Александр Звягинцев - Сармат. Любовник войны
Сарматов коротким резаным ударом ударил его под подбородок. Бурлак снопом повалился в грязь и зашелся в рыданиях, сквозь которые прорывались бессвязные слова:
— Не могу больше! Не могу!
В конце улочки появилась тощая фигура с белой бородой и в размотанной чалме. Алан направил в ее сторону ствол пулемета.
— Отставить! — сказал Сарматов. — Это мулла.
Старик с немигающими белесыми глазами прошел, как призрак, между ними и уже у самой мечети, повернувшись, поднял вверх худые руки и что-то выкрикнул.
Сарматов хлопнул Бурлака по спине и сказал:
— Вань, поднимайся, пошли!..
Тот встал и, глядя в сторону, пробормотал:
— Прости, командир, с резьбы сорвался!..
— С кем не бывает! — кивнул Сарматов.
Окраину кишлака они преодолели бегом.
— От кишлака подальше, мужики! — приказал Сарматов. — Вернутся жители — отыграются на нас.
* * *Афганское солнце снова палило что есть мочи, будто стараясь испепелить этих непрошеных гостей. Бойцы бежали изо всех сил, с шумом вдыхая и выдыхая раскаленный воздух. В их воспаленных, полуослепших глазах уже плыли концентрические огненные круги, пот заливал глаза и белой солью выступал на изодранной одежде.
— Держаться, мужики! — прохрипел прикованный к американцу Сарматов. — Держаться, держаться, полковник! В Оклахоме тебя ждут дети, так что держись, мать твою!..
— Ты крейзи! Псих! — простонал американец. — Разве можно в таком темпе?!
— Что, в плен к духам захотелось? — оскалился Сарматов. — В последнюю минуту мы отходняк сыграем, но пока еще не вечер! Шагай, шагай, полковник, — эта дорога ведет в Оклахому!..
— Если я остановлюсь, ты ведь меня пристрелишь, да, майор?
— Мне бы очень не хотелось этого делать; полковник! — ответил Сарматов.
— Мне тоже не очень хочется умирать! — буркнул американец, прибавляя шаг и видя, как впереди них ходко шагали Бурлак и Алан.
— Очухался? — участливо спросил Бурлака Алан.
— Прав командир, — отворачиваясь, сказал Бурлак. — Гнать меня со службы надо. Погоны в сундук и завербуюсь на Чукотку!
— Почему на Чукотку?
— Родился я там. Отец там долго пахал после колымского лагеря...
— Ко мне в Дигори поедем, слушай! — воскликнул Алан. — Мама осетинские пироги испечет — пальчики оближешь! Родственники со всей страны приедут в гости!..
— В Дигори? — усмехнулся Бурлак. — А своего божьего одуванчика куда я дену?
— Вах, с нами поедет! Воздухом гор дышать будет — сто лет жить будет!
— Твоими бы устами да мед пить! — вздохнул Бурлак и, оглянувшись, озабоченно произнес: — У командира ногу-то как разнесло, но вида не подает!..
— Иногда мне кажется, что он железный! — согласился Алан.
— Мало таких мужиков осталось! — вздохнул Бурлак. — Жаль, что мы его женить не смогли, хотя, может, еще...
Договорить Бурлак не успел. Из-под его ног вырвалась ослепительная вспышка, расколовшая под ним и Аланом бурую афганскую землю...
Взрыв мины отбросил Сарматова и американца в придорожный кустарник. Не замечая боли от впившихся шипов, они с ужасом смотрели на зияющую поперек дороги, клубящуюся ржавым дымом воронку и на распростертую рядом с ней странно укороченную фигуру; второй фигуры видно не было: лишь там и тут на дороге валялись окровавленные, разорванные страшной силой комья человеческой плоти.
Издав звериный рык, Сарматов оборвал цепь наручников и бросился к распростертой на дороге фигуре.
— Алан! — со стоном вырвалось из его горла.
Там, где должна быть рука Алана, хлестала пульсирующим фонтаном кровь, на месте ног багровела большая лужа... Почувствовав прикосновение руки, Алан с трудом открыл белые от муки глаза и шепнул:
— Командир, ты не сможешь... Дай мне в руку «Стечкина»... — сглотнув кровь, он продолжил: — Маме не надо... У мамы сердце... Отцу, братьям — они мужчины... Скажи: Алан воевал и умер... умер как мужчина.
Лицо Сарматова закаменело, но времени на раздумья не было. Он понимал, что каждая секунда лишь продлевает его муки. Сарматов вложил в уцелевшую руку Алана взведенный пистолет и сказал:
— Ты воевал и... и умер как мужчина, брат мой, Алан!
— Отвернись, командир! — пытаясь улыбнуться белыми губами, попросил тот.
Зажав ладонью рот, чтобы не выпустить из груди рвущийся наружу крик, Сарматов отвернулся. Через мгновение за его спиной раздался сухой хлопок выстрела...
