Андрей Воронин - Закон против тебя
– Какой, к черту, порядок, – сердито сказал он, – когда я уже полчаса сижу с пустым стаканом?!
* * *Свернув с грунтовой проселочной дороги на бетонку, Манохин дал машине волю. Мощный двигатель черного полноприводного «ниссана» бархатно взревел, прорубленный в густом лесу зеленый коридор дороги стремительно рванулся навстречу, и Манохин почувствовал, как ускорение вдавило его в спинку водительского сиденья.
Встречный ветер упирался в разгоряченную щеку Манохина, как крепкая ладонь, пытаясь сорвать с бицепса натянувшуюся тонкую ткань рукава, а его ровный шум стал похожим на рычание голодного зверя.
Манохин обожал быструю, на пределе собственных возможностей и ресурсов двигателя, самоубийственную езду и здесь, на пустынной, давно заброшенной бетонке всегда выжимал из машины все, что мог. За все пять лет, что он здесь ездил, ему не встретилось ни одной машины, поскольку этой дорогой никто не пользовался.
Бетонка была построена на века, но ее строители не рассчитывали на оживленное движение.
Дорога предназначалась для того, чтобы по ней раз в неделю проезжал тентованный грузовик с дежурной сменой, а вовсе не для автомобильных гонок, так что, попадись навстречу Манохину какой-нибудь заблудившийся грибник на своем дряхлом «запорожце», оба скорее всего даже не успели бы ничего почувствовать, мгновенно превратившись в горелые мясные консервы.
Эта маловероятная возможность придавала его поездкам дополнительную остроту и позволяла разрядить накопившееся внутри раздражение вдали от посторонних глаз.
Поводов для раздражения у Василия Андреевича Манохина, как у всякого делового человека, было предостаточно, так что случаи, когда он ездил по этой бетонке со скоростью меньшей, чем сто пятьдесят километров в час, можно было пересчитать по пальцам, и причиной такой излишне осторожной, по его мнению, езды всегда служили погодные условия – например, сильный гололед или снежные заносы.
Стрелка спидометра уверенно поползла вправо, бесстрастно фиксируя растущую скорость, тугие шлепки покрышек по стыкам бетонных плит слились в непрерывную частую дробь, лес по обе стороны дороги превратился в две пестрые, смазанные бешеной скоростью черно-зеленые ленты. Мелкая мошкара тысячами плющилась о решетку радиатора и выступающие уши боковых зеркал.
Какой-то крупный жук со скоростью пули метнулся Манохину в лицо, с глухим щелчком ударил в покатый лобовик и рикошетом ушел за верхний край стекла, оставив на нем липкую желтоватую кляксу. Манохин резко захохотал и еще немного увеличил и без того убийственную скорость.
Сумасшедшая езда, как обычно, привела его в отличное расположение духа. Встречный ветер высушил пот и, как мощный импортный пылесос, высосал из Манохина все неприятности последних беспокойных дней.
Даже невыносимая влажная жара, из-за которой Манохин ненавидел марийское лето всеми фибрами души, на такой скорости была бессильна досадить ему.
Справа мелькнула упавшая параллельно дороге огромная, вывороченная с корнем сосна, и Манохин с сожалением отпустил педаль газа. Вскоре ему пришлось тормознуть, чтобы не оставить все четыре колеса джипа в огромной, на всю ширину дороги, глубокой выбоине, по краям которой торчали острые обломки бетона. Перебираясь через это безобразие, Манохин вскользь подумал, что выбоина, черт бы ее побрал, все время увеличивается в размерах – видимо, приписанный к хозяйству Черемиса «КамАЗ», совершая частые рейсы в Куяр и обратно, ломает края покрытия, расширяя колдобину. "Надо бы отремонтировать дорогу, – подумал он. – Только как ее отремонтируешь? Нанимать кого-то со стороны нельзя, потому что немедленно возникнет вопрос: зачем это солидной торгово-посреднической фирме понадобилось заделывать выбоины в покрытии дороги, которая, в сущности, никуда не ведет? Если они такие добрые, пусть отремонтируют хотя бы кусочек главной городской улицы…
Выгонять на ремонт дороги рабочих Черемиса тоже не резон, потому что это, в сущности, не рабочие, а самые настоящие рабы, и, если кто-нибудь из них ухитрится под шумок нырнуть в кусты, ремонт может обойтись чересчур дорого. Охранников, что ли, заставить, подумал он лениво. Пусть подвигаются, растрясут жирок, дармоеды…"
Зло рыкнув, джип выбрался на твердый бетон, сделал последний стремительный рывок и затормозил перед воротами, за которыми дорога кончалась.
