Сергей Зверев - Должок кровью красен
Подобрел старлей.
– Ну, ясное дело, ошибочка… Вы уж извините!
И, на Василия Захаровича не глядя, – к «Жигулю» милицейскому двинулся.
Опешили старшина с сержантом.
– Товарищ старший лей… – Сержант было начал.
А товарищ старший лейтенант им сквозь зубы:
– Пошли… Быстро, быстро, потом расскажу.
Подошел Зарубин, обнял любимого учителя осторожно, будто бы раздавить в могучих объятиях боясь.
– Да я это, Василий Захарович! Я, Иван Зарубин…
19
За окном ночь. Густая ночь, черная как смола. За окном дождь. Косой дождь, сильный; крупные капли по стеклу горохом бьют.
За столом двое. Щедрин Василий Захарович, хозяин. И Зарубин Иван Алексеевич, гость. Водка на столе, огурчики консервированные, хлеб да сало. За столом – беседа. Долгая беседа гостю с хозяином предстоит, не иначе как до утра. Зато теперь им уж точно никто не помешает.
Двое их только. На всю ночь. На весь город. На весь мир…
Глава 3
1
Три часа ночи. Над сгоревшей Залинией сумрак чернильный разлит. Лишь месяц молодой на мгновение блеснул из-за тучи да тут же и спрятался. В доме, единственном уцелевшем, тишина гробовая. Кухня с круглым столом посередине. Над столом абажур старомодный, зеленый, с бахромой по краям. За столом – хозяин и гость.
Держит Зарубин в огромной ручище граненый стакан, до самых краев водкой наполненный, учителю своему бывшему улыбается. А у Василия Захаровича спиртного в стакане – лишь на донышке самом. Сколько налил ему гость в самом начале застолья, столько же почти и осталось. Не употребляет Щедрин крепких напитков. Только из уважения к Ивану после каждого тоста подносит стакан ко рту да тут же на стол и ставит.
– Так объясни мне, Иван, поподробнее. Не пойму я что-то – зачем ты вернулся, о каких долгах старых вспомнил?
– Понимаете, Василий Захарович, вот уже столько лет с тяжким грузом в душе живу. Не могу так больше.
– Это ты о Валере Титове?
– Да… И не только о нем.
– Но ведь тебя, как я понял, не только это тяготит? – Василий Захарович продолжил; проницательный он человек, недаром учителем столько лет проработал. – Тебе ведь, наверное, за все это время лет не только убийство Титова вспоминалось?
– Да уж… Память у меня хорошая. На все: и на зло, и на добро. Умнее я стал… И злее. Как сейчас помню: глухая февральская ночь, зимовье охотничье, на сто верст вокруг – ни единой живой души. Волки воют, вьюга за мерзлым окошком хохочет. И я один-одинешенек. И знаете, интересная мысль тогда ко мне пришла. А главное – очень простая. Большинство дел, которые мы когда-нибудь собираемся сделать, но откладываем, мы откладываем навсегда. На всю жизнь оставшуюся. Долги, например. Это только кажется: вот, закруглю все дела да пойду по должникам да кредиторам, одни долги заберу, другие раздам.
Неправильно кажется. Во-первых, все дела закруглить невозможно – одни проблемы решишь, другие тут же навалятся. А во-вторых, Василий Захарович, никто своего срока не знает – кому и сколько жизни этой отмерено. А вывод из всего этого такой: никогда никому не одалживай и в долг не живи. А уж если получилось, что ты кому должен или тебе, отдавай и забирай тут же, при первой возможности. Это не только к деньгам относится.
За дела хорошие и плохие тоже с людей взыскивать надобно.
Всегда.
Закончил Иван, а бывший учитель его взглянул на него серьезно и строго.
– Благородная праведность привлекает? За добро – сторицей, а за зло – око за око? Всем сестрам по серьгам, всем братьям по ушам?
– А разве плохо?
