Александр Бушков - Равнение на знамя
Тихонечко взвыв от подступивших эмоций — сквозь зубы, почти неслышно для окружающих, — полковник Рахманин не в первый раз подумал матерно о фанатиках. Иногда, а особенно сейчас, когда позарез требовался живой «язык», откровенный бандюган без всяких идеалов предпочтительнее идейного. Тот, кто сделал войну с федералами своим маленьким бизнесом, промышляет заложниками, вообще гребет все, до чего может дотянуться, сплошь и рядом к собственной жизни относится крайне трепетно, прекрасно сознавая, что она у него одна и супостат к ней чертовски привык, а насчет хваленого рая еще в точности неизвестно, как там все обстоит. Поэтому воюет он, хотя и храбро, но все же не выкладываясь на сто процентов, всегда оставляя себе некую лазеечку. Бандюга бережет себя чисто подсознательно, и это частенько помогает его победить. А вот идеалист, фанатик, упертый, пропитанный идеями, как губка водой, себя не бережет ни капельки и соскочить готов, можно сказать, с радостным визгом, торопясь к райским гуриям, прекрасным фонтанам и прочим потусторонним радостям, положенным по списку мученику за веру, истинному воину джихада. Как этот вот Щенок. Несомненно, идейный. Окажись на его месте кто-то гораздо более приземленный, его непременно удалось бы взять…
Некогда было сокрушаться и печалиться. Полковник уже в темпе прокручивал в голове все, что придется очень скоро говорить и писать. Ему не в чем было себя упрекнуть, он не успевал при любом раскладе. Не было ни единого шанса пресловутым мастерским выстрелом ранить и обездвижить супостата так, чтобы он не смог подорваться и попал бы в руки готовым к употреблению. Ни единого шанса: рука уже находилась под курткой, на взрывателе, никакое мастерство не помогло бы. И все же это разные вещи — несомненные доказательства твоей невиновности в таком именно исходе и то, что про тебя втайне подумают, пусть и никогда не скажут. Задача поставлена конкретная. А он опять получил одних «двухсотых». Невесело…
М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину
Милый Алеша.
Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, то есть отряд, возвратились из 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а пока судьба меня не очень обижает: я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников, состоящую из ста казаков — разный сброд[4], волонтеры, татары и проч., это нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ними удачно действовать, то авось что-нибудь дадут; я ими только четыре дня в деле командовал и не знаю еще хорошенько, до какой степени они надежны; но так как, вероятно, мы будем еще воевать целую зиму, то я успею их раскусить. Вот тебе обо мне самое интересное.
Крепость Грозная, 16–26 октября 1840 г.Глава 4
Крылатая смерть
Пейзаж был осточертевший — снова пересеченка, сверху, должно быть, напоминавшая скомканное серо-зеленое одеяло. Развивать эти мысли не хотелось, на поэтические сравнения полковника совсем не тянуло, он вел пятнадцать человек по четко прописанному маршруту, а потому должен был смотреть в оба и как самостоятельный боевой организм, и как командир. И совершенно не следовало расслабляться оттого, что они проделали три четверти пути от места высадки, не только не столкнувшись с противником, но и оставшись незамеченными вообще. Как-никак оставалась еще целая четверть, километра полтора.
А если все же отвлечься на вольные мысли, можно вспомнить, что места тут очень даже исторические. Где-то в этих самых краях, очень может статься, по тем же ложбинам и «зеленке», много лет назад проходил со своим отрядом самый знаменитый офицер российского спецназа, поручик Лермонтов Михаил Юрьевич. Никаких преувеличений — в свое время Лермонтов как раз и служил на Кавказе в тогдашнем спецназе; да, не обычная линейная пехота, а старательно подобранные сорвиголовы из разных частей, а то и из гражданских, с большим опытом горно-лесной войны. Это был именно спецназ, серьезно…
Вот только сейчас голова Рахманина была занята кое-чем посерьезнее и поважнее, чем воспоминания о знаменитом поэте. Дело было даже не в поставленной на сегодня задаче.
