Виктор Смирнов - Лето волков
– Спасибочки! – глухо донеслось из-под холста.
– Лучше б я своей портянкой, – сказал Данилка. – Вот завопил бы, гад!
Лейтенант пошарил у колес брички. Подобрал змееобразные, поблескивающие обрезки странного жгута, на котором был повешен ястребок.
– Правильно, – сказал Гупан. – Сбереги.
Бричка стала разворачиваться, лошадь нервничала, не в силах выбраться, дергалась вперед-назад, ломая подрост и обдирая стволы. Полтавец успокоил ее, держа под уздцы и похлопывая по скуле.
– Веди за собой, – посоветовал Гупан. – А то дрогу вывернем.
– И чего они пригоняли телегу в такую чащобу? – спросил Иван.
– А вот это интересно бы узнать.
Дальше ехали уже в темноте. С трудом выдрались на проезжую дорогу. Гроб валился на Сеньку, припечатывая то к боковинам брички, то к спинке. Арестованный с трудом восстанавливал положение.
– Застрелили бы сразу, – пробухтел из-под повязки.
– Лучше под гробом, чем в гробу, – откликнулся Данилко.
В ночном лесу были слышны лишь звуки движущегося обоза. Оружие у бойцов Гупана было наготове. Ночь накатывалась черной массой. Вдали блеснул огонек.
5
Село замерло, прислушиваясь. На улице ржание, стук копыт, скрип телег.
– Стой, кто идет? – испуганно выкрикнул Попеленко. – Господи, товарищ Гупан, напугали! Разрешите доложить!
– Отставить!
– Слушаюсь! – Попеленко различил в бричке темный угловатый силуэт. – Ой, а это хто?
Ему не ответили. Попеленко, отвернувшись, мелко перекрестился.
Иван отодвинул запорную доску у ворот. Серафима выбежала на голос, в руке держала «летучую мышь».
– Господи, Ваня! Услышала меня Милостивая, услышала…
Свет упал на Гупана. На майоре были автоматные и гранатные подсумки, ППШ, пистолет в кобуре, фонарик на груди. Он казался квадратным.
– Ты, Микифорыч? Ще не убили?
Во дворе хлопцы распрягали лошадей, мелькали лучи фонариков, кто-то бежал с ведрами к колодцу. Связанного, избитого гробом и занемевшего Сеньку подняли из брички, перетащили в телегу: он плохо держался на ногах.
Гроб положили на землю. Борец и Полтавец, в повязках, обушками топоров навернули жесть на крышку гроба. И начали свое «тюк-тюк».
– А шо за гроб? – шепотом спросила Серафима.
– Не бойся, Фадеевна, – ответил ей Гупан. – До утра не побеспокоит.
За заборами, у своих домов, белели озабоченные, испуганные лица глухарчан: Малясов, Тарасовны, Кривендихи…
6
Глумский появился незаметно. Протянул руку Гупану, огляделся. Послушал «тюк-тюк». В слабом свете «летучей мыши» мелькали обушки.
– Микифорыч, кого привез?
– Штебленка.
– Застрелили?
– Повесили.
– Ах ты боже! Даже обжиться не успел!
– На этом свете никогда не успевают.
– Ехали б ко мне, у меня просторно.
– Мы, Харитоныч, как селедка: и в бочке уместимся. А мне покалякать с лейтенантом. Слышь! – Гупан притянул председателя за рукав: – Закон готовится. Карателей, по суду, вешать в местах, где гадили. Прилюдно!
– Дожить бы, – мрачно сказал Глумский.
7
Арестованный, прикорнувший кое-как, со связанными руками, на телеге, потянулся, стараясь расправить тело.
– Пить хо́чу.
Данилка, сменивший Кириченко, поднес к губам Сеньки флягу. Напиться как следует не дал.
– И есть хо́чу.
– Ты еще в сортир попросись.
– А что, нельзя?
– Можно. Не развязывая рук.
– Пошел ты!
Иван носил сено лошадям.
– Пойдем! – сказал Сеньке и развязал ему руки.
Карабин Иван держал под мышкой. Пошли за сарай. Сортир был плетеный: деревья в Полесье дешевы, а доски дороги. Звук струи, казалось, никогда не прекратится.
– Ты меня, правда, не узнал? – спросил Сенька, вздохнув с облегчением.
– Что, твой портрет в газетах был?
– Да ты ж не злой, лейтенант. Может, отпустишь, а?
– Давай, выходи… Это не беседка.
8
В хате горела плошка. Хлопцы сновали туда-сюда.
– Ноги, ноги обивайте. И хату не развалите, – ворчала Серафима.
В сенях стучали кружками. «Хороша водичка! Вкусная!»
– Лучше молоко пейте, хлопцы, – сказала Серафима. – Молока удосталь.
Выпили и молока, достав из вещмешков пайковый кирпичик хлеба. Покатом улеглись на расстеленную Серафимой полынь. Кое-кто тут же заснул. У каждого оружие было под боком. Гупан посидел за столом. Поразмышлял, послушал, как на улице поют девчата.
– Яка я моторна, тонка, черноброва,
Як побачишь, так заплачешь, шоб побачить снова…
– Кому веселье, кому похороны, – сказал Гупан. – Это они хлопцев вызывают. А хлопцам только упасть и заснуть. Я вот второй месяц мечтаю дома переночевать.
