неопределенность перспектив. Загадывать, что с тобой станет завтра, где и как будешь искать пропитание для себя и семьи, военный человек не мог. А сорок тысяч – сумма серьезная.
