Александр Грог - Время своих войн-1
(конец вводных)
--------
...На манеже чудят со смыслом. Словно великовозрастный ребенок с зачатками гениальности, которые вдруг выразились пузырем в неожиданную сторону, публику веселит человек, считающий, что весь мир - это анекдот, который господь бог от скуки рассказывает самому себе, - мало похожий на классического клоуна, с символичным на две краски (черная с белой) гримом, сделавшим лицо скошенным (впрочем, это безобразие несколько смягчает впечатавшаяся в центр красная картофелина носа), опустившийся, небрежный, не шнурующий за ленью собственных ботинок, отчего ему приходится подволакивать ноги, но что добавляет комичности; один из ботинок лопнувший, с отстающей подошвой, урчащий, озубастеный гвоздями - сущий бульдог, а не ботинок! - клоун время от времени подкармливает его перышками, которые мимоходом надергивает из прорех своего мятого пиджака, когда-то принадлежавшего племени смокингов, но подзабывшим собственную классическую породу и "опустившимся" вместе с хозяином. Перышки медленно опускаются, ботинок их перехватывает, заглатывает, клацкая гвоздями, и довольно урчит. Видно, что оба, он и хозяин, голодны - когда клоун останавливается возле инспектора манежа, что благородно отставив палец, берет с серебряного подноса, который держит для него униформист, один бутерброд с икрой за другим, зажевывая их в два приема, ботинку отчаянно хочется вцепиться в зад, а хозяину ботинка в бутерброд, и оба...
Миша смеется взахлеб. Клоун фокусничает: на его глазах достает из стоящего на столике цилиндра мордатых зайцев - одного за одним - и творит над ними вещи несусветные. То напихает одному цветных платков в рот, и перевернув "бедолагу", начинает вынимать их через задницу, но уже связавшимися в ленту. То оторвет зайцу уши, которые ему чем-то не нравятся, да вытянет из огрызков новые - метра на полтора. Мохнатого опустит обратно в цилиндр, придерживая за уши, пощелкает в воздухе ножницами - бросит их туда же, и тут же вынет зайца уже неприлично голым - выбритым до розового цвета, еще и с лапами обутыми в ласты...
Играет на флейте, но сразу видно не для других, а исключительно для себя, для собственного удовольствия, не парит в воздухе, но вдруг став тонким изящным, ходит по горлышкам бутылок, беспорядочно расставленных на листе крашеной фанеры. Узкие лучи прожекторов светят вниз, словно хотят выбить бутылки из под ног клоуна, и зеленое стекло отбрасывает таинственные блики.
Каждый клоун - штучный товар и должен чем-то отличаться от коллег. Но здесь чертой, странной, удивляющей, служила ненавязчивость. Словно, вот "существо, которое само по себе", отгороженное стеклом, не пускающее в свой мир, разрешая только смотреть на него, но показывал этот мир щедро, не так, как впихивают рекламу, а как это присуще человеку щедрой души от мира не только щедрого, но и разборчивого. Смотреть можно всем, входить единицам.
Извилина видит и другое. С некоторой тревогой отмечает усталость работы клоуна, зная, что нет для актера большего врага, чем равнодушие - от этого, однажды заползшего в сердце червя, потом чрезвычайно сложно избавиться. И сколь трудно от него уберечься, день ото дня выполняя одно и то же, как некий автомат. отчего даже меняющиеся ежедневно лица кажутся одинаковыми, словно слепленными с одного лекала - не зрительские ряды, а надоедливые обои, оттиснутые раз и навсегда.
Заходят в гримуборную, где их беззастенчиво облаивает дворняжка грязнорыжего цвета, а потом с застенчивости прячется под стул с наваленным на него тряпьем.
В гримерке, с грустными, выжатыми, как жмых, глазами, найдя в Мише благодарного зрителя и слушателя, клоун продолжает смешить, словно и не закончил свой рабочий день. Извилина, и тот, время от времени всхлипывает, и даже Молчун, являя собой зрелище редчайшее, улыбается чуточку стыдливо, должно быть, от того, что не может не улыбаться, а счастливый Миша вытирает и вытирает слезы.
- Тяжело? - спрашивает Извилина, дождавшись паузы.
- Актерское мастерство - это как тюбик пасты: то полный, то давно израсходованный. Его давишь-давишь, а ни фига. А вот иногда ощущаешь себя предельно наполненным, щедрым...
- Сегодня какой был?
- Угадай! - говорит клоун.
Извилина хмурится, потому как понимает, что не рискнет, не в состоянии.
- "Мастер не может быть назван мастером, пока он сохраняет привязанность к тому, что делает..." - говорит клоун.
