Алистер Маклин - Кукла на цепи. Одиссея крейсера «Улисс»
– Мы это сделаем сегодня – возразила Белинда. – Можем поехать в этот Кастель и…
– Если вы это сделаете, то очутитесь в первом же самолете, отлетающем в Англию. У меня нет ни малейшего желания тратить время – и вытаскивать вас со дна рва, окружающего этот замок. Ясно?
– Да, – послушно ответили обе. И меня встревожило, что они вовсе не считают меня таким грозным, как должны бы.
Я собрал бумаги и встал.
– Остаток дня у вас свободен. Увидимся завтра утром.
Странное дело, их не особенно обрадовало, что столько времени – в полном их распоряжении. Мэгги поинтересовалась:
– А вы?
– Прокачусь автомобилем в деревню. Чтобы прояснилось в голове. Потом сосну. А вечером, возможно, прогуляюсь на пароходе.
– Этакое романтическое ночное плавание по каналам, – Белинда старалась говорить беззаботно, но у нее не получалось. – Вам ведь понадобится кто–то, кто бы вас охранял, а? Я тоже поеду.
– В другой раз. А вы не выбирайтесь на каналы. Даже не приближайтесь к каналам. И держитесь подальше от ночных ресторанов. А более всего сторонитесь порта и того магазина.
– Вы тоже никуда не выбирайтесь нынче вечером!
Я взглянул на Мэгги. За пять лет она никогда не обращалась ко мне так резко и отчаянно и тем более никогда не указывали, мне, что я должен делать. Она схватила меня за руку, что тоже было неслыханно:
– Ну пожалуйста!..
– Мэгги!
– Вы обязательно должны сегодня плыть этим пароходом?
– Но, Мэгги…
– В два часа ночи?
– Что происходит, Мэгги? Это на тебя не похоже…
– Не знаю. Впрочем, знаю. У меня мурашки по спине ходят.
– Призови их к порядку.
Белинда сделала шаг ко мне.
– Мэгги права. Вы не должны сегодня ехать. – Губы ее дрожали.
– И ты туда же, Белинда?
– Пожалуйста!
В комнате воцарилось странное напряжение, которого я никак не мог понять. На лицах у обеих застыло умоляющее выражение, в глазах – чуть ли не отчаяние, словно я сообщил, что намереваюсь прыгнуть со скалы.
– Мэгги, хочет, чтобы вы с нами не расставались, – сказала Белинда. Мэгги кивнула:
– Не уходите сегодня вечером. Останьтесь с нами.
– Черт побери! – наконец–то вырвалось у меня. – Когда в следующий раз мне будет нужна помощь за границей, привезу с собой девушек потверже. – Я хотел обойти их, идя к двери, но Мэгги загородила дорогу, поднялась на цыпочки и поцеловала меня. Секундой позже Белинда сделала то же самое.
– Очень нехорошо для дисциплины, – выдавил я, сбитый с толку. Правда, очень плохо…
Открыв дверь, я обернулся проверить, согласны ли они со мной. Однако они ничего не сказали, только стояли с невыразимо печальными лицами. Я раздраженно тряхнул головой и вышел. Возвращаясь в «Рембрандт», я купил упаковочную бумагу и шнур. У себя в номере завернул костюм, уже более или менее обретший форму после непредвиденной «стирки» прошлой ночью, написал на свертке фиктивную фамилию и адрес и отнес в гостиничную контору. Управляющий был на своем посту.
– Где ближайшее почтовое отделение? – спросил я.
– Мое почтение, господин, – изысканное дружеское приветствие было автоматическим, управляющий уже не улыбался. – Мы можем это устроить.
– Благодарю, но хочу отправить лично.
– А, понимаю! – Ничего он не понимал, в особенности того, – что я не хотел давать повода ни для вскидывания бровей, ни для морщин на лбу при виде господина Шермана, выходящего с большим свертком под мышкой. Он дал мне адрес, который вовсе не был нужен.
Я сунул сверток в багажник полицейской машины и двинулся через город и предместье, пока наконец не оказался в сельских окрестностях. Я ехал вдоль Зейдер–Зее, но не мог его увидеть из–за дамбы, тянущейся по правой стороне дороги. Слева тоже для осмотра было немногое: голландский пейзаж сотворен не для того, чтобы ввергать туриста в экстаз.
Наконец я добрался до указателя «Хейлер – 5 км», несколькими сотнями ярдов дальше свернул с шоссе влево и вскоре остановился на маленькой деревенской площади, словно сошедшей с открытки. На площади была почта, а перед почтой – телефонная будка. Я запер на ключ багажник и автомобиль и оставил его там. Потом вернулся на главное шоссе, перешел его и вскарабкался на покатую, поросшую травой дамбу, с которой мог взглянуть на Зейдер–Зее. Бодрящий бриз голубил и белил воды в позднем послеполуденном солнце, вот, пожалуй и все, что можно было сказать об открывшемся виде, где выделялся один–единственный элемент – остров, лежащий к северо–востоку, примерно в миле от берега.
