Андрей Воронин - Закон против тебя
Почти вся территория заросла густым кустарником, который придавал расположенному в ее центре длинному и высокому земляному валу вид естественного природного образования. На самом деле под тонким слоем дерна и почвы находился железобетонный свод ангара, в котором когда-то стояли на боевом дежурстве мобильные пусковые установки, готовые в любой момент выкатиться из широких ворот, в считанные минуты выйти в указанный район и от души долбануть по старушке Европе безотказными и весьма эффективными «СС-20». Немного дальше, невидимый с того места, где стоял Манохин, медленно разрушалась одноэтажная кирпичная казарма, в которой когда-то жили дежурные расчеты. Все это хозяйство было оставлено на волю матери-природы после подписания ставшего частью древней истории советско-американского договора ОСВ-1 и лишь пять лет назад стараниями Манохина и его делового партнера Уманцева возвращено к жизни в новом качестве.
Манохин не спеша обогнул замаскированный ангар, ступая по растрескавшемуся, взломанному корнями, утонувшему в траве асфальту. Он не сомневался, что о его прибытии уже известно и что ему лично здесь ничто не угрожает, но все равно чувствовал себя не в своей тарелке, почти физически ощущая направленный на него через окуляр оптического прицела внимательный взгляд. Он понятия не имел, где именно сидит снайпер, но знал, что он есть, так же наверняка, как и то, что по орбите вокруг Земли вращается невидимая в дневное время Луна.
Железные ворота порыжели от ржавчины, и земля под тяжелыми створками была покрыта толстым слоем отслоившихся красно-коричневых чешуек.
Прорезанная в воротах низкая калитка была почти незаметна на этом рыжем фоне – ни петель, ни замков, ни дверной ручки, – но Манохин приезжал сюда не впервые и был в курсе всех местных секретов.
Он порылся в карманах, не желая стучать по ржавому железу кулаком, не нашел ничего подходящего и, вынув из наплечной кобуры пистолет, ударил в ворота рукояткой, испытав при этом привычный укол раздражения.
«Черт знает что, – подумал он. – Ведь знают же, сволочи, что я приехал, снайпер наверняка доложил по рации, но все равно заставят полчаса барабанить в эту трахнутую железяку… Козлы!»
Внутри лязгнул отодвигаемый засов, защелкал, открываясь, механизм замка, и калитка неожиданно легко и беззвучно распахнулась, открыв взору Манохина человека в камуфляжном комбинезоне и трикотажной маске с прорезями для глаз, который стоял на пороге, широко расставив ноги в высоких армейских ботинках и наведя прямо в лоб Манохину дуло пистолета. В свободной от пистолета руке у этого типа была зажата портативная рация, а на широком офицерском ремне висела милицейская резиновая дубинка.
– Герой, – проворчал Манохин. – Только не увлекайся, а то еще пальнешь мне промеж глаз для достоверности создаваемого образа.
– А? – не понял охранник.
– X., на, – пояснил Манохин, отодвигая его с дороги и с облегчением вступая в прохладный полумрак ангара.
Охранник у него за спиной подобострастно хихикнул, довольный тем, что начальство перестало строить из себя профессора и заговорило на понятном языке.
Манохин даже не оглянулся. Его здесь боялись до икоты, и он считал такое положение вещей единственно правильным и, более того, весьма приятным.
Заперев калитку, охранник выдал Прыщу трикотажную маску, что-то пробормотал в микрофон рации и отступил в тень. Манохин двинулся вперед, на ходу натягивая на голову пыльный шерстяной «презерватив». Он терпеть не мог носить маску, хотя пять лет назад сам изобрел эту меру предосторожности. Ему совсем не улыбалась перспектива быть узнанным на улице кем-нибудь из своих бывших рабов, поэтому он безропотно прикрывал лицо всякий раз, когда приезжал сюда.
– Внутри ангар был разгорожен на несколько помещений различного объема и назначения. Тесноватый бокс, расположенный сразу за воротами, играл роль гаража.
Тентованный «КамАЗ» стоял на месте, сумрачно поблескивая передними стеклами и круглыми глазами фар, и Манохин, как всегда, испачкал рубашку, протискиваясь в узкую щель между бетонной стеной и пыльным дощатым бортом полуприцепа.
