Виктор Смирнов - Лето волков
Стал осторожно тянуть бечевку. Дверь подалась без звука. Сначала на вершок, потом поболее. Кириченко заглянул в темноту. Снял какую-то проволочку. Втиснулся в проем.
Гупан жестом указал Ивану, чтобы он с Сенькой оставался на месте, в стороне от входа. Махнул бойцам. Часть ушла на холм, часть осталась у входа.
Бойцы достали фонари. Ждали сигнала от Кириченко.
13
Арестант неловко, боком, сел на кучку сена. В кустах просыпались птицы.
Иван пошевелил носком сапога несколько окурков, оставшихся от самокруток.
– Ты с бабкой приезжал на хутор, – прошептал Сенька. – У матери нарыв был, нога отнималась. Ты был пацан, но по-городскому одетый. В ботинках. Позавидовал я…
– Нарыв прошел?
– Прошел. Твоя бабка мазью вытянула… Нас пятеро лежало на полатях, штаны на всех одни.
– Решил в полицаях штаны добыть?
– Я в полицаях не был.
Иван приглядывался к Сеньке. Наставил палец на конопатый нос:
– У тебя четверо братьев, да? Мы вьюнов ловили в грязи… После ливня.
– Вспомнил, значит… Может, это… отпустишь?
– Чего? По своим полицаям соскучился?
– Да не был я в полицаях! Матерью клянусь!
– Братиками еще поклянись. Они тоже в лесу? – спросил лейтенант.
Сенька только хмыкнул, скривив рот. Проснулась, затрещала в кустах сойка. Иван с тревогой посмотрел в кусты. Птица проскрежетала свою песенку, точно ножом по тарелке поскребли. Утро! Лейтенант схватился за грудь, надеясь предотвратить приступ. Сенька с удивлением следил за ним.
Преодолев усилия Ивана, кашель и хрип вырвались наружу с удвоенной силой. Затрясли, лишили сил. Лейтенант согнулся, закрыв рот ладонью, карабин опустился. Тело дергалось.
Сенька вскочил и, наклонившись, из-за связанных рук, бросился в подрост. Иван поднялся, слезы заливали глаза. Наугад выстрелил из карабина в кусты, передернул затвор, но второго выстрела не получилось.
Иван старался выбить перекошенный патрон.
От входа в подземелье бежали бойцы. Данилка и Кириченко бросились туда, куда махнул рукой Иван. Гупан стоял, ожидая, когда пройдет приступ.
– И часто это у тебя?
– Нет, – ответил наконец Иван. – Но вот по утрам…
Из кустов вышли запыхавшиеся ястребки.
– Как сквозь землю! Ушел!
– Крови на траве нет?
– Нет. Лучше б не стрелял, лейтенант. Всех в лесу поднял!
Иван молчал, приходя в себя.
14
Шли по лабиринту форта, подсвечивая фонариками. Шныряли белые мокрицы. Иногда серыми тенями пробегали крысы. По стенам тянулись провода. Несколько ступенек вели в зал, где стоял остов дизель-генератора. Провода, медные и свинцовые, были частично срезаны.
Иван шел позади всех, глядя понуро. Провода пощупал, осмотрел. От электроузла остались щиты и обрезки силовых кабелей, висящие, как змеи. Колыхалась паутина.
Вошли в каземат с амбразурами, из них открывался вид на туманную долину.
В нише были сколочены двухэтажные нары, накрытые где солдатскими, а где лоскутными, крестьянскими, одеялами. Иван пощупал постели. Коснулся чайника на печурке, сложенной из битых кирпичей. Достал из-под кровати какое-то странное переплетение из лозы и реек. Провел рукой по стираным рыжим бинтам на стойке нар. Посмотрел в алюминиевую кружку.
В углу стояла бочка. Висел деревянный ковш. Внизу, в луже, плавал окурок.
– Зачем этот укрепрайон строили? – спросил Полтавец. – Среди леса?
– На флангах болота, а здесь водораздел, – ответил Гупан. – Проход! Тут же близко старая граница проходила, забыл?
– Чего забывать? Я родом с Оренбурга. У нас в степу границ нет.
В амбразуре появилось лицо Кириченко. Он свесился головой вниз.
– Ушли. Тут вроде три выхода.
Лейтенант подобрал грязную тряпку, которой вытирали лужу, выжал. Тряпка была странная, со шнуровкой. Сорвал с кровати простыню, завернул тряпку, положил в сидор. Гупан посмотрел на него вопросительно.
– Кетлик, – сказал Иван. – Вроде женской жилетки.
– Во, специалист по бабским тряпкам, – сказал Данилка.
На полу, под столом, была миска. Рядом лежала кость. Иван тронул ее сапогом. Ничего не сказал. Зато стол его заинтересовал. Не стол это был, а верстак. У тисков валялись всякие металлические заготовки. Иван подержал в руках несколько обрезанных гильз, похожих на стаканы. Вставил малую гильзу в бо́льшую. Вошло почти без зазоров. Пошарил, отыскал на столе круглую тонкую шашечку. Она тоже хорошо входила в большую гильзу. Шашечку сунул в карман. Пальцем потрогал кучку золотистой пыли на столе… Задумался.
