Виталий Гладкий - Ликвидатор
– А они и не убийцы. Они добытчики. Выжить в горах трудно, даже невозможно, и тем не менее ты сам видел, все как-то живут со своими мелкими радостями и горестями.
– Но гуркхи там, в деревне… они воры и насильники!
– Не без этого. Воры – точно, а вот насильники… Не думаю, что их атаман допустил бы такую крайность.
– Однако было!
– Он просто не заметил. А потом ты его опередил… Конечно, гуркхи не обучены цивилизованным манерам, они грубы и несдержанны, но если воровство и разбой в этих местах в порядке вещей и даже почитается как доблесть, то насилие жестоко наказуемо. Даже у разбойников есть свой кодекс чести. Да и кто решится разбудить дьявола кровной мести? Случись что-то подобное, и виновник тут же был бы отдан противной стороне на растерзание, будь он кем угодно, даже атаманом.
– Но тот гуркх…
– Он просто жестоко пошутил. Жестоко и гнусно.
– Значит, я зря?..
– Именно. Тебя оправдывает только то, что ты не знаешь местных обычаев и нравов. И то оправдывает не до конца.
– Что значит – не до конца?
– А то, что теперь ты должен за отнятые тобой жизни заплатить.
– Как?
– Сейчас этот вопрос решается, – буднично ответил старик.
– Значит… меня убьют?
– Это как раз самый неприемлемый вариант для общины гуркхов. Отнять жизнь – это чересчур просто, легко и даже, может быть, безболезненно. Оборванная нить никогда не намотается в клубок.
– Тогда что?
– Есть два выхода из создавшейся ситуации. Первый – тебя забьют в колодки и сделают рабом, пока община не решит, что ты искупил свою вину…
– Нет! Я, право, сожалею – очень сожалею! – что так случилось. На меня просто что-то нашло… Но быть рабом – никогда! Я лучше умру.
– И я думаю, что не безропотно…
– Да! Я буду драться, пока хватит сил.
– А вот этого я как раз и не допущу.
– Почему? Разве я не волен распоряжаться своей судьбой?
– В данном случае – нет. Я за тебя поручился. А мое слово здесь кое-что значит.
– Вы говорили, что есть и второй выход…
– Есть. Ты должен откупиться.
– Чем?
– Деньгами, золотом, драгоценностями, баранами – безразлично.
– Но где я все это возьму? Кроме одежды, у меня ничего нет.
– Худо… – Мне показалось, что в голосе старика послышались насмешливые нотки. – Но не совсем. Я внесу за тебя выкуп.
– Вы?!
– Что тебя так удивило?
– Откуда у отшельника могут быть деньги? И немалые – я не думаю, что гуркхи оценят жизнь соплеменников чересчур дешево.
– Денег у меня и впрямь нет. Да и зачем они мне? В реке водится рыба, в скалах роятся пчелы, которые любезно делятся со мной своими запасами меда, в лесу полно ягод и грибов, есть орехи, различные съедобные коренья. С голоду здесь не пропадешь. Тем более, что у меня тут имеется и небольшой огород…
– Не думаю, что гуркхи согласятся взять за мою голову медом или овощами.
– Ты прав. Но я дам им драгоценные камни. Сколько они пожелают.
– Драгоценные камни? – Я был удивлен. – Откуда?
– Я ведь тебе говорил, что когда долго живешь среди дикой природы, то начинаешь понимать ее язык. Горы для меня – открытая книга. Будь у меня такое желание, я бы давно стал миллионером. Но собираю я камни вовсе не для обогащения. Мне нравится их красота, неповторимость и спрессованная в небольшой кусочек гармония мироздания. Представь себе – тысячелетия, заключенные в кристалл величиной с половину мизинца. Разве это не чудо? Я могу смотреть на свои находки часами, восхищаясь и открывая такие истины, какие не найдешь ни в одном древнем трактате.
– Почему?..
– Я это делаю? – дополнил мой недосказанный вопрос старик. – Ну, скажем, мне нужен собеседник. Хотя бы на некоторое время. Пока полностью не вылечишься. Ты еще очень слаб. К тому же амнезия – болезнь коварная и непредсказуемая. Ты должен находиться под наблюдением врача. А в этих горах медицинское образование, увы, только у меня. – Он тихо рассмеялся.
– Но как я могу вам отдать долг?
– Не беспокойся преждевременно. Поговорим об этом позже. А сейчас не грех бы и вздремнуть…
– Извините, но еще один вопрос – откуда вы так хорошо знаете русский язык?
– Я учился в Москве. Там же и кандидатскую диссертацию защитил. Тебе понятно, о чем идет речь?
– В общем… да. – Мне хотелось еще кое-что спросить, но старик коротким решительным жестом указал на охапку сена у подножия скалы, застеленную грубым домотканым покрывалом.