Внутренняя дверь, прорезанная в жидкой фанерной перегородке, сама собой открылась при его приближении. За дверью обнаружился еще один вертухай в камуфляже. Манохин небрежно кивнул ему, миновал упаковочный участок, где в заваленном картонными коробками углу, согнувшись в три погибели, копошилась какая-то темная фигура, распахнул еще одну дверь и оказался в помещении, которое занимал главный конвейер. Сейчас конвейер стоял, но где-то уже тарахтел движок дизельного генератора, и бледные молчаливые люди под наблюдением вооруженных охранников занимали свои рабочие места. В воздухе резко пахло резиной, техническим спиртом и подгнившей капустой.
Он повернул направо и, поднявшись по шаткой железной лестнице, которая протяжно звенела и гудела под ногами, оказался на узком балкончике, тянувшемся по периметру помещения. На балкончик выходило несколько дверей, и Манохин без стука распахнул ближайшую, невольно поморщившись от ударившего в ноздри смешанного запаха застоявшегося табачного дыма, водочного перегара, застарелого пота, грязного белья и сто лет не стиранных мужских носков. Прыщ задержал дыхание, по опыту зная, что к этому запаху можно быстро притерпеться, и закрыл за собой дверь.
Логово Черемиса представляло собой узкую, темноватую, насквозь прокуренную нору с низким фанерным потолком, тускло освещенную одинокой голой лампочкой над входом.
Слева у стены стояла узкая железная койка с продавленной панцирной сеткой. Белье на развороченной, давно не убиравшейся постели было желтовато-серым, синее солдатское одеяло свешивалось с кровати, одним углом касаясь пола. Еще в комнате имелись колченогий письменный стол, выглядевший так, словно его сперли со свалки, облупленный несгораемый шкаф с торчавшей из замочной скважины связкой ключей и скрипучий, собиравшийся вот-вот развалиться, но так до сих пор и не развалившийся стул, на котором восседал хозяин этого мрачного помещения.
Черемис нависал над столом своей огромной студенистой тушей и был, по обыкновению, пьян. Это состояние являлось для него совершенно естественным и нисколько не отражалось на работоспособности. В данный момент он курил вонючую сигарету без фильтра и, как всегда, состязался в выносливости с зеленым змием, который выглядывал из стоявшей на столе консервной банки с сигаретными окурками. Его широкое, отвисшее книзу бульдожьими складками лицо заросло седоватой щетиной и имело нездоровый, землистый оттенок. Черемис никогда не надевал маску, поскольку за пять лет покидал ангар всего два или три раза, сознательно похоронив себя в этой норе наедине с бутылкой.
Насколько было известно Манохину, Черемис на самом деле вовсе не был черемисом, то бишь коренным марийцем, а был самым что ни на есть русским из-под Вологды. Черемисом его прозвали за привычку обзывать этим словечком всех и каждого, на что он совершенно не обижался. Фамилия у него была странная – Лень, и был он действительно до неприличия толст, ленив, неряшлив и вечно пьян. При всем при том дело свое Черемис знал круто, и все, кто ему подчинялся, боялись его как огня. Каким-то таинственным образом он ухитрялся, практически не выходя из своей каморки, быть в курсе всего, что творилось на вверенном ему объекте и даже за его пределами. Несмотря на отталкивающую внешность и свинские манеры, это был бесценный кадр, и Манохин на досуге часто ломал голову, пытаясь понять, что заставляет Черемиса работать на Уманцева. Деньги его явно не интересовали, а предположение, что Черемиса удерживает на месте возможность в любых количествах и безо всякого контроля хлестать водку собственного изготовления, казалось практичному Манохину чересчур примитивным.
На стене за спиной у Черемиса висела Почетная грамота в облупившейся лакированной рамке. Грамота была выдана капитану Леню в незапамятные времена за успехи в боевой и политической подготовке. Судя по испещрившим поверхность грамоты и стену вокруг нее потекам и пятнам самого разнообразного цвета и формы, Черемис неоднократно швырялся в грамоту остатками пищи и выплескивал на нее то, что уже не мог допить. Манохин заметил крупного рыжего таракана, который, сладострастно шевеля усами, сидел возле самого большого, довольно свежего на вид пятна и, судя по всему, жрал. Василия Андреевича передернуло, и он поспешно отвел глаза.
– Явился, черемис, – приветствовал Манохина хозяин, поднимая на него мутные, налитые кровью глаза. Под глазами висели огромные морщинистые мешки, имевшие темно-фиолетовый оттенок. – Как дела? Замочил кого-нибудь?
– Кандидатуру подыскиваю, – ответил Манохин, с брезгливой осторожностью присаживаясь на развороченную постель и кладя ногу на ногу.
