Валерий Ильичев - Элегантный убийца
Василий Леонидович скрипнул зубами. Я — преподаватель вуза, читающий полный курс лекций, буду торговать газетами в подземном переходе! А то, что меня могут увидеть студенты, друзья, соседи, — ей наплевать! Совсем из-за денег взбесилась. Да лучше я тебя, толстозадую, на панель пошлю.
Василий Леонидович представил бесформенную свою сорокалетнюю жену с вечно всклокоченными волосами, в перешитой из старого платья кофте и злорадно рассмеялся.
— И рубля в дом не принесет, ещё и должна останется. — Шутка показалась ему остроумной, и настроение несколько улучшилось.
До чего же медленно ползет этот лифт. Но вот наконец засветилось табло и створки раскрылись. Василий Леонидович замер с вытянутой ногой, не решившись встать в кабину, пол которой был полит собачьими испражнениями. В ярости сплюнув, он вынужден был пешком спускаться вниз.
— Попалась бы мне сейчас эта старая карга с её облезлым псом, я бы разнес её вдребезги.
Но на улице возле подъезда не пенсионерка в модной в сороковые годы соломенной шляпке с искусственными фруктами выгуливала свою таксу, а вечно полупьяный, с розовым лоснящимся лицом здоровяк с восьмого этажа. Его нервный доберман яростно облаял вздрогнувшего от неожиданности Василия Леонидовича, едва тот открыл дверь подъезда. Это уж слишком.
— Уйми своего пса! Людям есть нечего, а твой барбос раскормлен, как теленок, да и у самого рожа от сала лоснится, — не выдержал он.
На мгновение опешив от такой атаки обычно тихого соседа, владелец добермана быстро пришел в себя.
— Вот из-за таких, как ты, и жрать в стране нечего. Ученые называются, теории выдумываете, а не только народ, но и себя накормить не можете. Вот и надо вас, ученых, в первую очередь в распыл пустить. И воздух чище будет, и нахлебников меньше.
Почувствовав настроение хозяина, доберман забился в яростной истерике, стремясь добраться до противника, посмевшего перечить его хозяину. Собрав остаток накопившейся за утро злобы, Василий Леонидович пустил в ход последний аргумент:
— Ты бы хоть дерьмо за своим псом в лифте убирал, а то все барина из себя корчишь. Из грязи — в князи!
— Это ты верно сказал, хоть из грязи, да в князи, потому что при деньгах я теперь, а ты ничем был, ничем и остался. А предложи я тебе сейчас 50 тысяч — и уберешь за моим псом! — И удачливый коммерсант помахал в воздухе отделенной от пачки банкнот хрустящей купюрой. Это было уже слишком.
Махнув рукой, мол, некогда мне тут с такими, как ты, разговаривать, Василий Леонидович поспешил на улицу. От схватки с разбогатевшим на перепродаже заморских продуктов соседом все внутри клокотало. Взять бы топор, да и хряснуть по его мерзкой толстой роже. Рассечь её пополам, чтобы завизжал, как поросенок! И затолкать в окровавленное месиво ту купюру!
И вдруг Василию Леонидовичу стало не по себе: он понял, что если бы этот мерзавец действительно обратился к нему с просьбой взять тряпку и протереть пол лифта, то за такую сумму он, возможно, согласился бы. Ну вот мы и приехали: кандидат наук готов убирать дерьмо за собачками разбогатевших спекулянтов.
Злоба и отчаяние вновь вызвали перед его глазами эту сладостную картину, как он крушит топором кости злобному псу и его вконец обнаглевшему хозяину.
Поездка в метро не улучшила настроения. Толкотня, давка, ссора с парнем, вдавившим в него острый угол тяжелого рюкзака. На эскалаторе его грубо ударил локтем бегущий мимо детина с папкой. Тут уж не о топоре мечталось, а об автомате либо скорострельном карабине.
Лекцию Василий Леонидович читал против обыкновения вяло, без подъема, его не покидали мысли о толстомордом соседе и его собаке. Тех случайных обидчиков в метро он не увидит больше, а с этим типом придется ещё не раз встречаться, и как теперь себя с ним вести — непонятно. Начнет ещё специально своего пса на него натравливать!..
Недовольный собой пошел в столовую — надо было успеть пообедать за полчаса. Суп был холодный, кусок мяса никак не разжевывался. Да ещё эта стерва за кассой обсчитала тысячи на две. И, выходя из столовой, Василий Леонидович хотя уже без прежней ярости, но с твердым убеждением считал, что пора браться за оружие. Иначе порядка в стране не навести.
