Уолтер Уэйджер - Операция «Молот». Операция «Гадюка-3»
Щелк!
Щелчок оказался довольно громким, и бывший вьетнамский ветеран мгновенно проснулся. Пауэлл схватил автомат, обвел взглядом капсулу и заметил в конце туннеля у двери толстого насильника. Сержант тотчас оценил ситуацию и первой очередью убил Шонбахера наповал.
Толстяк еще не успел коснуться пола, а Пауэлл уже мчался вихрем по туннелю. Теперь самое главное — дверь. Бывший сержант осторожно обошел окровавленную кучу мяса на полу и задвинул огромную задвижку. Только после этого он взглянул на труп и сразу распознал знакомый силуэт стартового ключа, выпиравшего из кармана заляпанного кровью комбинезона.
— Сволочь! — сказал он, обернувшись к выросшему за его спиной Фэлко. — Этот гад взял ключи и уже собрался с ними сделать ноги…
Наемный убийца отозвался потоком нецензурной брани.
Пауэлл, глядя на жирное тело, думал, что ему до сих пор еще не приходилось никого убивать вне поля боя. Это ему показалось странным, о чем он и сказал.
— Ты просто давно не практиковался, Вилли, — усмехнулся Фалко.
Пауэлл вынул ключи из кармана Шонбахера, они вернулись в капсулу и стали приводить в чувство своего командира.
— Шонбахер стукнул его чем-то… вон, видишь? — бормотал палач преступного мира. — Наверное, сначала, стукнул, а после достал эти чертовы ключи.
— Харви всегда был склонен к насилию и к идиотизму, — ответил чернокожий, поднимая пальцами веки Делла: этому тесту он обучился у санитаров во Вьетнаме на передовой. — Этот идиот все равно далеко бы не ушел, даже если бы он и открыл дверь.
— Нет?
— Нет. Слушай, Жеребчик, намочи тряпку, а?
Фэлко секунд через двадцать принес требуемое, и Пауэлл приложил ткань к окровавленной ране на затылке Делла.
— Так почему он бы далеко не ушел, Вилли?
— Потому что он же не воздушный шарик. Ему бы никак не удалось вылезти на поверхность, даже если бы он проник за дверь, — объяснил Пауэлл. — Ведь лифт стоит наверху. Ну и идиот!
Делл заморгал, Веки Делла шевельнулись. Ну, ожил…
— Потеря невелика. Без Харви доля каждого существенно увеличилась, — подсчитал Фэлко. — А что, тебе еще не по себе от того, что ты угрохал толстяка?
Виллибой Джастис Пауэлл трезво поразмыслил над вопросом.
— Да, все еще не по себе, — ответил он.
28
В обычный день или в то, что в округе Колумбия считалось обычным днем, бригадный генерал Винсент Бономи просыпался в 7.00, принимал душ, брился, одевался и завтракал. В 8.00 за ним приезжали на машине ЦРУ. По этому графику, обычному по рабочим дням, когда Дэвид Стивенс находился в Вашингтоне, Бономи приезжал в Белый дом в 8.35, а в 8.45 делал доклад президенту.
Но в это утро понедельника все было по-другому.
Прежде всего, Бономи проснулся не у себя в спальне, а в гостевой комнате Белого дома. Во-вторых, когда он проснулся, было только 6.10 и после четырехчасового сна он находился не в лучшей своей спортивной форме. Но было еще и третье обстоятельство, наиболее существенное.
— Мне очень жаль, что поднял вас так рано, генерал, — извинился молодой адъютант, — но президент хочет видеть вас немедленно.
Может быть, ему было совсем не жаль.
Может быть, он был страшно рад возможности лишний раз потревожить генерала.
Ему ведь было всего двадцать шесть, этому капитану.
— Кофе, сэр? — предложил он весело. — Я принес кофейник и чашку.
Один из этих молодых да ранних. К тридцати годам он будет носить нашивки майора и женится на дочке конгрессмена. Хартунг. Эта фамилия была выбита на его именной планке. Майор Хартунг? Полковник Хартунг? Очень может быть, ибо уж больно он ретив, особенно в столь ранний час. Конечно, этот щеголеватый ублюдок не расхлебывал кашу вокруг «Гадюки-3» все воскресенье и не сидел без сна до двух утра накануне.
— С сахаром? — осведомился услужливый капитан, когда Бономи сел в постели и налил себе кофе в чашку.
Этот капитанишка, возможно, пьет без сахара, размышлял генерал. Этот капитанишка худой, наверняка сидит на диете, не курит и следит за собой…
Ну и хрен с ним.
— Два куска! — презрительно сказал Бономи.
Хрен с ними со всеми!
После второй чашки кофе Бономи почувствовал себя лучше.
— Где он?
— Президент, сэр?
— Нет, Марлен Дитрих! — раздраженно бросил Бономи, снимая пижаму, предоставленную ему администрацией Белого дома.
Капитан Хартунг мило улыбнулся.
