Данил Корецкий - Атомный поезд
И Оксана, катаясь по постели, улыбнулась мускулистому красавцу.
— Как прекрасно мы провели время, — промурлыкала она. — Я просто счастлива! Когда Саша уйдёт в следующий рейс, ты заберёшь меня из этого проклятого Кротова? Я буду свободна около двух недель!
— Обязательно заберу, дорогая! У нас опять будет медовый месяц! И я буду ждать его с нетерпением!
— Как приятно это слышать!
— А мне приятно говорить. Ты только позвони мне, когда муж соберётся, назови дату отъезда. Чтобы я мог спланировать дела.
— Обязательно, дорогой, — Оксана продолжала обворожительно улыбаться.
***Ночью, когда солнце уходит за горизонт и тьма вступает в свои права, когда солдаты прячутся в сложенные из бетонных блоков посты, с зыбкой надеждой дожить до утра, когда «мирный житель», подобно оборотню, превращается в кровожадного боевика, когда не действует ни один закон, кроме священного закона кровной мести, несколько оборудованных крупнокалиберными пулемётами джипов заехали в Шали и выстроились полукругом у ворот дома местного имама. Из откинутых задних дверц в черноту ночи уставились чёрные бездны «стволов» калибра 12,7 мм.
Дом был крепким и новым, в три этажа, выложенных из качественного красного кирпича. В нём был надёжный подвал с двумя выходами, в котором вели неторопливую, как и положено на Кавказе, беседу хозяин и гость.
— Ты слышал когда-нибудь про Салима?
В устах имама Али Арханова редко звучало такое почтение, с которым он назвал это имя. Однако Лечи Исмаилов, уже много лет считавшийся одним из самых ярых и непримиримых полевых командиров, никак на это не отреагировал. Его смуглое суровое лицо, будто высеченное из горного камня, продолжало оставаться хмурым и сосредоточенным. Ледяной неподвижный взгляд Лечи открыто буравил влажный от пота лоб собеседника, словно стремясь просверлить в кости отверстие и заглянуть в мозг. Чёрные с проседью волосы были старательно зализаны назад, но аккуратная причёска совершенно не гармонировала с его небритыми щеками.
Практически все, кто был знаком с Исмаиловым, включая и имама Арханова, считали его законченным фанатиком, свихнувшимся на почве ваххабизма. Друзей и родственников у Лечи не было. Он всегда был сам по себе, потому что ненавидел всех вокруг, только некоторых терпел, а некоторых — нет, и они переставали жить. Арханова он тоже ненавидел, но пока терпел.
— Нет, не слыхал. Кто это? — Исмаилов вставил в рот сигарету и щёлкнул зажигалкой.
Али недовольно поморщился. Грузный чеченец пятидесяти трёх лет, с тяжёлыми набухшими веками и не в меру широкой челюстью не переваривал табачного дыма и запрещал любому курить в его присутствии. Любому, но не Лечи Исмаилову. Арханов самому себе не мог признаться в том, что в глубине души побаивается этого безжалостного человека.
— Это один из руководителей нашего движения.
— Я никогда не видел его. Я никогда не слышал его речей. Я не знаю, чем он помог нашей борьбе. Какой он руководитель? И зачем мне его знать?
— Салим живёт в Иордании, или в Катаре, или в Саудовской Аравии. Он всё время переезжает, поэтому никто точно не знает, где он живёт. Его мало кто видел, и ещё меньше тех, кто после этого остался в живых. Но те деньги, которые ты получаешь от меня, поступают от Салима…
Лечи холодно усмехнулся.
— Откупиться деньгами легче, чем самому участвовать в борьбе. Как это делаю я и мои люди. И ты, — после короткой заминки добавил он.
— Так вот, Салим скоро прибудет к нам. Он будет руководить одной чрезвычайно важной операцией. Пожалуй, самой важной для нашего дела.
Полевой командир усмехнулся ещё раз. Представления о важности разные у штабных крыс и у человека, за спиной которого отряд готовых на всё головорезов.
— Что же даст эта важная операция? — с едва заметной издёвкой спросил он.
Имам Арханов торжественно поднял руку, будто собирался клясться на Коране.
— Атомную бомбу!
— Что?! — Исмаилов поперхнулся дымом. Для столь сдержанного воина, как он, это был признак особого волнения.
— Атомную бомбу, Лечи! — повторил Али Арханов. — Ты представляешь, что это значит для нашей борьбы?