Была слабая надежда немного расслабиться и подремать на совещании. Но, как назло, шеф вдруг вспомнил о старом задании, которое не выполнено, по его мнению, именно Василием Леонидовичем. Хотя предполагалось совместное участие пяти ученых и Василий Леонидович должен был выполнить второстепенное исследование, все упреки достались ему. Последнее время этот длинноносый совсем озверел. Все время придирается. О, как чесались ладони: после заседания взять и отхлестать шефа по синеватым, в склеротических прожилках, щекам.
Нет, все это выше его сил, и без снятия стресса сегодня не обойтись. После заседания Василий Леонидович одним из первых поспешил к выходу. Сходу демонстративно отверг слабую попытку шефа остановить его и оправдаться, что, мол, хотел лишь напомнить о необходимости выполнения задания. В своем кабинете он достал из сейфа хранимую на всякий случай бутылку водки и сунул в портфель, запихнув туда же банку рыбных консервов.
Теперь надо было решить, куда идти. Подходящих вариантов было два. Он не звонил Нинке уже полгода и считал, что там все кончено. Но тут случай особый: надо развеяться, да и своей мадам, хоть и негласно, но досадить. Трубку взяли сразу, однако голос был мужской. Подумав, что ошибся, набрал номер ещё раз: голос тот же. Василий Леонидович медлил положить трубку, и мужик крикнул:
— Нинка, небось опять какой-нибудь из твоих бывших воспылал страстью. Подойдешь, что ли?.. Понятно! — И мужик, явно не лишенный чувства юмора, посоветовал: — Ты пока посопи в трубку, а все остальное с Нинкой вместо тебя я проделаю.
Василий Леонидович с размаху опустил трубку на рычаг. Поехать бы сейчас туда и размазать по стенке обоих, особенно этого остроумца. Хотя какое мне дело? Нинка — девка видная, за полгода вполне могла себе кого-нибудь найти, а то и замуж выйти. Баба хозяйственная и недурна собой. Это я, дурак, не решился уйти от своей мегеры. Хотя кто даст гарантию, что через месяц и Нинка в такую же не превратится?
К приятелю Тольке ехать не хотелось — жена его Полина до того вредная и языкастая, что водка в глотке застревает. Но больше некуда деваться: в этот день все было против него.
Звонок застал Тольку в дверях: уходил с женой в гости, подкаблучник слюнявый. Ему друг в кои веки позвонил в мрачном настроении, а он вместо поддержки поперся с женой к её родственникам. Ну вот и все, круг замкнулся.
Остался лишь один запасной вариант, Василий Леонидович не прибегал к нему лет семь: вокзал. Авсе началось ещё в детстве: они, ребята-пятиклассники, убегали подальше от дома. Им нравилось долго ехать в метро на этот старый вокзал, и здесь, среди сутолоки пассажирских потоков, где на них не обращали внимания, словно в театре наблюдали за разыгрывающимися перед ними сценами. Вот опаздывающая на поезд мать ругает и тащит за руку не успевающего за ней ребенка. В углу группа военных, поставив чемодан на чемодан, организовала небольшой банкет с водкой, вареными яйцами и свежими огурцами. В углу на дальней скамейке — молодой парень с рюкзаком, прощаясь, обеими руками сжимает ладонь любимой девушки. Носильщики снуют со своими тележками, выкрикивая истошными голосами, словно на пожаре: Поберегись, поберегись! И вся эта шумная, ссорящаяся, горюющая о предстоящей разлуке и радующаяся встрече вокзальная толпа со шныряющими в ней бродягами, жуликами, проститутками создала у Василия Леонидовича на всю жизнь впечатление праздника. Не того формального торжества, когда всюду висят флаги, лозунги, а другого, настоящего праздника жизни, праздника её движения и изменения, праздника, приподнимающего всех над обыденностью и скукой размеренного существования.
Именно поэтому Василий Леонидович очень любил уезжать. Уже на вокзале он предвкушал наступление чего-то нового в своей жизни, а следовательно, и праздничного, неприевшегося. И, наоборот, он не любил провожать: отъезжающий поезд увозил знакомых и близких людей в новую жизнь, к новым людям и надеждам, а он сам оставался здесь, где все наперед известно, где уже давно притупилась острота ощущений.
Но сегодня, приехав на вокзал, он подумал, что зря это сделал. Это был уже не вокзал его детства: атмосферы праздника совсем не ощущалось. Вокруг царила лишь беспокойная суета, нервозность боявшихся опоздать пассажиров, настороженность и агрессивная активность стремящихся к легкой наживе жуликов всех мастей. На заплеванном полу и грязных скамьях вповалку лежали транзитные страдальцы. И лишь дети, легко осваивающиеся в любых условиях, непринужденно, не обращая ни на кого внимания, занимались своими шумными играми, раздражая его бесцеремонным равнодушием к окружающим и лично к его, Василия Леонидовича, смятенному состоянию духа.