Он считал, что все генералы, чиновники министерства сухопутных сил и члены сенатского комитета по военным делам отличаются остроумием.
— Президент в своей спальне наверху. Он уже с полчаса как на ногах, поскольку встал сразу же, как пришел телекс и позвонил государственный секретарь.
Бономи осмыслил услышанное, потом взглянул на скомканное белье, рубашку и мундир.
— Я осмелился позвонить вам домой, сэр, и мы послали туда машину, чтобы привезти вам свежую одежду. Надеюсь, вы не возражаете, генерал.
— Очень мудро с вашей стороны. Сейчас я быстро приму душ.
Бономи принял душ и побрился, но машина еще не вернулась, поэтому он надел мятую одежду и поспешил к Дэвиду Стивенсу. Стивенс был еще в пижаме и купальном халате и говорил по телефону.
— В девять часов, договорились, — закончил он и обернулся к Бономи.
— Да, генерал, вы выглядите просто ужасно в это славное утро понедельника. Вы что, спали в одежде?
— Я чувствую себя просто ужасно, и я спал не в одежде, но просто в эту самую минуту мой свежевыглаженный мундир находится в машине Белого дома, которая спешит сюда. Но ты же разбудил меня не для того, чтобы обсуждать мою внешность, а?
— Нет. Берлин!
Бономи заморгал.
— Русские полностью блокировали Берлин: поставили кордоны на всех автобанах, закрыли все КПП и заполнили все коммерческие воздушные коридоры своими МИГами.
— Лихо, ой как лихо!
— Колдуэлл, как мне доложили, будет выступать в программе «Сегодня» в 7.15 и, по слухам, он собирается осудить провокацию красных, задумавших продемонстрировать всему Западу военную слабость Соединенных Штатов. Ну, и как тебе это нравится?
— Ужасно нравится! Дейв, давай оставим пока Колдуэлла. Ты помнишь ту версию двадцать третьего псалма, который любит цитировать Билл Фрост? Господь — мой пастырь, так что пусть его мать и беспокоится. Вот и будем действовать в таком духе. Эта петрушка с Берлином: что случилось?
— Мы пока не знаем. Гросвинор считает, что они оказывают на нас давление, чтобы мы признали Восточную Германию, а вот Майклсон подозревает, что тут куда более коварные и неясные мотивы. Ну: конечно, он вечно во всем видит куда более коварные и неясные мотивы.
— А что вы думаете, мистер президент?
— Доброе утро, сукин ты сын!
Бономи покачал головой.
— Нет, серьезно… Что ты по этому поводу думаешь, Дейв?
— Еще не знаю… но у меня подозрение, что они ищут для себя выгоду, надеясь набрать пропагандистские очки как раз накануне наших выборов. Они считают, что как раз сейчас смогут чего-нибудь себе получить задарма, что мы будем посговорчивее и нерешительнее. Они будут выглядеть крепкими и опасными, а мы снова окажемся бумажным тигром.
— Ну и?
Президент встал, подошел к окну и выглянул на лужайку перед Белым домом.
— Нет, они сделали ошибку. Никаких тигров, ни бумажных, ни саблезубых. Выборы — не выборы, «Гадюка-3» — не «Гадюка-3», мы в панику не ударимся.
— Ты отчаянный парень, Дейв!
Стивенс благодарно кивнул.
— Я понимаю, что ты это говоришь просто в надежде выторговать для себя тепленькое местечко в правительственном аппарате, — поддразнил он своего помощника, — но мне все равно. Во всяком случае, даже если эта заварушка вокруг Берлина представляет опасность, я не считаю ее первостепенно важной. С военной точки зрения, если бы они намеревались нанести нам удар, они бы никогда не стали так грубо работать, правильно?
— Возможно, нет. Все мы по обе стороны, похоже, только и рассчитываем что на внезапный массированный превентивный удар.
Президент увидел собственное отражение в окне.
— Пойдем поговорим, пока я бреюсь. Мне хочется разобраться с этим и собраться с мыслями перед совещанием Совета нацбезопасности. Я назначил совещание на девять утра. К тому времени твой мундир будет здесь.
— Надеюсь, — ответил Бономи, — ибо мне совершенно не хочется смущать ни вас, ни ЦРУ, ни ВВС.
Дэвид Стивенс брился, мылся, одевался и разговаривал со своим старинным другом, а в 7.15 они смотрели, как сенатор Колдуэлл обличал «отдающую гнильцой администрацию Стивенса» в утренней программе «Сегодня» по каналу Эн-би-си. В 7.35 позвонил Рэй Гамбинер, чтобы обсудить политическую подоплеку нынешнего берлинского кризиса и намерения Колдуэлла в связи с ним.
— Вы идете голова в голову, Дейв, — предупредил он, — и ты не можешь позволить ему перехватывать инициативу в таком деле. Тебе следует сделать собственное заявление, и побыстрее. Чтобы оно успело попасть в дневной выпуск газет и вечерние новости.