* * *Не оглядываясь, майор подошел к оглушенному взрывом американцу и рывком поставил его на ноги. Отстегнув с его запястья браслет наручника, он показал стволом автомата на дорогу.
— Полковник, — хрипло произнес он. — У меня больше нет возможности выполнять задание, уходи.
Американец, посмотрев в глаза Сарматова, в которых застыла нечеловеческая боль, попятился назад и вдруг выкрикнул на чистейшем русском языке:
— Варвар! В лицо не можешь!.. В спину можешь!.. Не дам тебе такой радости!.. Стреляй, сволочь!.. Стреляй, фанатик сумасшедший!
— Полковник, я русский офицер, а не палач! — ничуть не удивившись лингвистическим успехам американца, сухо ответил Сарматов и продолжил: — У меня был приказ — доставить тебя живым, и никто не давал мне приказа на твою ликвидацию. Не теряй времени, уходи, полковник! — добавил он и бросил к его ногам рюкзак. — Там продукты и деньги. Твои «зеленые», много... Попадешь к людям Наджибуллы, попытайся откупиться. Вон пулемет — возьми, кто знает, что тебя ждет...
Не сводя с него взгляда, американец попятился к дороге.
— Не поминай меня лихом, полковник! — сказал Сарматов. — Служба у меня такая, сучья!
Американец, наткнувшись ногой на пулемет, подхватил его и, передернув затвор, направил ствол на Сарматова. А тот, лишь усмехнувшись, надел на свой автомат штык-нож и, повернувшись к американцу спиной, вонзил его в бурую, спекшуюся землю.
Не сводя с него ствола, американец отошел в сторону поворота дороги, но, удалившись на некоторое расстояние, остановился и, опершись на пулемет, посмотрел на Сарматова, продолжающего копать могилу.
Вонзая в бурую землю штык-нож, майор выковыривал твердые комья, выворачивал из нее камни. Молча и сосредоточенно устраивал он последний приют для своих боевых друзей. Казалось, ничто не может вывести его из этого состояния. И он даже не повернулся, когда рядом с ним оказался в постепенно расширяющейся могиле американец. Вдвоем они углубили ее на длину автомата со штыком, потом, так же вдвоем, молча перетащили в нее все, что осталось от Алана и Бурлака. Прежде чем засыпать боевых товарищей, Сарматов перекрестился и тихо произнес:
— Прими, Господи, с миром! Прими, чужая земля, прах воинов России! Вечная им память!..
Когда над Аланом и Бурлаком вырос холмик, он утоптал его, закидал ветками и травой, потом, отстегнув от пояса флягу, сказал:
— За всех вас, мужики! За всех, кто в Никарагуа, в Анголе, Мозамбике, Ливане, Сирии, в Афганистане...
Сделав глоток из фляги, Сарматов протянул ее американцу:
— По русскому обычаю, полковник...
Тот кивнул и, сделав глоток, вылил остатки ее содержимого на могилу.
Сарматов хмуро спросил:
— Чего вернулся? К тебе это уже не имеет отношения.
— Имеет! — ответил американец. — Майор, я, кажется, понял, зачем я понадобился Лубянке.
Сарматов равнодушно пожал плечами:
— Поздно, полковник!
— Советы уходят из Афганистана, и вашим позарез надо знать, кого из командиров моджахедов можно уговорить или купить, чтобы они не стреляли вам в спину. Лубянка вычислила, что цепь агентуры ЦРУ замкнута на меня, и решила получить информацию из первых рук.
— Это интересно, — заметил Сарматов и разорвал на колене штанину. — Но я уже ничем не могу помочь конторе дяди Никанора. У меня начинается сепсис, полковник! — Он кивнул на черное, распухшее колено.
— Мы должны дойти до ваших, — спокойно ответил американец.
— Мы?.. — удивленно переспросил Сарматов.
Американец, улыбаясь, протянул руку.
— Думаю, что мне наконец нужно кое-что рассказать тебе, майор! Позволь представиться — полковник Джордж Метлоу, или Егор Иванович Мятлев, ваш покорный слуга.
— Русский?..
— Настолько, что если потереть, то непременно обнаружишь татарина, как говорил великий Бисмарк.
— Невозвращенец?.. Оборотень? — скривился Сарматов.
— Мой дед, — сгоняя улыбку, ответил полковник, — хорунжий Оренбургского казачьего войска, тоже Егор Мятлев, покинул Россию в двадцатом году. Во вторую мировую он воевал в Африке против Роммеля и получил из рук де Голля орден Почетного легиона. Они воевали за Россию, Сармат, и у меня, кажется, есть шанс помочь моей исторической Родине выйти из войны, не принесшей славы ее оружию. Я дам Кремлю информацию...
— Где гарантия, что она не будет дезой, которая еще больше затянет эту бойню? — хмыкнул Сарматов.
— Я рискую головой, Сармат. Я прагматик, как того требует моя служба, но забыть, что я русский, не могу и не хочу.