Сам он направился к водопаду. Уже начало светать, и вода из черной постепенно превращалась в синеседую. На какое-то мгновение я выпустил отшельника из виду, а когда поднял голову, то застыл с открытым ртом – старик исчез!
Не поверив своим глазам, я тряхнул головой, прогоняя наваждение, но сколько бы я ни пялился в разные стороны, факт, как говорится, был налицо – площадка так и оставалась пустынна, и только едва заметный в предрассветье дымок почти потухшего костра да неумолчный шум падающей куда-то вниз воды подтверждали фантастическую реальность происходящего.
Я не стал долго думать и гадать над таинственным исчезновением отшельника – усталость брала свое. Старик был необыкновенной личностью. Под его внешней простотой и открытостью угадывалось нечто грозное и жесткое. Оно было похоже на спрятанный в ножны меч, готовый как мирно почивать, так и беспощадно разить…
Уже засыпая, я поймал себя на мысли, что мне здесь нравится. На меня вдруг снизошел покой, которого я не знал в деревне. Не отупляющее безразличие, а именно покой, очищающий душу и укрепляющий тело. С этим неожиданным открытием я и уснул.
Волкодав
Жорик что-то кричал над ухом, но визг дисковой пилы заглушал все звуки:
– …ди…ад там те…ет…ха!
– Говори внятно, болван! – рявкнул я, выключая станок.
– Ты че, белены объелся? – отшатнулся от меня Жорик. – Я тебе и говорю – пойди на склад, там тебя ждет Муха.
– У меня работы валом. Начальник пасть порвет, если сегодня не отгрузим последнюю партию ящиков. Наверное, придется пахать до отбоя. Мне некогда тут трали-вали разводить.
– Кончай борзеть, Гренадер! Это ведь сам Муха.
– Ему не хрен делать, с утра до вечера и ночью только бока отлеживает, а у меня план… Ну ладно, на какой склад?
– Готовой продукции. В каптерку. С охраной договорено.
– Ладно. Но учти, тебе придется упираться за двоих.
– Заметано…
Склад, длинный, как собачья песня, с прохудившейся крышей, встретил меня настороженной тишиной. Насвистывая, я потопал к каптерке – бревенчатой выгородке в дальнем углу склада, где обычно обретался кладовщик из местных, Силыч, мужик в годах, но крепкий, как дубовый пень. Поговаривали, что он то ли сидел когда-то, то ли служил попкой[16] в лагерной охране.
Но как бы там ни было, а Силыч не жаловал ни начальство, ни "бугров". Он был молчалив, когда нужно – груб, но исполнителен и надежен – никого не закладывал и не стучал. А эти качества ценились в зоне превыше всего.
В каптерке было тепло и уютно. В "буржуйке" весело потрескивали поленья, пыхтел видавший виды чайник, а на застеленном новой клеенкой столе раскинулся целый гастроном: бутылка виски, солениямочения, копчености, колбасы, свежие булочки, икра, масло и еще что-то в баночках и пакетах.
– Привет… – буркнул Силыч, допил свой стакан и пошел к выходу. – Побуду на стреме…
– Садись, Гренадер, подкрепимся. – Муха улыбался с таким радушием, будто я по меньшей мере его родная мамаша. – Скоро обед, но фули тебе в столовке делать. Там одни помои. Баланда, которой только крыс травить.
– Спасибо, я пока не голоден, – сдержанно ответил я, присаживаясь.
В зоне бесплатным был только воздух. И предложенная вроде от чистого сердца иголка или сигарета могла оказаться ярмом беспросветного долгового рабства. На этом часто ловили новеньких, и некоторые из них, слабые духом, нередко кончали даже самоубийством, не выдержав издевательств "кредитора".
– Пей и ешь, это не обязаловка, даю слово. Просто у меня к тебе есть деловой разговор. А ехать посуху – что мы, сявки?
Мы… Мягко стелет, сукин сын… Но пожрать на дармовщину – отчего ж, я не против. Тем более, что передач с воли мне никто не посылал – эта долбаная конспирация!
Махнув стакан виски – дерьмецо еще то, пожадничал, гад, – я приналег на деликатесы. Муха с виду благодушничал, но его взгляд временами доставал до желудка. Изучал. Давай, давай, теперь твой ход. А то я уже забодался ждать в этой помойке.
– Как тебе тут нравится? – невинно поинтересовался он, закуривая.
– Хуже бывает только в могиле… – угрюмо ответил я, и снова налил.
– А ты разве там бывал?
– Почти. Три недели в реанимации. И месяц после на волоске висел.
– В Афгане?
– Где же еще. Мать его…
– Да-а, браток, нехорошо…
– Что – нехорошо?
– Поступили начальнички с тобой нехорошо. Героя войны – и в тюрягу. Награды есть?
– Валом. Но кому до них дело?
