Александр Афанасьев - Бремя империи
Я подумал. Ничего другого в голову мне не приходило — значит, нужно было отрабатывать предположения Али.
— И как проверить мечети?
— Никак! — отрезал Али. — Даже мне, правоверному мусульманину, не позволено будет войти во внутренние покои мечети. Если я буду ходить по разным мечетям, даже если и не высматривать ничего, а просто совершать намаз каждый раз в другой мечети — это вызовет серьезные подозрения. Тем более что каждая мечеть принадлежит конкретной умме[50] и там все друг друга знают. Ты же, даже если просто будешь шататься без дела вокруг мечети в мусульманском квартале, можешь попасть в беду.
Здравствуйте, приехали. От чего шли, к тому и пришли…
— Вообще никак?
— Никак! — твердо повторил Али. — Совсем никак. Только засветимся.
Я отхлебнул совсем остывший кофе. Какая-то мысль вертелась в голове еще со времен разговора с Иваном Ивановичем…
— Слушай… А остальные наши где? Ведь если мы работаем автономно — может получиться так, что мы друг другу помешаем…
— Наши? — скептически хмыкнул Али и тут же поправился, вспомнил. — Извини… Про наших я знаю не больше, чем ты…
И тут мысль родилась, да не просто родилась — засияла во всей красе! И именно эта насмешка Али помогла мне понять, что мы должны дальше делать!
— Как ты меня назвал?
— Когда?
— Сейчас ты хмыкнул, когда я сказал «наши». Помнишь, на корабле ты меня называл предателем…
— Извини, Ворон, — Али приложил руку к сердцу, как это делали турки. — Честное слово, извини. Просто забыть сложно, как ты наш курс на Питер променял. Мог бы и остаться…
— Да прекрати ты извиняться! Ты назвал меня предателем — но это же гениально! Именно это мы и должны сделать!
— Тише ты! — теперь настала очередь Али одергивать меня. — Ты о чем? Что мы должны сделать?
— Предать! Нам — верней не нам, а тебе — для того, чтобы тебе поверили, нужно стать предателем!
— Ты в своем уме? — недобро глянул на меня Али.
— В своем! Такого никто не ждет! Здесь привыкли к тому, что местные кадры могут предать! Предают полицейские, жандармы — почему не может предать флотский офицер?!
— Потому что он давал присягу, черт тебя дери!
Я резко тормознул, по лицу Али понял, что из моего замысла он не понял ровным счетом ничего, а я, если буду продолжать в том же духе, могу запросто получить по физиономии…
— Давай-ка пересядем в машину. В мою, если не возражаешь…
Бросив на стол несколько монет — обед здесь был раза в три дешевле, чем в Санкт-Петербурге, — мы перешли улицу, расположились в моем экипаже. В тесноте, но не в обиде. Я покрутил рукоятку магнитолы, увеличивая громкость звука. Проигрывался диск с классической музыкой — Леонкавалло, «Паяцы»…
— Теперь слушай меня! Внимательно слушай и, прежде чем ответить — думай! Ты мусульманин, верно?
— Верно… — Али непонимающе смотрел на меня.
— Ты мусульманин с детства, и твой отец мусульманин, и все твои родственники — тоже мусульмане, ведь так?!
— Так. Мой отец даже хаджи…[51]
— А теперь ответь, Али, — только прежде, чем ответить, подумай очень и очень хорошо. Если ты, мусульманин и сын хаджи, придешь к террористам и скажешь, что не можешь больше смотреть, как русские угнетают истинную веру, что не можешь больше жить в безверии и служить русским, — скажи, Али, они тебе поверят?!
Прежде чем ответить, Али долго смотрел куда-то перед собой…
— Да, Ворон, поверят… — наконец глухим голосом сказал он. — Ты умный, ты хорошо мыслишь. И ты хорошо знаешь мусульман. У мусульман верность истинной вере, верность Пророку никогда не будет подвергнута сомнениям. Поэтому, если я приду и скажу так — они мне поверят. Поверят… Но могут потребовать доказать свою веру делом, вступить на путь джихада, пронести взрывное устройство на корабль, например. И что мне тогда делать?
— Сдать меня! — твердо сказал я.
— Что??!!
— Сдать меня, другого выхода нет. И рассказать правду о том, чем нам приказали заниматься.