- Ягю Мунэнори - "Искусство меча", - кивает Извилина, словно соглашаясь.
Миша смотрит во все глаза, как на двух близнецов. Словно сошла кожура, и раскрылась в каждом некая нетипичность, присущая лишь мудрецам или клоунам.
Садятся пить чай...
- Все, что умного ни сказано, сказано кем-то и когда-то в первый раз. Собрать бы этих мыслителей, да заставить все передумать заново - иначе! Пусть выдумывают глупое! Отчего мир такой дурной? Не от их ли умного, чего не понимают, не хотят понимать и идут наперекор? Вот заставить бы передумать заново, а после утопить всех разом! - говорит Клоун.
И все присутствующие понимают, что перед ними философ, а значит, дело едва ли не безнадежное... Лучше бы пил! Добро худом бывает, но что б худо добром? Два одинаково уставших мужика, заполнивших своей усталостью кажется каждый метр этой небольшой коморки, для Миши слишком много.
- То что сегодня достаешь кролика из шляпы, не удивляет, нужно доставать шляпу из кролика. Мир болен. Он требует по отношению к себе шок, с каждым разом все больший, как требует больной, у которого останавливается сердце. Один раз его не удастся перезапустить, и все начнется сначала.
- С Адама и Евы? - робко спрашивает Миша.
- С микробов!
Философы вскрывают нарывы, но чистить их и залечивать приходится другим. Философы склонны вскрывать и лечебные повязки, находя их неправильными и тогда надобность в них, философах, отпадает.
- Благодаря человечеству?
- Благодарное человечество? Прости, но может ли быть еще более дурацкое словосочетание? Во-первых, благодарность не присуща тому, что ты называешь человечеством. Во-вторых, человечества просто нет. Набор людоедов конкурирующих между собой - да. А человечество - общность? Так его нет и не будет до тех пор, пока нет врага. Того самого, против которого, стоя с оружием в руках, наконец-то и осознается, что человечество за спиной!
- Грешишь, - усмехнулся Извилина. - Ошибся выбором, тебе бы лучше в церковь, а не в цирк.
- Есть разница? Ты ее сегодня видишь? И в православии нет обычая публичных проповедей. Грех - признак свободы выбора. Если человек волен в выборе - согрешить или нет, и выбирает грех - он грешен. Если человек неволен в совершении греха - его к этому обязывает спасение собственной жизни, спасение жизней близких, воинская присяга - он безгрешен в проступках даже самых ужасных. Есть ли что-либо более ужасное, как отнятие чужой жизни? И есть ли что-то более необходимое, когда враг вломился в дом?
Заглядывает ассистентка - вертлявая, что юла, и лицом столь густо уделанным тональным кремом, что можно соскребать ложками.
- Проститутку заряжать?
Миша тушуется, глаза готовятся принять ромбовидное положение. Клоун кивает.
- Она не про себя, про лягушку, что целую, - поясняет клоун. - А хотя... какая разница!
- Что за таксы сейчас? - спрашивает Извилина.
- Для тебя - бесплатно.
- Ты знаешь, о чем я.
- Смотря в какую сторону. Двадцать лат, или примерно 35 долларов, стоит передвинуться в очереди машин, и этим сэкономить себе часов двадцать - иногда больше, иногда меньше - в зависимости, насколько невезучи остальные. На российской границе уже дешевле. С нашей стороны очередей почти нет. Тебе по грузовому? Учти, расценки прошлогодние - до того, как доллар стал падать. На лапу 20 долларов с каждого контейнера - это уже автоматом, 100 - за пропуск без досмотра, 10 - оформление документов, плюс еще 10 - официальная госпошлина. А как же? Должно же что-то отстегиваться и государству?
- Везут?
- Кто? Шофера? Редко какой шофер не везет собственного, но это дела копеечные - "подарки" для себя и друзей. Убудет что ли кому-то от десятка блоков сигарет? Есть такие пазухи, которые словно для этого и предназначены, в которые поленится лезть таможенник. Но есть одно правило. Шофер, который действительно на кого-то работает, с "черным грузом", никогда не попробует провести что-то личное...
- Людей?
- Без паспорта - две штуки зеленых. Они сами меж собой делят. Та и эта сторона в доле.
Всякая операция, пусть в чужом тылу, пусть в отрыве, требует собственного тылового обеспечения.
Существуют монахи-схимики, отрешившиеся от мира и людей, но существуют монахи мирские, исполняющие свой нелегкий устав средь жизни. Кому тяжелее? Нахлебавшиеся по жизни сверх меры, вкусившие зверства по отношению к себе, больше всего боялись и берегли ту тонкую нить, которая, порвавшись, превращала бы их самих в зверей и обставляли собственную защиту всяческими миражами.
