Андрей Воронин - Пощады не будет никому
Он ввалился в дом окровавленный, в снегу, с собакой на руках. Он чуть было не закричал: «Тамара, скорей сюда», лишь в самый последний момент вспомнив, что для нее он глухонемой. Дорогин специально повалил вешалку на гнутых ножках, стоящую в прихожей, и та с грохотом упала на пол.
Из гостиной выбежала Тамара с тонкой сигаретой в пальцах. Она смотрела то на Дорогина, то на огромного пса, перетянутого шарфом с ширящимся большим кровавым пятном.
— Что случилось? — воскликнула она. — Откуда это? Где ты взял?
Сергею страстно хотелось закричать: «Да скорее же ты, чертова кукла, делай что-нибудь, видишь, пес ранен, умирает!». Но так ничего и не сказал, пошел по коридору, ускоряя шаг, в сторону операционной. Хлопнула одна дверь, вторая — Дорогин открывал их ногой.
Он принес и положил раненого пса на операционный стол.
Тамара вбежала следом.
— Ты что, куда? Здесь же людей оперируют! Тебе что здесь, ветеринарная лечебница? Котов, собак здесь не лечат!
Дорогин показал пальцем на перевязанного пса и аккуратно развязал шарф, так аккуратно и бережно, словно бы снимал повязку с собственного ребенка, его глаза умоляли Тамару помочь псу.
И та сдалась, как-то обреченно махнула рукой и распахнула шкаф с инструментами. Затем быстро надела халат, второй бросила Дорогину.
— Надевай, инфекцию занесешь еще!
Сергей сбросил куртку, а затем с трудом натянул узкий халат Геннадия Рычагова. А Тамара уже держала шприц. Тонкая струйка брызнула с иглы, острие сверкнуло.
— Никогда не оперировала собак, никогда.
Иголка скрылась в густой шерсти. Пес несколько раз дернулся, затем его взгляд остановился. Тамара несколько раз махнула рукой, зрачки уже не реагировали на изменение яркости света, использованный шприц полетел в никелированную урну.
Сергею хотелось крикнуть:
— Там в нем пуля, где-то внутри!
Но вместо него это произнесла Тамара:
— Пулевое ранение, черт подери. Это кто же его так?
Придержи, — попросила она, словно бы Сергей мог ее слышать.
Он несколько раз кивнул и стал ей помогать.
Короткими ножницами женщина выстригала шерсть, затем взялась дезинфицировать рану, и лишь после этого в ее руках появился зонд.
— Я никогда не оперировала собак, — сама с собой разговаривала женщина. — Но это какой же надо быть сволочью, чтобы стрелять в такого красавца! А может, он бешеный? Ладно, потом разберемся, а пока надо извлечь пулю. Приедет Рычагов, он разберется, если не выгонит меня отсюда и тебя, — она говорила это, внимательно и осторожно вводя зонд в пулевое отверстие.
Тома нащупала пулю. Та сидела довольно глубоко.
— Придется резать, — сказала женщина, — так до нее не добраться. Да и кость скорее всего раздроблена, пуля застряла.
Операция длилась больше часа. Тамаре пришлось сделать еще один укол, потому что пес понемногу начал приходить в себя.
— Не знаю, выдержит ли он два наркоза, — говорила она, уже зашивая рану и накладывая тугую повязку. — Куда его теперь? — когда была закончена перевязка, спросила Тамара, оглядевшись по сторонам.
Дорогин взял пса, взял осторожно и бережно, а затем перенес на ту кровать, которую занимал когда-то Винт, подстреленный людьми Рафика Магомедова. Тамара хотела уже было закричать на Дорогина, но лишь махнула рукой и участливо покачала головой, дескать, что с него, дурака, возьмешь, какого-то пса, найденного черт знает где, приволок в дом, его пришлось оперировать, штопать, а он еще взял да и положил его на чистую кровать.
— Ты бы его еще одеялом накрыл, — в сердцах произнесла Тамара.
И тут же охнула: Сергей словно бы ее услышал, он накрыл пса одеялом, подложил ему под голову подушку.
Затем подошел к Тамаре, взял ее руки в свои и по очереди поцеловал ладони.
— Ну что ты…
Тамара чуть не прослезилась, не ожидая подобного.
Женщина хоть и злилась на Дорогина, но злость эта была доброй: так сестра может злиться на брата, мать на сына, когда тот напроказничает.
— Конечно, следовало бы сделать рентгеновский снимок, — покачала головой ассистентка доктора Рычагова, — потому что кости мне пришлось составлять на ощупь, — она мельком взглянула на Сергея и дальше говорила уже сама для себя. — По-хорошему следовало бы вставить спицы, но собачья лапа — это не человеческая рука. Еще посмотришь, как потом этот кобель примется грызть бинт с гипсом, прогрызет насквозь, до дыр. Да и шерсть под повязкой заживанию не способствует.