– А далеко дом? – спросил Иван.
– В Малинце, через две улицы.
Данилка приподнялся, почесался.
– Блохи у вас в Глухарах, – сказал он сонно. – Собаки, а не блохи.
И упал на полынь. Девчата завели новую песню. Про Гандзю.
Гандзю, Гандзю моя мила, чем ты брови начернила?
Начернила купервасом, придешь, сердце, другим часом.
Иван захрустел полынью, укладываясь рядом с ястребками. Полог был отдернут, хата стала казармой. Гупан босиком прошел на кухню.
– Серафима, найдется? Один стакан.
– Ой, Микифорыч, – поднялась бабка. – Погонят тебя с этой должности.
– С этой уже не погонят. Желающих нет.
– В могилу никто не торопится, – согласилась бабка.
Звякнуло стекло. Были слышны крупные жадные глотки.
– Хороша! – сказал Гупан и крякнул. – В Глухарах умеют. Кругом буряковая сивуха, а у вас хлебная, чистенькая!
– Закуси, Микифорыч!
– Зачем впечатление портить?
9
– Иван, ты спишь?
– Так точно, сплю.
– Продолжай! – Гупан опустился на полынь.
– А для вас – кровать.
– Я привык с хлопцами блох делить, – сонно сказал Гупан. – Пока спишь, слушай вводную. В Гуте на спиртзаводе работал инженер, Сапсанчук. При немцах пошел в полицаи, отличился… пару хуторов сжег, польскую деревню. Сведения добывал как никто: людей мучил изобретательно, с выдумкой. Приняли в СС, получил три ромбика: гауптштурмфюрер.
– Ну?
– «Ну да ну: продал дом, купил жену». Называли его в районе «хозяин». Без него немцы ничего не решали. Дали ему батальон полицаев. Посылали в Белоруссию – карать лесные деревни за помощь партизанам. Получил за усердие Железный крест. В Гуте у него была связь с дивчиной, фамилия, говорят, то ли Спивак, то ли Спивачка. Наши пришли – исчез. В лесах теперь другой хозяин, Горелый.
– А мне эта вводная зачем? – спросил Иван.
– Так, рассуждаю. Откуда этот новый каратель объявился, кто таков?
– Да я-то при чем?
– Ну да, ты же в отпуске по ранению. Все равно скоро на фронт. Правда, наша медкомиссия может не пустить, – Гупан зевнул и повернулся на бок.
– Это вы про что? – встревожился Иван, но в ответ услышал легкий храп.
10
Накинув старую телогрейку, натянув кирзачи, Иван выскочил во двор.
Еще висела луна. У телег бойцы нагружались боеприпасами.
– Чего ж не разбудили?
– Гупан сказал, бабке тебя оставить, – ответил Данилка. – Ты же инвалид.
…Выходили, когда только легкой полоской обозначился рассвет. Пешком.
– Ваня! – неожиданно раздался голос Варюси. Она стояла у калитки полуодетая. – У тебя все добре?
Сенька шел между Полтавцом и Данилкой. Дремал на ходу. Но, услышав голос, открыл глаза. Данилка сказал:
– Лейтенант, из-за тебя все девки не спят! Не туда ранило, куда надо бы.
Арестованный старался разглядеть Варю. Данилка толкнул его в бок.
– Не пялься, глаза вывернешь.
11
Чуть светало. Тося была на опушке, в распадочке. Пошумливал родник. На пне стояла глиняная кружка для желающих попить. Шевелились, под ветром, цветные ленты и тряпицы, привязанные к ветвям ольхи.
Подцепив коромыслом ведра и приподнявшись, Тося замерла. Мимо, в рассветном мареве, мрачно и целеустремленно, шла цепочка людей.
Девушка хотела спрятаться, но заметила Ивана. Вздохнула с облегчением. Взгляд ее наткнулся на веснушчатого арестанта. Тося испуганно прижалась к откосу распадка.
Парень внимательно посмотрел на девушку. И вдруг усмехнулся. Подмигнул.
– Ты, Сенька, про девчат забудь, – сказал Данилко. – Лет на двадцать.
– А чего она сюда? Колодцев нет? – спросил Гупан.
– Проща, – сказал Иван. – Священный родник.
– И тряпочек понавешали! – заметил Полтавец.
– Это пожелания, просьбы.
– Х-ха, – сказал Данилка. – Я бы на эту дивчинку пожелание оставил.
– Сначала фингал залечи, – обрезал его лейтенант.
12
Шли, уже тяжело дыша под грузом выкладки. Лес стал густым, буреломным.
На верхушки деревьев лег розовый рассвет. Перед ними был зеленый холм. Пленный остановился. Все замерли. Парень кивком указал на кусты. Гупан и Кириченко вошли в подрост, оглянулись.
Раздвинули кусты. Крашенная зеленой, облупившейся краской стальная дверь была неприметна. Прислушались: что там, за ней? Кириченко ощупал края двери, осмотрел. Чувствовалось, он здесь бывал. Достал из брезентовой сумки масленку с длинным острым носом. Петли были внутренние. Ястребок нащупал ногтем щель, просунул носик масленки, покапал. Вставил в отверстие от снятого запорного рычага крючок с бечевкой. Показал рукой, чтобы Гупан отошел подальше. И сам отступил, лег.