Али молча смотрел на меня…
— Ты должен сказать — не вдаваясь в подробности, — что русские задумали истребить всех мусульман, идущих по пути джихада. Не задержать, не осудить — именно уничтожить, перестрелять как бешеных собак. Ответить террором на террор, кровью на кровь, смертью на смерть. Ты служил в русском флоте, и тебе как офицеру спецподразделения дали такой приказ — искать и уничтожать. Убивать тех, кто несет мусульманам слова Аллаха, свет истинной веры, убивать на людных улицах и в тихих переулках, ночью и при свете дня. Ты должен назвать не только свое — но и мое имя. Сказать, что твой друг по училищу, князь Александр Воронцов из рода Воронцовых, тоже получил в руки оружие и приказ. Ты не можешь выполнять этот приказ, убивать своих братьев — а я могу, ибо они мне не братья, они даже не преступники. Они враги. И я буду убивать — пока останется хоть один из них, я не остановлюсь…
— Тебя же убьют… — Али смотрел на меня, не в силах поверить тому, что я говорю. — Они найдут тебя и убьют!
— Не убьют. Скажи, что вся информация — в том числе об агентуре полиции в рядах исламского подполья, о предателях в их рядах — известна лишь мне. Ты — на подхвате. Тебе не доверяют, потому что ты не русский. В этом случае им нужно будет взять меня живым и только живым — чтобы получить эту информацию. А меня взять живым не так-то просто.
— Ты не знаешь, о чем говоришь. Тебе известно, кто такие хашишины?[52]
— Люди старца горы?
— Его самого. Многие думают, что Хулагу-хан, внук великого воина Чингисхана, истребил их — всех до одного. Но это не так, поверь мне, я знаю, что говорю. Они существуют и по сей день, они — часть исламского подполья. Эти хашишины убивали еще крестоносцев, пришедших, чтобы отбить Гроб Господень из рук правоверных. Никто и ничто не может спасти от хашишинов. Скорее всего, за тобой придут именно они…
— В три года… — спокойно ответил я, — я остался без отца, меня воспитывал дед, тогда еще капитан первого ранга. В три года я первый раз встал на палубу корабля, в четыре года — взял в руки оружие и начал учиться стрелять. Мой прадед командовал эсминцем при прорыве в Скапа-Флоу и приказал вступить в бой с броненосцем, который по размерам был в три раза больше его корабля. Он шел на смерть, но шел на смерть прямо, не сгибаясь — и погиб в бою, оставшись верным офицерской присяге и чести. Ты веришь в то, что ушедшие смотрят на нас с небес, Али? Вот я — верю. Никогда и нигде Воронцовы не отступали перед лицом опасности — и я не буду первым, кто трусливо отступит перед опасностью.
— Ты не знаешь, о чем говоришь… Хашишины…
— Это всего лишь люди, Али. Кем бы они ни были — это всего лишь люди. Может, они фанатичны, беспощадны и хорошо подготовлены — но я офицер и дворянин Российской империи. Я с детства готовился воевать, защищая свой дом и свою страну. Меня сложно будет взять даже мертвым — не говоря уж о том, чтобы взять живым…
— Бред полный… — Али с раздраженным, даже скорее раздосадованным видом откинулся на спинку сиденья машины, не в силах осознать сказанное, понять до конца замысел.
— Не бред. Если мы будем изображать из себя кого-нибудь другого, работать под чужими именами — играть в сыщиков и воров, в общем — нас разоблачат и очень быстро. Здесь целый департамент полиции, управление жандармерии, военные — кого только нет. И все играют в сыщиков и воров, и ничего сделать они не могут! Мы должны не играть, мы должны быть теми, кем мы и являемся. Как можно ближе к правде! Я — русский офицер и дворянин, готовый пойти на все ради защиты своей страны, даже на самое страшное. Верность стране — вот моя офицерская и дворянская честь. Меня долго готовили, лучшие кузнецы страны ковали смертоносный клинок — и теперь он покинул свои ножны, дабы разить врагов без жалости и без пощады. В этом — правда! А ты — да, ты русский офицер и мой друг. Но, кроме верности дружбе и присяге, есть еще третья верность, которая сильнее всего и которая в твоем случае противоречит двум другим. Верность Аллаху, верность истинной вере. Ты не можешь смотреть, как твой друг убивает твоих братьев, как русские убивают и угнетают твоих братьев. То, что тебе приказали взять в руки оружие и убивать, убивать подло и грязно, стрелять в спину безоружным, стало для тебя последней каплей. После этого ты понял, что твое место — в умме, не во флоте. Ты понял, что живешь неправедно, ты не живешь, как должен настоящий мусульманин, не идешь по пути к Аллаху. Ты не хочешь предавать меня — но ты хочешь предупредить своих братьев о смертельной опасности, нависшей над ними. Вот кем ты должен быть — и в этом тоже много правды, ведь скажи. Если ты скажешь, что не хочешь играть в эту игру — я тебя пойму. И не обижусь…
— Кто из вас это придумал? — Глаза Ивана Ивановича перебегали с одного из нас на другого. Первый раз видел, как наш начальник удивился — когда мы появились вновь в его кабинете, меньше чем через три часа после того, как вышли оттуда…
