Валентин Пригорский (Волков) - Закон Талиона
Неожиданно для себя Илларион Константинович, незнакомый с менеджментом, бух-галтерским учётом и прочей финансово-экономической тряхомудией, проявил недюжинную деловую хватку. Бизнес процветал. Он не слыл добряком по жизни, подчинённые ходили по струнке за хорошее жалование, и лишь Игорёк — менеджер фирмы и нынешний советник по культуре, в прошлом администратор какого-то столичного театра, бывший зек, ровесник и сосед по нарам, числился в друзьях у жёсткого хозяина. Илларион ценил Игоря за ум, за образованность, за беззащитную, наивную, неистребимую веру в изначальную человеческую доброту, которую, несмотря на весь свой ум, не потерял даже на зоне, и каковой не хватало самому Дато, и ещё за безоговорочную преданность. Солидный срок Игорь получил, как растратчик государственных рублей в крупных размерах, хотя деньги не присваивал — его попросту подставили.
Кое-что из прошлого.…Когда на зону прибывает пополнение — это становится в некотором роде, не ахти ка-ким, но событием. Заключённые, кому по рангу положено, заранее знают, по каким статьям идут новички. Кто-то предвкушает встречу с корешами, кто-то ждёт устную маляву с воли, а кое-кто присматривает объект для измывательств.
Дато провалами в памяти не страдал, и хотя минуло десять лет, тот день он хорошо за-помнил. Очередной этап выпал на выходной. Заключённые находились в камере, ожидая своей очереди на помывку в бане и постирушки. Заскрежетал ключ в замке, открылась дверь, вертухай скомандовал: "Заходи!" Порог переступил человек лет тридцати пяти — со-рока в бэушной робе с авоськой в одной руке и ватником в другой. Он, как предписано пра-вилами хорошего тона, представился честь по чести, видать просветили заранее.
— Осужденный Игорь Вавилов! Москва! Статья сто шестидесятая УК, часть три — рас-трата. Семь лет колонии общего режима. С конфискацией…
Никто не кинулся с вопросами к вновь прибывшему — не пионерский, чай, лагерь. Даже не все повернули головы, но все срисовали.
Лёжа на верхней койке, Дато лениво приоткрыл один глаз. Ага, интеллигент. Засти-ранная роба висит как на штакетине, тонкая шея торчит из безразмерного воротника, стрижка под ноль, вид растерянный. Ну, ну.
Интеллигент переступил с ноги на ногу.
— Скажите, пожалуйста, где здесь свободная койка?
В камере имелось всего одно свободное спальное место, на нём расселись Листок и Пермяк — урки несерьёзные, но наглые. Они увлечённо резались в штос.
Пермяк поднял равнодушные глаза.
— Чего?
— Я спрашиваю, — лох развёл руками, уронив при этом ватник, неуклюже нагнулся, — место моё…
— Ах ме-есто, — процедил Листок, перетасовывая карточную колоду, — а то свобо-одное ему подавай. Ты здесь или где? Про свободу забудь. А место твоё тута. Только мы, видишь, играем. Чего в сумке? Чай, курево, жратва?
Лох опять развёл руками и опять уронил ватник.
— Пустой, значит, — констатировал Пермяк, — ну тогда жди.
Интеллигент, приблизившись, помялся, наконец, выдавил.
— А, э-э, за столом ведь удобнее…
Пермяк удивлённо уставился на него.
— За столом, говоришь? Вот и садись за стол. Садись, садись, — он, мигом очутившись рядом с лохом, подтолкнул того к табурету, — не стесняйся. Ты чего такой тормознутый? Не ширяешься часом? Ну-ка, закатай рукавчик! Давай, давай, поглядим.
— Да нет, что вы, — интеллигент послушно обнажил левую руку по локоть.
— Ты гляди, чистый! А вот…
У Пермяка волшебным образом возникла зажатая в пальцах писка — стальная пластин-ка, заточенная под бритву. Он живенько приложил её к обнажённой руке новичка. Тот от неожиданности дёрнулся, на коже появился неглубокий порез, царапина, выступила капель-ка крови. Пермяк облизнул губы.
Вавилов побледнел.
— З-зачем вы…? — Растерянно спросил он.
— Ах, случайно! — Пермяк, изображая огорчение, глумливо всплеснул руками. — Да ты никак крови боишься? Хочешь, я тебя беречь буду? Хочешь? Я тоже хочу. Будешь моей лю-бимой женой. Щас в баньку сводим, подмоешься. Ага? Да не ссы, дурачок, тебе понравится.
Листок, ухмыляясь, встал рядом с корешом.
— У нас тута коммунизьма, дупло общее. Может, в штос разыграем?
— Не-а, я первый, — как бы возразил Пермяк, не сводя глаз с кровавой полоски.
