Михаил Нестеров - Возмездие. Никогда не поздно
– Так, еще раз опоздаешь…
Он все-таки опоздал на работу. И эта сволочь, лет двадцати семи, стриженная «под ноль», ждала этого момента.
– Я предупредил тебя, слышишь? На твое место выстроилась очередь. Если выглянешь за угол, ты увидишь ее хвост.
– Извини.
– Извини-те.
– Извините.
– Ты жалок. Ты хоть раз смотрел на себя в зеркало?
Старый Хэнк смотрелся в зеркало раз в неделю: когда умывался и чистил зубы и сплевывал пенистую жидкость на грязную посуду. Он не мог сказать, нравилось ли ему собственное отражение или нет. Ему казалось, он совсем другой, а его отражение – что-то вроде наглядного примера: он может стать таким . Может, если не перестанет пить, курить, поднимать тяжести – это с его надорванным сердцем! Нет, ему о болезни сердца сказал не врач и не фармацевт в ближайшей аптеке, он сам поставил себе диагноз. Как-то раз поднял что-то тяжелое – и едва устоял на ногах: слабость, одышка, боль под лопаткой и в затылке.
Хатунцев вернулся домой поздно вечером, по привычке отметив время: который час и сколько его ушло на смену. Полдня. Он открыл бутылку водки, налил в стакан и залпом выпил. Включил телевизор – для общего фона и чтобы не сойти с ума в одиночестве и тишине, как в отдельной палате дурдома. Через час он был пьян. Еще через полчаса спал на животе, уронив одну руку на заплеванный пол.
Утро. Хэнк сполоснул лицо более тщательно, чем обычно, промыл глаза. С вечера они стали гноиться – видно, занес какую-то заразу с кладбища. Его вдруг качнуло в сторону, и он крепко ухватился руками за раковину. Снова вперил взгляд в зеркало. Что приковало его внимание всего несколько мгновений назад? Может, тюбик зубной пасты в мутном стакане и щетка? Он еще не успел почистить зубы. Ах да – глаза. Сосуды в них полопались, и Сергей искренне удивился: по идее, он должен был видеть перед собой надтреснутую, в багровых тонах картину. И похоже, «зеркало треснуло»: поверх плеча – там, где обычно отражались перевернутые слева направо часы, сейчас кривилось чье-то знакомое лицо. Хэнк повернулся к нему так резко, что едва не вырвал из стены раковину. Последние десять лет он рыл могилы на кладбище и усвоил, по крайней мере, одну вещь: мертвые не возвращаются. Они там, где им и положено быть: в земле, в воде, в воздухе, к которому примешался дым из высоченных труб крематория.
– Ты?! – Хатунцева пробрал мороз. – Откуда?! – И вдруг выкрикнул: – Скажи хоть слово!
– Я это, я, Кравец. – Игорь усмехнулся, довольный произведенным эффектом. – Я не хотел пугать тебя, старина Хэнк.
– Блин! Я чуть не обосрался! – Хатунцев схватил со стола початую бутылку водки и буквально всосал в себя несколько глотков. Указав подрагивающей рукой вверх, он шмыгнул носом и спросил: – Как там?
– Не знаю, – пожал плечами Кравец. – Я там не был. А ты?
– Что – я?
– Слышал, роешь могилы?
– Копаю, брат, копаю. Выпьешь со мной?
– Конечно. Только из другой бутылки.
– Брезгуешь?
– А ты стал бы пить мои слюни?
– Однажды я пил спирт, разбавленный собственной мочой.
– Избавь меня от подробностей, – отгородился рукой от старого приятеля Кравец. Хэнк был отвратителен. Затем вынул из пакета бутылку «Столичной» и, поставив ее на стол, присел на краешек неубранной кровати, согнав с нее кошку.
Хатунцев открыл ящик стола-тумбы и среди вилок и ложек, крышек от банок и засохшего чеснока отыскал рюмку для текилы, даже вспомнил, откуда она у него. Прошлой весной он забрал с могилы какого-то финансиста целый набор таких вот «поминальных» рюмок. Осталась только пара – как специально для этого случая, остальные разбились, или он выбросил их вместе с грязной посудой.
Сергей разлил водку по рюмкам и поднял свою. Руки у него больше не дрожали.
– За что ты обычно пьешь? – спросил Кравец.
– Я уже давно не пью, я бухаю. Иногда говорю себе: «Вздрогнули». Ну, может быть, за жизнь. А за что еще можно пить здесь? – кивнул головой в сторону кладбища Хэнк. – Не за смерть же. Будешь пить за смерть, она скоро явится за тобой. Ну ладно. – Он опрокинул рюмку в рот и понюхал тыльную сторону ладони.
– Хорошо отбивает запах водки, да?
– Что?
«Наверное, его ладонь воняет дерьмом, – подумал Кравец, – или соплями, которые он вытирал ею каждую минуту».
– Я говорю, после первой не закусываешь?
– Я вообще не закусываю. Последние лет пять или шесть. А может, семь или восемь. Я или ем, или пью.
– Раздельное питание? Поэтому у тебя ни капли жира?
