Эльмира Нетесова - Закон - тайга
— Папка, не уходи!
Да разве своею волей? Разве виноват в случившемся? Кто же себе пожелает горя? Никто не угадает заранее свою судьбу.
Условники помнили прежнее. И, не слыша годами голосов детей, не забыли лепет, смех, песни, давно забытые в их домах. В них все это время жила зима. Весны не было. Она умерла в тот день навсегда.
Когда Ванюшка, набрав полный рюкзак черемши, поднимался из распадка вместе с Митричем, к костру подкатил мотоцикл с коляской, загруженной доверху.
— Принимайте хлеб и почту! — донеслось знакомое.
Тут и Василь Василича не надо было уговаривать. Подскочил первым. За мешок с письмами ухватился цепко.
— Да погоди, давай по порядку. Сначала хлеб разгрузим. Люди, видишь, обедать пришли. Никуда твои письма не сбегут, — урезонивал старший охраны.
Но едва последний мешок хлеба был снят, Василь Василич вскрыл почту с письмами: искал те, которые пришли ему.
«Ишь, гад, ковыряется, как жук в навозе. Не терпится ему. Знать, и в гнилой середке тепло есть, коль так спешит, видать, кто-то дорог ему», — оглянувшись ненароком, подумал Митрич.
Василь Василич уже нашел два письма. Пухлые, потрепанные в дороге, они торчали из кармана, а охранник искал третье.
— Да вот оно! Возьми! — подал, наткнувшись на письмо, старший охраны и пошел обедать к костру.
Василь Василич отошел к палатке. Устроился поудобнее. Он любил все делать основательно.
Вскрыл письмо. Стал читать… Никто не обращал на него внимания. Люди обедали. И вдруг услышали странный крик, словно кого-то душили. Люди оглянулись.
Василь Василич сидел с обезумевшим, перекосившимся лицом. Глаза вылезали из орбит. Руки рвали гимнастерку.
— Чё это фраер, звезданулся, что ль? — глянул Шмель.
Старший охраны испугался. Бросил ложку, миску. Подскочил.
Василь Василич упал в грязь лицом. Ему нечем было дышать.
— Ребята, живей сюда! Воды! — заорал старший. Охранники подскочили мигом.
— Что это с ним? — удивился Ванюшка.
— Помирает…
— Вот диво, — не верилось парням.
— Мокрую тряпку, — скомандовал старший и, расстегнув гимнастерку, стал растирать грудь Василь Василичу, делал ему искусственное дыхание. А тот бледнел, холодел.
— Да что это с ним?
— Не знаю. Перегрелся на солнце, — брызгал водой в лицо Василь Василича старший.
— Ты ему «Правду» прочти! Он, гад, туг же вскочит, — захохотал Шмель.
— А может, в письме дурные вести? — заметил Костя сжатое в руке охранника письмо.
Старший охраны взял измятый лист бумаги из пальцев парня, побежал глазами по строчкам. И окружавшие заметили, как лоб человека покрыла испарина.
— Беда у него! Отца взяли. Его расстреляли, а через месяц выяснилась невиновность. Поторопились с приговором. А ему, сыну, как теперь эту ошибку пережить?
— Паралик его разбил, — глянув на Василь Василича, коротко определил бульдозерист.
— Да вы что, с ума сошли? Ему же еще и двадцати лет нету! — не согласился, не поверил старший охраны. И, кинувшись к лежавшему, закричал, затормошил: — Вася! Сынок! Очнись!
Парень не слышал. Так и не прочитанное последнее письмо отца осталось в кармане.
Василь Василича увез на мотоцикле старший охраны в село. По дороге молодой охранник умер, так и не придя в сознание, Напрасно старший теребил, умолял. Судьба и здесь распорядилась по-своему жестоко.
Сняв форменную фуражку, охранник долго плакал у мотоцикла. Пока с умершим доехал до Трудового, голова стала белой, как сугроб, который никогда не растает. Говорят, если седеют люди, то у них мало остается в сердце тепла, нет сил для жизни…
— Вася, прости! Такое у каждого могло случиться. Но где же видано, чтоб старые молодых хоронили? Без войны… — сокрушался охранник, уже понимая, что никто не слышит его, не отзовется и не поймет.
Старшего охраны ждали у костра до глубокой ночи. Берегли его ужин, заботливо укутанный в полотенца и рубахи. Но он не вернулся ночью. Не объявился и к завтраку. Лишь к вечеру подъехал старший охранник на мотоцикле прямо к палаткам.
Рябой, кашеваривший у костра, по виду понял — умер Василь Василич. У старшего охраны лицо черней ночи. Видно, не спал.
А тот, заглушив мотоцикл, враз в палатку головой сунулся. Не перекурив, не перекусив, без глотка воды.