Собственно, от ворот осталось одно воспоминание, так же как и от ограды. Эта ограда была задумана и построена как непреодолимое препятствие для всевозможных диверсантов и случайных зевак. Черемис, который когда-то служил на «десятке» в чине капитана и заступал на боевое дежурство дежурным по связи на командном пункте дивизии, был более или менее в курсе того, что творилось в окрестных лесах, и охотно делился этими, с позволения сказать, секретными сведениями с каждым, кто изъявлял желание его слушать. В частности, он познакомил Манохина с устройством ограды, которая по-военному именовалась «периметром».
Периметр был трехслойным. Наружный слой представлял собой обыкновенную колючую проволоку, в пять рядов натянутую на бетонные столбы. По идее, любой нормальный человек, наткнувшись посреди леса на такой забор, должен был сообразить, что дело пахнет керосином, и сразу же повернуть восвояси.
Впрочем, нормальному человеку в этих местах делать было нечего, а для ненормальных существовала вторая линия обороны, с виду похожая на обыкновенную проволочную сетку, вроде той, которой огораживают свои участки дачники. Через эту сетку был пропущен какой-то особый вид тока. Плохо разбиравшийся во всякой электрической ерунде Прыщ запомнил из объяснений Черемиса только какое-то «шаговое напряжение» – вроде бы спастись от него можно было, только стоя на одной ноге. Попробуешь стать на обе – бац! – и ты уже валяешься, откинув копыта.
Умельцев, которые все-таки ухитрились прорваться через все эти ужасы, поджидал очередной сюрприз: жиденький, почти незаметный заборчик из тонкой стальной проволоки, ровными рядами натянутой все на те же бетонные столбики. Через проволоку было круглосуточно пропущено двадцать тысяч вольт, так что в обязанности караульных во время пересменки входила обязательная очистка периметра от убитых током ворон, сов, ежей, зайцев и прочей лесной живности вплоть до енотов, барсуков и даже рысей.
Черемис, конечно, любил приврать, но это была чистая правда: Манохин помнил времена, когда прапорщики и даже некоторые офицеры с «десятки» и других разбросанных в местных лесах площадок активно приторговывали в городе шкурами и барсучьим жиром.
Впрочем, как это ни странно, пассивные меры обороны зачастую оказывались недостаточными. Ссылаясь на многочисленных очевидцев, Черемис рассказывал о случаях, когда, проснувшись поутру, караульные с изумлением обнаруживали внутри периметра живого и невредимого лося или даже старушку из соседней деревни, которая, уютно расположившись прямо на оголовке ракетной шахты, перебирала только что собранные грибы. Караульные клялись и божились, что сигнализация даже и не думала срабатывать, и им, как правило, верили: система оповещения уже в те времена работала исключительно по собственному желанию, что послужило причиной для возникновения множества легенд, как смешных, так и жутковатых, среди которых не было ни одной легенды об иностранных шпионах и диверсантах.
В нескольких метрах от ворот возвышался невысокий насыпной холм, на вершине которого стоял белый бетонный куб караульного помещения, увенчанный похожей на консервную банку зеленой стальной башенкой. Внутри башни круглосуточно дежурил солдат с крупнокалиберным пулеметом. Кроме пулеметной амбразуры, в карпоме имелась только стальная дверь, которая запиралась снаружи. Караул сидел за этой дверью безвылазно на протяжении всей смены, продолжавшейся три-четыре дня. Внутри карпома находилось спальное помещение, оружейка, санузел и небольшая кухня, где солдаты могли при желании разогреть консервы.
Там же размещалась контрольная панель и телефон, по которому можно было связаться с дежурным офицером на «десятке». В карпомах случались массовые расстрелы, когда доведенный до отчаяния «молодой» хватал автомат и укладывал на месте весь караул, но бывали и курьезы, наподобие того случая, когда возвращавшийся со свадьбы водитель колхозного автобуса спьяна повернул на бетонку, въехал на своем «пазике» внутрь периметра прямо через ворота и был почти в упор обстрелян из крупнокалиберного пулемета сидевшим в башенке солдатом. Соль анекдота заключалась в том, что приехавшая с «десятки» по срочному вызову оперативная группа целый час ползала по автобусу в поисках пулевых отверстий, но так ничего и не нашла.
Теперь от ворот осталась только покореженная железная рама с обрывками ржавой проволочной сетки, валявшаяся в траве в метре от дороги. Второй створки ворот не было вообще. Утонувший в медленно отвоевывавшем когда-то сданные позиции подлеске периметр был почти не виден. По склонам искусственного холма, как идущий в атаку неприятель, карабкались цепкие кусты. Из буйно разросшейся зелени уныло торчал серый бетонный куб карпома, с которого проливные марийские дожди давно смыли последние следы побелки. Пулеметная башенка ржавела в кустах у подножия холма, слепо уставившись в небо пустым прямоугольным зрачком амбразуры.
