Виктор Доценко - Близнец Бешеного
Повторять не пришлось: все устремились к выходу…
И Серафиму пришлось идти вместе с ними, но по дороге он обогнал их и вошёл первый…
Следом за ним в столовую ввалился и первый отряд. Когда все расселись по своим местам, неожиданно обнаружилось, что у многих из воспитанников на тарелках не хватает пирожков. С разных сторон раздались выкрики:
— А где мой пирожок?
— А где мой?
— И у меня нет…
— И у меня…
— Что за хрень, где пирожки? Куда ты их дел? — начал визжать Рыжий Колян, едва не с кулаками бросаясь на Серафима.
— Все пирожки были разложены по столам, — спокойно ответил Серафим. — Спросите Крюкова: он подтвердит. А где Крюков? — с тревогой спросил он, осмотревшись по сторонам.
В этот момент в дверь ввалился Крюков и невозмутимо отправился на своё место.
— Ты где был? Я же просил тебя присмотреть за столами! — насел на него Серафим.
— Ты меня просил? — Крюков состроил удивлённую физиономию. — Ты чо, с печки упал, что ли? — бросил он. — Это я тебя попросил никуда не уходить, пока я не вернусь из учительской, куда меня вызвали!
Такой наглой подставы Серафим никак не ожидал, а потому сорвался:
— Какой же гад, Крюк! — вскрикнул он и бросился на него с кулаками. — Говори правду, сволочь!
В этот момент в столовую вошла старшая воспитательница и грозно окрикнула:
— А ну прекратить! Что тут происходит?
— Понайотов пирожки слямзил, а хочет все свалить на Крюкова, — пояснил Рыжий Колян.
— То есть как слямзил? Украл, что ли?
— Ага, своровал, — с ухмылкой кивнул Рыжий Колян.
— И что вы можете сказать? — старшая воспитательница взглянула на дежурных по столовой. — Говори ты, как старший дежурный, — обратилась она к Серафиму.
И он, , нервничая от наглости Крюкова, рассказал все, как было на самом деле.
Выслушав его, Тамара Леонидовна взглянула на Крюкова:
— А теперь ты говори!
И Крюков рассказал все слово в слово, заменив только фамилию Серафима на свою.
Тамара Леонидовна недовольно покачала головой:
— И кто же из вас врёт?
— Тамара Леонидовна, нужно проверить их тумбочки: не мог же тот, кто слямзил пирожки, заглотать их все разом! — хитро переглядываясь со своими приятелями, неожиданно предложил Рыжий Колян.
— Хорошо, так и сделаем! Пошли в отряд и проверим, — согласилась воспитательница.
Нетрудно догадаться, что пирожки были обнаружены даже не в тумбочке Серафима, а в его чемоданчике.
— Да ты, Понайотов, оказывается вор! — грубо бросила Тамара Леонидовна.
— Вор! Вор! Вор! — скандируя, подхватили воспитанники со всех сторон.
— Я не вор! — Не вор! — со слезами выкрикнул Серафим, но его голос потонул среди хора обвинителей.
Не в силах более терпеть незаслуженное обвинение, Серафим, рыдая в голос, бросился к выходу, но кто-то из окружения Рыжего Коляна подставил ему подножку: Серафим упал и в кровь разбил лоб о спинку кровати.
Этим воспользовались приятели Рыжего Коляна, всей кодлой навалились на него и принялись жестоко избивать.
Старшая воспитательница не вмешивалась, спокойно наблюдая со стороны: за воровство воспитанники сами наказывали виноватого и никогда не вмешивали сотрудников детского дома.
За Серафима попытался вступиться Данилка: он смело бросился на его обидчиков, но силы были слишком неравны. Шестеро против двух. Так что вскоре его отшвырнули в сторону, после того, как Данилка сложился пополам, получив сокрушительный удар кулаком поддых.
Когда, по мнению Тамары Леонидовны, «воришка» получил достаточно, она громко хлопнула в ладоши:
— Хватит с него!
Но её никто не услышал и приятели Рыжего Коляна с удовольствием продолжали его избиение.
— Хватит, я сказала! — во весь голос взвизгнула старшая воспитательница.
На этот раз, словно по мановению волшебной палочки, все резко оставили новичка в покое и расступились.
Жалкий, избитый, лицо в крови, в разорванной рубашке, Серафим с трудом поднялся на ноги.
— Надеюсь, тебе, Понайотов, навсегда запомнится этот урок и ты никогда не будешь воровать! — высокомерно проговорила Тамара Леонидовна.