15
Вышли из той же двери.
– Ну, что скажешь? – спросил Гупан у лейтенанта.
– Что говорить? Сорвал операцию.
– Что ты увидел?
– Зачем вам мое мнение?
– Самолюбие спрячь. Ты стоял, думал. О чем?
– Обо всем.
– А по порядку?
– Ну… Их, похоже, семеро. Думаю, есть восьмой: у входа кучка окурков, ворох сена, видно, место караульного. Были раненые: старые бинты… шина из лозы и реек. Ну… была женщина: а то откуда кетлик? Постели чистые, остатки еды, в кружке следы молока. Уж коров-то они не держат. Значит, связь с местными. Постоянная, частая: молоко пили свежее, не кисляк. Свинцовые и медные провода обрезали. Зачем? Пункта сбора лома цветных металлов в лесу нет. Еще: у них собака. Крупная. Может быть, та, которую заметил Штебленок и насторожился. Знал чья.
– Неплохо, – сказал Гупан. – А что ты там с гильзами возился?
– Гильзы обрезаны. «Пятьдесят седьмая» идеально входит в «семьдесят шестую». Думаю, кто-то мастерит прыгающую мину. В следующий раз к ним так просто не подойти.
– Гильзы обрезают, когда плошки делают, для освещения, – сказал подошедший Данилка. – «Профессор»!
Иван не обратил внимания на очередную издевку. Достал шашечку.
– Вот, склеено по шаблончику из пороха. Вышибной заряд. Взрыватель может быть любой, хоть запал…
Гупан внимательно посмотрел на лейтенанта. Повторил:
– Неплохо. Все?
– Мастеровитый у них кто-то. Инструмент ценит, значит, не успокоится.
– Это откуда узнал?
– На столе стружки и латунная пыль. А пилы по металлу нет. Вообще никакой инструмент не оставлен. Успели унести. Значит, ценили.
– И что ты предлагаешь?
– Не дать им сюда вернуться. Засаду! А то натворят дел.
– Нам срочно обратно, – сказал Гупан. – Банда Шершня прорывается. Двести штыков. Им городские склады нужны.
Тронулись в обратный путь. Все были хмуры.
– И нас не будет, и ты уезжаешь, – сказал Гупан. – Эх, лейтенант!
Он все вздыхал, сбив кубанку на лоб, чесал затылок. Потом вдруг остановился. Ястребкам махнул: идите, оставьте нас!
– Ну, так что? – спросил. – Что, лейтенант, а?
Ответа дождался не сразу. Слышно было, как сапоги ястребков мяли траву. Позвякивала амуниция. Потом все стихло.
– Ладно, – сказал Иван. – Согласен. Все меня подталкиваете, да? Укоряете! – И почти крикнул с отчаянием: – Ну, согласен, согласен! Доконали!
– Да я ничего, – возразил Гупан. – Я же молчал!
– Так молчал, что вот здесь слышно, – постучал себя по груди Иван.
16
Солнце поднялось высоко. Хлопцы Гупана запрягали лошадей. Переговаривались вполголоса: «Ножку, ножку, Буян…» – «Ну, Черная…» – «Шворень смазал?» – «Дай диск сюда…»
Осторожные селяне выглядывали из своих дворов, опасаясь начальства.
Среди двора лежал гроб. Попеленко стоял возле него, словно в карауле. Показывал ревностную службу.
– Штебленка похоронишь здесь, – сказал Гупан лейтенанту. – В райцентре у него никого.
– И здесь никого.
– А ты? Придешь иногда…
– Что, Митрофаныч, увербовал внука и деру даешь? – Серафима, появилась на крыльце с ведром и мокрой тряпкой. – Чтоб тебя дрючком перетянуло!
Гупан только поморщился. Положил на жесть гроба потрепанную книжку:
– Еще. «Уголовный кодекс». Пригодится. Тут про все законы.
– Какие у нас законы?
– Пока никакие…
– В партизанах был товарищ: «Подай, бабуся, хлебца». А зараз начальник, галифе широченные начепил: три зада влезут, – продолжала Серафима.
– Ну, бабка, чистый спирт на перце, – заметил Полтавец.
Но Серафима отмахнулась от него тряпкой:
– Холуев развел, слова не сказать! Салтаном заделался! Раньше до народу был простой.
Майор хекнул с досады. Достал из планшета листик бумаги, немецкое «вечное перо» с изображением голой девицы. Бумагу положил на планшет:
– Тебя как по отчеству?
– Бумаги пишет. Небось, на бумаге всех бандюг переловил! – не унималась бабка.
– Черт, – Гупан смял бумагу, вытащил чистую. – Последняя. Так как тебя?
– Николаевич…
– «…Николаевичу, – Гупан наморщил лоб, пытаясь сосредоточиться. – Является… истребительного батальона… С правом… При сопротивлении право применять…»
С крыльца между тем лилось:
– Соловьем пел, а теперь петухом кукарекаешь. Як же! Добился! Раненого уговорил! Теперь начальству треба накукарекать про достижения!