– Не знаю, не знаю. Но ем я много. Могу сожрать палку вареной колбасы и буханку хлеба.
– На спор?
– Почему на спор? Просто когда голодный. Ну, рассказывай, как ты? Погоди-ка, дай-ка я посмотрю на твой шрам. Да-а, – протянул Старый Хэнк, откидывая рукой прядь волос со лба товарища. – После таких ранений не живут. Я видел совсем крохотные раны: под ребрами, допустим. Трехгранная заточка рвет печень, кровь хлещет внутрь, а наружу выливается разве что капля – нехотя, как будто она живая и понимает, что через несколько минут свернется, а потом высохнет, как медуза на солнце. Как ты меня нашел?
– Захотел найти – и нашел. Ты сегодня работаешь?
Хэнк глянул на часы:
– Уже нет. – Он сто раз говорил этому холеному подонку, что не видит беды, если приступит к работе на четверть часа позже – ну, и закончит на полчаса позже. Бесполезно. В ответ сплошные издевательства. А Хэнк проглатывает их. Почему? Он прикипел к этому месту, теперь это его родина. Работа не пыльная, она грязная. Маленький домик, тесное помещение – он как бы привыкает к еще более тесному помещению. Уединение – он к этому стремится каждый божий день, торопится с работы к своему одиночеству. Его одиночество особенное, оно похоже на кошачью стаю, у каждой кошки свой уголок в доме. И едва он переступает порог, они опрометью бегут к нему, жмутся и ласкаются, оттесняя друг друга. В своем доме он живет прошлым, и беседы с самим собой сделали его философом.
– Когда-нибудь я убью эту мразь! Я ему глаза вилкой выколю! Я его живым закопаю! Я… компьютер его разобью!
– Ну, чего ты распалился? Лучше послушай, с кем я столкнулся на днях.
– Ну? – Сергей Хатунцев вдруг подался вперед и обдал бывшего партнера запахом нечищеных, но проспиртованных зубов. – Ты видел Билла?
– В точку попал.
– Черт… И ты не поквитался с ним?
– Только собираюсь это сделать. И рассчитываю на твою помощь. Билл будет искать меня – чтобы опередить. Я поставил себя на его место и другого ответа не нашел. На меня он попытается выйти через нашу опергруппу. И в первую очередь он придет к тебе.
– Почему ко мне?
– Я же пришел.
– Ну да, ну да.
– Устроим ему здесь ловушку.
– Ты обратился по адресу. Я знаю много мест, где можно надежно спрятать труп.
– На это я и рассчитывал. За хлопоты я тебе заплачу.
– Сколько?
– Десять тысяч.
– Десять тысяч баксов, – поставил условие Хэнк, и глаза его блеснули алчностью. – За меньшее я и мухи не прихлопну.
– Договорились.
Хэнк протянул руку, чтобы скрепить сделку рукопожатием, и Кравцу пришлось пожать ее.
– Хочешь, живи здесь, со мной, – предложил Хатунцев. – А можешь занять соседний домик. Одно время я устроил там сральник, но прибраться недолго.
– Нет, – отказался Кравец. – Я сниму угол в другом месте. А ты мне позвонишь, когда Билл придет к тебе. Не думаю, что он собирается убить тебя. Я хотел спросить вот что: ты не знаешь, где остальные парни из нашей опергруппы?
– Нет, – покачал головой Старый Хэнк. – Я не знаю даже, где сам нахожусь, зачем живу. Я часто говорю с Богом…
– Вот как? И что он тебе отвечает?
– Он говорит, что не любит запаха пота. Ненавидит трудяг и без ума от воров и мошенников. Ему по душе запахи пороховой гари, горячей крови, разложившихся трупов. Он любит хор матерей, убивающихся о своих убитых детях…
«Крыша у него поехала, – подумал Кравец. – Чокнутый киллер – что может быть хуже?», а вслух сказал:
– И вот еще что, Хэнк, пока я не забыл. Ты обязательно, обязательно, посчитай ему .
– Посчитать?.. А, вот что ты имеешь в виду…
…Кравец давно ушел, а Старый Хэнк все сидел на том же месте, где попрощался с ним. Последние несколько лет он ждал этой встречи… Во всяком случае, его преследовала острая мысль о неизбежном столкновении с прошлым, как сталкиваются на оживленном проспекте машины. Это сейчас он видел перед собой образ конкретного человека, а еще неделю назад, ворочаясь с боку на бок на жесткой кровати, не мог отделаться от безликого образа, стоявшего у его ног. Так ждут смерти, и вообще, если даже исподволь пытаешься вернуться в прошлое, ты невольно приближаешь будущее – то есть свой конец. Так считал Старый Хэнк, зная о смерти если не все, то очень много.
Он думал о том, что Кравец подставляет его под удар Виктора Биленкова, и мысли его были под стать его холодной крови: он не боялся ни того, ни другого, потому что давным-давно принял пилюлю от страха. И все же сегодня лекарство не сработало: он до смерти испугался зеркального отражения Кравца. Но окажись на его месте Биленков, Хатунцев даже не вздрогнул бы.