Поспешивший к нему с расспросами охранник вылетел с трясущимися губами. Как шибанутый, не сказал — прохрипел:
— Сталин умер…
Рябой, прогнав муху со лба, уставился на охранника удивленно:
— А тебе он кто? Мама родная? Вот у меня на Колыме кент накрылся, на прииске. Так это фартовый был! Медвежатник! Он, зараза, отмычкой лучше, чем ложкой, вкалывал. Башли огребал лопатой с каждого дела! Его все законники знали. От Архангельска до Колымы! Все «малины» его встречали стоя! Он пахан паханов был! Из рыжухи хавал. Красиво жил, гад! У него башлей было столько, сколько во всей тайге деревьев не наберется. А и тому кранты! Кончился. Так этого было за что жалеть. Не замухрышка, не пидер, не фраер, честный вор! Его Одесса и Ростов на руках носили! Вся элита! Вот этого жаль! А ты про кого трандишь? — оглянулся Рябой, но охранника и след простыл. Никого рядом.
Вечером, когда к костру на ужин пришли сучьи дети и фартовые, старший охраны подошел к костру, сказал, словно уронил:
— Сталин умер…
У костра сразу затихли голоса. Кто-то уронил ложку.
— Господи! Упокой душу усопшего! — перекрестился Харитон истово.
— Как же жить теперь станем? — послышался голос Митрича.
— А тебе не едино вкалывать? Хочь при Сталине иль без него? Дай Бог вживе выбраться, — оборвал старика бульдозерист и принялся за ужин.
— А Василь Василич? Как он? — спросил Трофимыч, единственный из всех.
— Нет его. Умер.
— Жаль мальчонку, — тихо прошептал Костя.
Глава 3
В этот вечер у костра остались немногие. Политические в палатке улеглись пораньше. Фартовые о чем-то шептались. Даже охрана от своих палаток не отходила.
— Что теперь будет, чего ждать? Станет легше иль, наоборот, лиха злейшего жди? — послышалось из палатки Трофимы- чевой бригады.
— По закону амнистию надо ожидать, когда другой заступит. Без того нельзя. Без головы мужики не смогут, как «малина» без пахана — одни провалы. А коль амнистия — нам воля светит. Она в первую очередь условников касается. Глядишь, шустрей на волю выскочим, — говорил Шмель вполголоса.
— Верняк бугор ботает. Нам хрен с ним, кто накрылся иль родился, лишь бы свой понт иметь с того. Теперь, как я рогами шевелю, недолго нам париться в этой камарилье, тайге. Глядишь, через неделю выпрут нас отсюда. И пока вождя оплакивают, мы пожируем, погужуем. Нынче многим не до нас станет, — соображал Линза.
— Теперь жди перемен. Многое, чую, поменяется, — говорил Ванюшке старший охраны.
Даже новостями из дома не делились, как обычно. Словно забыли о почте. Каждый сосредоточенно о своем думал.
— Ворюг небось на волю выпустят скоро. Их, что ни год, амнистировали. Особо впервые судимых, — дрогнул голос у Митрича.
— То ворюги! Нам на поблажку надеяться нечего. На пожизненное перевоспитание сколько таких, как мы, загремели? — не поверил бывший бухгалтер.
— Да хватит вам канючить! А то услышит охрана, жди новой беды. Им указать на нас, что два пальца обоссать. И проверять ме станут. Добавят срок и снова в зону вернут. Пачкой. Такое тоже было на моей памяти, — предостерег Яков. Мужики умолкли на время, но вскоре снова послышалось;
— Неужели новый тоже вот так над людом изгаляться будет?
— Изгаляться? Да ты, Митрич, в своем уме? Мы с именем Сталина в атаки шли. Гибли и побеждали. Иль ты только живых признаешь, как фартовые? — повысил голос Илларион.
— Это ты за него умирал. С тем никто не спорит. А вот он тебя отблагодарил сроком. И не только тебя. А и нас. Всех. Не ты один в него верил. Да толку от того! — вздохнул Сашка.
— Молод ты о таком рассуждать! Я знаю, что в нашей беде не Сталин виноват. А доносчики! — вспылил Яков.
— А в зону кто тебя упрятал? Кто поверил доносам на фронтовиков? Кто сроки впаял такие? — возмутился Костя.
— Хватит орать на ночь глядя! То-то осмелели! Погодите, кто на смену заступит! Может, в тыщу раз хуже, — предупредил Генка.
— Уже терять нечего, — вякнуло от угла. И тут же у порога палатки послышался голос охранника:
— Чего галдите? Иль про отбой забыли? Будете завтра, как мухи вареные, по тайге ползать! Спать сию минуту! Не то живо протрясем на прогулку…
Когда охранник ушел, Харитон сказал тихо:
— Видите, как нахально держится. Значит, не ждать нам перемен. Охрана всегда по ветру нос держит. Не будет у нас просвета.
— Охрана — в тайге. А политики — в Москве. Охране прикажут — выполнит. Откуда она может знать, что ждет нас завтра? — не согласился Тарас.