Полевой командир поискал взглядом пепельницу, не нашёл и затушил сигарету о ребристую подошву американского армейского ботинка. Потом снова осмотрелся, прикидывая, куда выкинуть окурок. Подвал не выглядел как подвал — хорошая мебель, полки со священными книгами, ковры… Имам напряжённо наблюдал за бесплодными поисками Лечи. Бросить окурок на пол — значит серьёзно оскорбить хозяина. Убедившись в том, что подходящего места нет, гость сунул окурок в один из многочисленных карманов своего камуфляжа. Али Арханов расслабился.
— Что это значит? — вопросом на вопрос ответил Исмаилов. — Может, много значит. А может — ничего. Ни я, ни мои люди не сможем её использовать.
— У нас найдутся специалисты, — кивнул имам. — Думаю, что Салим знает, как с ней обращаться. Надо только захватить её. И это мы хотим поручить тебе и твоему отряду.
— Где эта бомба?
Полевой командир не мигая взирал на имама. Это был гипнотический, нечеловеческий взгляд. Арханов никогда не видел, чтобы глаза Лечи моргали. И сейчас тяжёлые веки с густыми чёрными ресницами оставались неподвижными. Это было противоестественно и внушало страх.
— Она в поезде. Бомбу возит особый поезд, про него известно очень мало. Он никогда не стоит на месте. Постоянно гоняет по всей России. Тебе придётся отследить его. Как считаешь, это возможно?
— В жизни нет ничего невозможного, Али, — обращаясь к имаму как к равному, степенно произнёс полевой командир. — Только зачем нам гоняться за поездом по всей России? Надо действовать поблизости от нашей границы, это раз! Найти железнодорожника из наших братьев по вере, это два. Он расскажет, когда будет проходить этот поезд, и мы устроим засаду, это три! Конечно, надо продумать все детали… Большой стрельбы быть не должно, чтобы не повредить бомбу и самим не взлететь на воздух. Я думаю применить газ. Мы отравим кафиров и возьмём бомбу совершенно целой!
Арханов внимательно изучал говорившего из-под полуприкрытых век. На его взгляд, в Исмаилове, безусловно, было что-то демоническое. Что-то несвойственное простому человеку. То ли его холодные глаза, то ли металлический голос, то ли величавая посадка головы, то ли умение мгновенно разработать план сложной операции. Когда Лечи умолк, в комнате некоторое время ещё сохранялась гнетущая тишина. Арханову казалось, что эхо сказанного все ещё носится между стен, не в силах отыскать выхода из замкнутого пространства подземного этажа.
— Хороший план, Лечи. Очень хороший.
Исмаилов никак не отреагировал на лесть.
— В каких местах надо искать этот поезд?
Имам пожал плечами.
— Маршрута его мы не знаем, тем более его всё время меняют. Но одно известно точно. Он всегда выходит из Тиходонска и всегда возвращается в Тиходонск. А там у нас есть надёжные люди. Про Ису Хархоева слышал?
***Елисеевская — небольшая станция в шестистах километрах севернее Тиходонска и в двадцати от районного центра Ахтырска. Работают здесь всего пять человек: начальник Ибрагим Османов, его жена Вера — она же железнодорожный кассир, стрелочник дядя Миша, путевой обходчик Николай и электрик Сергей Павловский. Немногочисленный персонал вполне справлялся с текущими делами, ибо в Елисеевской ежедневно останавливались на одну-две минуты всего четыре поезда, остальные проносились мимо и даже не притормаживали.
По расположению она не совсем отвечала планам Исмаилова, но зато начальником здесь был земляк, и это сыграло решающую роль. Правда, Ибрагим был аварцем, он родился в горном селе, граничащем с Чечнёй, ещё в то время, когда Кавказ не знал ни национальных, ни религиозных распрей. Но понятие землячества в этих краях может быть очень широким. Если ты служишь в армии где-нибудь в Волгограде, то твоими земляками будут и чеченец, и ингуш, и черкес, и кабардинец — любой выходец с Кавказа, имеющий корни в его каменистых горах. Когда ты живёшь в Махачкале, то земляками считаются и лакцы, и даргинцы, и кумыки, а может, даже и не похожие на дагестанские народы ногайцы, с их раскосыми, как у калмыков, глазами. Чем дальше от больших городов, где нации перемешаны как ингредиенты коктейля, тем больше сужается понятие земляка. В родном селе: в дагестанском Гунибе или в чеченском Аргуне земляк — это, соответственно, аварец или чеченец.
Кавказцы — люди особого менталитета. Вне рода они не могут существовать, как не выживает муравей, не сумевший вернуться в родной муравейник. Если даже кавказец уехал из родных краёв и живёт в России, на родине остаётся отчий дом, остаются братья, сестры, дядья, племянники, их дети и дети их детей. Под закат жизни многие возвращаются в родовое гнездо, где тебя все знают и где ты всех знаешь, где тебя поддержат, помогут, окажут уважение и внимание.