Это и был остров Хейлер. Собственно, даже не остров. Было им некогда, но какие–то инженеры выстроили дамбу, связавшую его с берегом, – вероятно, для того, чтобы полнее удовлетворить островитян благами цивилизации и притоком туристов. И по верху той дамбы проложили дорогу.
Сам остров тоже ничем особенным не выделялся. Он был таким низким и плоским, что казалось – первая же большая волна может его затопить. В эту плоскость вносили разнообразие разбросанные тут и там хозяйственные строения, несколько больших овинов, а на западном берегу, почти напротив места, где я стоял, городок, припавший к маленькому порту.
И, разумеется, на острове были свои каналы. Вот и все, что удалось разглядеть. Я вернулся на шоссе, дошел до остановки и первым же автобусом вернулся в Амстердам.
Следовало пораньше отправиться ужинать, позже в этот вечер такая возможность вряд ли представится, а кроме того, лучше было не выходить с пустым желудком навстречу тому, что уготовила мне нынче судьба. Потом я улегся в постель, потому что шанса выспаться позже тоже не предполагалось.
Дорожный будильник вырвал меня из сна в половине первого ночи. Я натянул темные брюки, темный матросский свитер под горло, темные парусиновые туфли на резиновой подошве и темную брезентовую штормовку. Застегнул на молнию непромокаемый футляр револьвера и сунул его в подмышечную кобуру. Два запасных магазина в подобном же футляре положил в карман и задернул молнию. Тоскливо глянул на столик, где стояла бутылка виски, не без колебания решил все же к ней не прикасаться и вышел.
Вышел, как обычно, по пожарной лестнице. Улица внизу была пуста, и я знал, что никто не потянется за мной, когда буду удаляться от отеля. Никому не было нужды в том, чтобы идти за мной. Те, кто желали мне зла, знали, куда я направляюсь и где они могут меня найти. А я в свою очередь знал, что они это знают. И надеялся только на то, что никто не знает, что я это знаю.
Машины у меня теперь не было, а к амстердамским такси я с некоторых пор стал относиться подозрительно, так что отправился пешком. Улицы были пусты – по крайней мере те, какие я выбирал. Город казался очень тихим и спокойным. Дойдя до портового квартала, сориентировался, где нахожусь, и двинулся дальше, пока не очутился в тени складского навеса. Светящийся циферблат моих часов показывал двадцать минут второго. Ветер усилился, и заметно похолодало, но дождя не было, хотя он как будто и висел в воздухе. Его дыхание чувствовалось сквозь сильный специфический запах моря, смолы, пеньки и всех тех вещей, благодаря которым портовые кварталы пахнут одинаково во всех концах земли. Потрепанные темные тучи мчались по чуть менее темному небу, время от времени открывая на миг бледный высокий полумесяц.
Я пытался разглядеть порт, который тянулся сперва в полумрак, а потом в никуда. Сотни барж собрались в этом порту, одном из самых больших транспортных портов мира, – баржи размерами от малых, шестиметровых, и до огромных, бороздящих. Рейн, сгрудились тут в беспорядке. Однако я знал, что беспорядок этот скорее кажущийся, чем действительный. Баржи стояли очень тесно, но – хотя это и требовало чрезвычайно искусного маневрирования – каждая имела свой доступ к узкому фарватеру, который сходился с несколькими гораздо более широкими путями перед выходом в открытые поды. Баржи были связаны с берегом рядом длинных широких мостков–пирсов, к которым, в свою очередь, сходились другие, поуже.
Месяц скрылся за тучей. Я вышел из тени и ступил на один из главных пирсов. В резиновых туфлях шаги мои по мокрым доскам были бесшумны, но если бы даже я топал в подкованных башмаках, вряд ли кто–нибудь, кроме тех, кто имел злые намерения, обратил на это внимание: хотя на всех баржах почти наверняка жили команды, а во многих случаях и их семьи, на сотни рубок можно было насчитать лишь четыре–пять огней. Тут царила абсолютная тишина, едва нарушаемая сдавленным гудением ветра да тихим скрипом и шорохом, когда подталкиваемые ветром баржи терлись о пирс. Этот набитый баржами порт был городом в себе, и этот город спал.
Я прошел примерно треть длины пирса, когда месяц вынырнул из–за туч, давая мне возможность приостановиться и оглядеться. Два человека тихо и решительно шли за мной, отставая пока еще шагов на пятьдесят. Они были всего лишь тенями, силуэтами, но очертания правых рук этих теней были длиннее, чем левых. Они что–то держали в правых руках. Не скажу, что меня поразил вид этих предметов, как не поразил и вид самих этих людей.