— Я не воровал! Не воровал! — с надрывом бросил ей прямо в лицо Серафим, после чего со всех ног побежал к выходу, выскочил из палаты, со всей силы хлопнув дверью, и устремился куда глаза глядят…
* * *Серафиму казалось, что он бежал целую вечность. Сначала бежал по пустырю, потом по пролеску, по запущенному городскому парку. Сквозь пелену слёз он видел расплывающиеся деревья, машины, редких прохожих.
— Гады! Гады! — = — не переставая рыдать, повторял он. — Ну, Рыжий Колян, ты ещё пожалеешь!
Серафим никак не мог понять: почему, за что с ним так поступили?
Конечно, можно допустить, что Рыжий Колян таким образом решил отомстить за то, что в первый же день появления Серафима в детском доме, над тем, кто привык там верховодить, вдруг посмеялся какой-то там новенький. Но почему остальные поддержали его? Что плохого сделал им Серафим?
Может, от страха? Или от собственной слабости? А может быть, поддались стадному чувству?
И этот Крюков: ещё та сволочь оказывается! Ничего, дайте время и вы ещё пожалеете, что с ним так поступили.
Через некоторое время, оказавшись среди огромных деревьев, Серафим бросился на сырую землю и горько заплакал от отчаяния. Нет, он плакал не от физической боли, хотя ему действительно было больно, он плакал от собственного бессилия.
Плакал от того, что его обвинили в том, против чего он сам всегда выступал, осуждая тех, кто зарится на чужое.
Плакал от того, что ему никто, кроме Данилки, не поверил. А это несправедливо!
Серафиму казалось, что весь мир против него.
— Мама, мамочка, как мне жить дальше? Ведь все считают меня вором!.. — Серафим принялся стучать кулаком по сырой земле, приговаривая: — Гады! Сволочи! Подонки!
Постепенно его удары становились все тише и тише, а голос снизился до шёпота. Наконец, он перестал шевелиться и в измождении замер: ему захотелось закрыть глаза и умереть…
Глава 5
САМУРАЙ ТАКЕШИ
Неизвестно, сколько бы ещё пролежал маленький Серафим, впервые переживая незаслуженное обвинение, если бы перед ним не остановился с седой, как лунь, головой невысокий старик. Судя по его разрезу глаз, про таких у нас в народе говорят: «Он сильно прищурился!», этот старик был явно с Востока, причём его можно было с большой долей уверенности назвать и узбеком, и киргизом, и татарином, а может быть, и чукчей.
На самом деле это был представитель Японии — Ясабуро Такеши. Его судьба сложилась так, что он, попав в плен, около четырех десятков лет не видел своей родины.
Историю этого японца вполне можно было назвать романтической, если бы в ней не было столько трагедии. Вполне вероятно, что голливудские мастера, узнай об этой удивительной истории двух любящих людей, создали бы из неё отличный кинофильм, с претензией на получение Оскара: высшей международной кинопремии.
Посудите сами: арест, северный лагерь на десять лет, после чего ещё и «по рогам» получил. Получить «по рогам» означало по тем временам совсем не то, что сейчас, не физическое насилие. В те времена это означало «поражение в правах» после отбывания срока.
Обычно подобный вердикт выносился с определением точного срока такого «поражения», а в документах Такеши в графе «срок» стояло расплывчатое: «до особого распоряжения», что по существу означало бессрочно.
Осуждённые, получившие «по рогам», имели права проживать только по месту распределения после освобождения из мест заключения и обязаны были регулярно отмечаться у закреплённого за ними сотрудника либо милиции, либо, в особых случаях, например, как Такеши Ясабуро, у сотрудника госбезопасности.
А вся вина этого воспитанного японца заключалась лишь в том, что он безоглядно влюбился в русскую девушку с обложки. Да-да, с обложки обыкновенного журнала.
Как-то на глаза Такеши попался журнал «Работница», найденный им в порту: вполне вероятно предположить, оставленный каким-то русским матросом, побывавшем в увольнении на японском берегу.
Такеши Ясабуро увидел фотографию русской красавицы и потерял голову. С огромным трудом он разыскал человека, который смог перевести статью о Наталье Гороховой. Заочно влюбившись в фотографию далёкой русской красавицы, Такеши принялся забрасывать издательство журнала письмами, в которых слёзно умолял выслать ему адрес девушки с обложки.
Однако на десятки своих посланий он получил только один бескомпромиссный ответ: для того, чтобы редакция могла выслать адрес отпечатанной на обложке девушки, необходимо согласие самой девушки.
Японец настолько увлёкся этой русской красавицей, что даже в самое короткое время немного научился говорить по-русски.
Бедному влюблённому японцу и в голову не могло прийти, что в самом недалёком будущем его письма не только подвергнут его собственную жизнь трагическим испытаниям, но и уже испортили всю жизнь его ни в чём не виноватой возлюбленной.