Недоумение исчезло с лица интеллигента, глаза потемнели от гнева. Он неловко вско-чил, опрокинув табурет, сжал кулачишки.
— А в морду…! — Крикнул он срывающимся голосом.
— Ой, ой, кокетничает, — издевательски залебезил Пермяк, — а по горлышку?
Писка мелькнула в опасной близости от лица Игоря. Тот отшатнулся, ещё больше по-бледнел, но упрямо и зло прошипел:
— Пусть! Мне терять нечего! Тронешь — загрызу!
Дато приподнялся на локте.
— Ша! Пермяк, Листок, отзынь!
Урки послушно отошли в сторонку, как ни в чём не бывало.
— Не гоже человека с воли так встречать. А ты, — он глянул на Вавилова, — не боись, не тронут. Игорь, говоришь? Вавилов?
Игорь кивнул, в глазах плескалась надежда.
— Образованный?
— Да, — новичок сухо сглотнул, двинув кадыком, — высшее…
— Вот и хорошо. Будешь нас просвещать. Нам тут всем, — Дато оскалился, — пора при-общаться к культуре. Задубели.
Вавилов кивнул, смотрел с благодарностью, подбородок трясся. Он не догадывался, что вся сценка была разыграна с подачи самого Дато. Вот так без особого изыска приобре-таются почитатели, преданные по гроб жизни.
Надо сказать, что именно Дато заранее похлопотал перед начальством, чтобы теат-рального деятеля поместили в его камеру, и ни разу не пожалел об этом. Тем же вечером Вавилов вслух читал наизусть "Пиковую даму". Погружаясь в мир пушкинской поэзии, сокамерники — по большей части те ещё ублюдки — попадали под обаяние рифмованных строк, ворочались, почёсывались, вздыхали. Так и повелось. Игорь, обладавший удивительно цепкой памятью на драматургию и почти дословно помнивший — чему не мало способствовала его прошлая профессия — множество драматических произведений и стихов, декламировал, сидя на койке в душной, сумеречной камере, пробовал даже разыгрывать некоторые эпизоды, комментировал непонятные места.
Чёрствый, далеко не безобидный и не сентиментальный Дато, как-то вдруг проникся уважением к наивному интеллигенту, частенько беседовал с ним о жизни, слушал рассказы о разных странах, об исторических событиях и постепенно, даже не заметив, когда и как это так получилось, начал прислушиваться к интеллигентским советам. Потихоньку, полегоньку Игорь заделался его личным другом — одним единственным, поскольку в окружении Дато ранее водились только кореша. Импонировало ему, видишь ли, поведение парня. Тот ни перед кем не заискивал, крест свой нёс с достоинством, не плакался, не канючил, короче, даром, что интеллигент — жил, как человек.
Илларион откинулся с зоны раньше Игоря, но не забыл о нём и через год на крутой иномарке ожидал у ворот досрочно освобождённого за примерное поведение Вавилова.
— У тебя же ни квартиры, ни прописки, — встретил он друга, — Куда ты? Поехали со мной. Я теперь в бизнесменах. Будешь администратором при моих делах. Конкретно. Всё по-честному. Заживёшь по-человечески.
Игорь Вавилов провёл пальцем по отделанной красным деревом приборной панели, покачал головой, поцокал языком и сказал без зависти:
— А всё-таки здорово, что нынешний политический уклад даёт возможность честно ра-ботать и много зарабатывать!
— Так, я не понял: ты согласен? — Дато усмехнулся.
Усмехнуться-то усмехнулся, только после слов Игоря выплыли такие яркие, а пра-вильнее сказать — тошнотворно тёмные, прошлогодние воспоминания, что стало ему совсем не смешно, по загривку пробежали мураши — вестники липкого страха.
"Даёт? — подумал он, — нынешняя власть ни хрена не даёт. Позволяет отмывать — это да. А дают другие, у кого и брать не захочешь. Вампиры бл…, ну, ладно, будем надеяться, что Игорька эта сторона дела не коснётся".
Прежде Илларион Константинович приступами страха не страдал — терять по жизни было особо нечего. Нет, ну опасался, конечно: уголовного розыска, например, или конфлик-тов с коронованными ворами — так это нормально. Была ещё в прежние времена такая орга-низация — ОБХСС — отдел борьбы с хищениями социалистической собственности — тоже ничего хорошего. На воле, понятно, лучше, чем на зоне, но на воле приходилось постоянно рисковать, добывая на пропитание в поте лица своего и тут же сбрасывать всё добытое ба-рыгам. В условиях развитого социализма копить деньги было бессмысленно: обязательная доля в общак, остальное быстренько уходило псу под хвост. Неделя-другая, и от фарта оста-вались одни воспоминания да треск в голове. И снова пот, и снова риск.
Права и свободы
По правде говоря, страх пришёл не сразу. За день до освобождения к Дато подвалил незнакомый, чахоточного вида зек.