Она уселась на изящный, никелированного железа, стул и, положив правую руку на спинку кровати, стала ждать, когда собака очнется.
Дорогин тоже присел, но в ногах кровати. Тамара то и дело приподнимала псу веко, заглядывала в остекленевший глаз, чуть помутневший оттого, что пересох. Было видно, как на его стеклянную поверхность падают пылинки и остаются, не смытые слезой.
— Жаль, что ты не говоришь, — абсолютно не двигая губами, не смотря на Дорогина, сказала Тома.
«А иначе что?» — хотелось спросить Сергею, но он, естественно, молчал, понимая, что Тамара Солодкина лишь рассуждает вслух, а он, по счастливому стечению обстоятельств, может читать ее мысли.
— Вот и пса притащил. Наверное, из мужской, так сказать, солидарности, такого же, как ты сам. Раненный, неизвестно кем и за что, неизвестно, кем ты был до этого, был ли у тебя хозяин… Ну ничего, теперь у тебя появился, можно сказать, еще один Друг, с которым ты на равных: ни он тебе сказать ничего не может, ни ты. А если ты врешь и все слышишь?
Губы Тамары абсолютно не двигались, она хитро покосилась на Муму и категорично добавила:
— Ты врешь, ты все слышишь и умеешь говорить. — Затем уже абсолютно явно добавила:
— Боже мой, какие глупости лезут в голову! Какого черта ты молчал бы, если бы мог сказать хоть слово? Неужели тебе ничего мне сказать не хочется?
Дорогин склонился к лежащему псу и осторожно стал снимать с него ошейник, тяжелый, из нержавеющей стали, с шипами на обратной стороне. Стальные пластины звякнули в его руке, когда Муму расправил ошейник на руке. Сейчас он разглядел искусно выгравированные на нем готические буквы «Лютер». Ни адреса, ни телефона хозяина.
— Покажи-ка, — попросила Тома и тоже прочла:
— Лютер. Кличка, наверное?
Пес вздрогнул, теперь его глаза открылись сами, но не широко. Наверное, животное испытывало боль, когда веки скользили по пересохшим глазным яблокам.
— Вот так, ты жив, — Тамара потрепала пса по белому горлу, ее пальцы с длинными, ярко накрашенными ногтями исчезали среди шерсти.
«Упрямая женщина, — подумал Сергей, — сколько Рычагов с ней ругается из-за того, что она носит такие длинные ногти. Есть профессии, где это недопустимо: хирург, гитаристка. И как только резиновые перчатки целыми остаются?»
Обычно на подобные претензии Рычагова Тамара отвечала:
— Вот когда перчатки прорвутся, тогда и будем ругаться, а так нечего и разговор заводить.
Жизнь возвращалась к Лютеру толчками, порциями. Сперва открылись глаза, затем на них выступила влага, пес уже вертел мордой. Наверное, впервые ему приходилось лежать на кровати, накрытым одеялом.
А затем скорее всего он почувствовал боль, вздрогнул, дернулся, одеяло упало на пол. Неловко перевернулся на бок и несколько раз зубами испытал на прочность гипс.
— Ну вот, начинается, — Тамара погладила его между глаз, и пес притих.
Затем он неловко поднялся на трех лапах, покачиваясь на мягком матрасе, и тут же завалился на бок.
— Погоди, еще не время.
Но животное оказалось упрямым. Пес вновь поднялся, вновь упал.
— Лежи…
Наконец Лютеру удалось соскочить на пол, и он побрел к двери.
— Видишь, сам понимает, что ему здесь не место.
Выбрав себе уголок возле батареи в прихожей, на ковровой дорожке, Лютер прилег и не отрываясь смотрел на дверь — то ли стерег, то ли ждал, что именно оттуда должен появиться его хозяин.
— Ждет кого-то.
Только тут Тамара спохватилась, что еще не помылась после операции. Забрызганный кровью халат, несколько капель собачьей крови запеклись на ее лице, Да и Дорогин выглядел не лучше.
— Теперь обед придется готовить на троих. Ты хоть представляешь, сколько этот кобель жрать будет? Это сейчас он такой слабенький, а почувствует силу, будет хлебать будь здоров, мяса на него не напасешься, — Тамара говорила так, будто бы ей из своего кармана придется оплачивать проживание в доме нового постояльца — Лютера.
Она сняла зеленоватый халат, заставила то же самое сделать Дорогина, забросила их в стиральную машину и включила ее на кипячение. Дорогина раздражало то, что в доме Рычагова нигде не было задвижек — ни в ванных комнатах, ни в туалетах. Дом ему строили, когда тот жил один, и в этих нехитрых приспособлениях, в общем-то, не было нужды. Теперь хирургу не хотелось портить новые двери, вворачивая в них шурупы.
Тамара знаками показала Дорогину, что будет первой принимать душ, для этого продемонстрировала смену белья и сложенное в аккуратный брикет полотенце.