Найденные в схроне бумаги, безусловно, несли в себе какой-то смысл. Занимались ими, естественно, совсем другие люди, но полковника, как водится в общих чертах, познакомили с выводами. Больше всего это напоминало план города, а иероглифы в самом деле оказались чьими-то беглыми заметками на стопроцентном грузинском языке — правда, содержание бумаг оставалось загадкой. Несколько раз поминались направление ветра и скорость ветра, а остальное представляло собой сокращения, по которым крайне трудно восстановить слова, это и с родным языком при столь скудной исходной информации сделать трудновато. Некто неизвестный что-то прикидывал, рассчитывал, обдумывал, вычислял — и для него при этом крайне важными были скорость и направления ветра…
Значит, речь идет не о бомбе, говорили опера, и полковник с ними соглашался. Не о классическом подрывном устройстве. Подобные факторы — скорость и направление ветра — вступают в игру, когда речь идет о чем-то качественно другом. Например, о ядерном взрыве… нет, это решительно переадресуем Голливуду, пусть они там извращаются…
Беда в том, что при таком раскладе нехорошие сюрпризы были гораздо опаснее взрывчатки. Гораздо. Радиоактивное заражение местности с помощью соответствующих материалов, ядовитые газы, бактерии — список невелик, но от него холодок бежит по спине. Мерзость ситуации в том, что в наше время следует ожидать всего из перечисленного. Теоретически рассуждая, к террористам могут попасть и радиоактивные элементы, и культуры бактерий, и газы. А если добавить к этому, что информация о подготовке теракта твердая…
Слабые следочки имеются: уже ясно, что речь, судя по небрежным наброскам, идет о каком-то большом городе. И через этот город протекает довольно широкая река с несколькими островами. Круг поисков это сужает, но все же не настолько, чтобы выдать результат быстро. Россия не Монако, в ней немало больших городов, стоящих к тому же на реках, и надежда скорее на компьютеры, чем на людей, благо у экспертов осталось впечатление, что набросок этот — перерисовка с некоего плана города…
Чувства были смешанные. С одной стороны, полковник, если откровенно, наедине с собой, чувствовал чуточку неприличную, но все же радость оттого, что искать супостатов придется другим — в диком нервном напряжении, на пределе интеллекта. С другой стороны… Речь шла о его стране, о городе, в котором, может быть, жили родственники, знакомые… да просто сограждане. И потом, брать в любом случае предстояло ему, тут и гадать нечего. Так что краешком его эта история все же задевала — да нет, каким таким краешком, он тоже был в ней по самые уши.
Полковник встрепенулся — а в следующий миг, как и все остальные, практически не раздумывая, кинулся вправо, в лес, в считанные секунды тренированно выполнив прием под названием «слиться с окружающей местностью». Вся цепочка настороженно шагавших людей мгновенно исчезла с тропы, словно их и не было никогда, потому что двое, двигавшихся на значительном расстоянии впереди, подали сигнал — и сами первыми нырнули в «зеленку».
Сигнал, правда, следовало толковать так, что впереди показались не вооруженные абреки, а некто сторонний. Лицо штатское, непричастное, некомбатант, как выражались в старину. Правда, в этих местах, учитывая характер войны, любой некомбатант мог оказаться и пособником, и разведкой…
Не было нужды прибегать к биноклю: объект двигался всего-то метрах в пятидесяти. Унылый тип в поганеньком костюме и с неизменной папахой на голове, по самые глаза заросший нестриженой бородой. Означенный абориген без всякой грациозности восседал на худой рыжей лошаденке, мало похожей на горных скакунов с рисунков Лермонтова. Лошаденка плелась шагом, неся на себе не только хозяина, но и свисавший по обе стороны крупа длинный замызганный мешок, похоже, не из легких. Вид у обоих персонажей, как двуногого, так и четырехногого, был насквозь будничный, сплошная бытовуха. Привычная картина для этих мест, не охваченных повальной моторизацией.
Вот только эта бытовая картинка сплошь и рядом могла оказаться чистейшей воды декорацией. Приемчик известный: то ли пособник, то ли натуральный бандит (без оружия, частенько без единой компрометирующей мелочи!) садится на коняшку и преспокойно трюхает себе на приличном расстоянии от идущей следом банды. Легенда у него обычно разработана четко, скарб в мешке самый что ни на есть мирный и ничего недозволенного законом не содержит. Просто-напросто, изволите ли видеть, наш герой везет на базар какую-нибудь мелочовку — или намерен ее передать родственнику или знакомому из ближнего аула. Ну, а на деле это натуральный разведчик. Обнаружив военных, подает своим условный сигнал, те резко меняют направление и берут ноги в руки, пытаясь оторваться.