– Насчет того, чтобы за добро сторицей, правильно. Но не совсем. Добро людям всегда надо делать. Просто так, ни за что. А вот насчет того, чтобы зло наказывать… Это, Ванечка, местью называется. А разве месть кого-нибудь до добра доводила? Ни у кого нет прав других людей судить.
– А права никто никому и не дает, – Зарубин напористо. – Права берут. Кто сколько себе этих самых прав взял – столько у него и есть.
Покачал старик головой, взглянул поверх головы Ивановой, произнес задумчиво:
– Пойми, Ваня: не время теперь камни собирать. А уж тем более – бросаться ими. Бросишь ты камень, вызовет он лавину, и куда обломки докатятся, лишь Господу Богу известно. А может, и тебя та лавина под собой похоронит…
2
Слухи по городу. Везде – в автобусах, в очередях, на рынках, на лавочках у подъездов, где семки лузгают, только об одном и том же судачат.
Якобы появился в нашем городе какой-то мужик. То ли Зарубалин его фамилия, то ли Отрубилин. Крутой мужик – спуску никому не дает, обид не прощает. Сидел якобы этот Отрубилин-Зарубалин на Дмитровском кладбище, на могиле невесты, красавицы писаной, безвременно почившей, водку горькую пил, слезу безутешную лил. А в этот момент два грузовика климовских «черных» туда понаехало – памятник, значит, воровать. А памятник знаете какой? Белого мрамора, со скульптурой, каким-то знаменитым ваятелем лепленной, целых двадцать тысяч долларов стоит. Так представляете, что этот мужик с чучмеками сотворил? Двоих, нет, четверых на месте уложил, а остальные со страху по всему кладбищу разбежались, до сих пор за крестами да надгробьями прячутся, мелкой дрожью дрожат.
Это, наверное, только начало. Сперва с «черными» Зарубалин разберется. Потом с ментами. Ну а потом и за начальство возьмется. Как пить дать возьмется!
3
Проснулся Иван с рассветом. Голову разбитую заново перебинтовал, справился у Василия Захаровича насчет кое-каких адресов, его интересующих, и, с хозяином распрощавшись сердечно, прочь пошел. Но не к Кате Ефимовой на Дмитриев Посад, а в городской Парк культуры и отдыха.
Миновал главные ворота, свернул на боковую и в закуточке на лавочку садовую опустился – как раз за кустами можжевельника, чтобы его никто из старых знакомых, в парке гуляющих, случайно заприметить не смог. Достал из внутреннего кармана куртки общую тетрадь, распрямил, положил на колени.
Открывает Зарубин тетрадь, закуривает и внимательно на первую страницу смотрит. Посередине – жирная поперечная линия. Слева от линии надпись – «Дебет». Справа – «Кредит». И слева, и справа, под словами бухгалтерскими, чьи-то имена да фамилии. Много-много – до самого низу страницы. Напротив одних имен да фамилий цифры стоят. Напротив других – тоже цифры, но еще и пометки какие-то непонятные. Напротив третьих – цифры, слова да знаки вопросительные.
Подумал Иван и решил: с раздачи долгов начинать надобно.
Потому сегодня его исключительно «Дебет» интересует. А написано в «Дебете» вот что:
Князев Андрей – 10 р. 1989, на костюм не хватало
Решетников Юра – 3 р. 1989, билет на футбол и пиво
Булавин Витя – 3 р. 1987, такси
Китаенко Ира – 5 р. 1988, день рождения Василия Захаровича
Ефимова Катя – 180 р. 1990, билет до Ханты-Мансийска
Карелин Н. Н. – 500 $ 2002, памятник родителям
И так до самого низа.
Даже удивительно – как это Зарубин какую-то трешку, у одноклассника аж 1989 году на такси одолженную, вспомнить умудрился?
Тут, конечно, у Ивана множество вопросов должно возникнуть. Если одалживал он, к примеру, когда-то у Князева Андрюшки советский чирик – красный такой, с гипсовым Ильичем в овале, – чем теперь отдавать? Вон сколько этих самых денежных реформ да деноминаций за последние-то десять лет на Руси произошло; со времен царя Алексея Михайловича и до революции семнадцатого года и то их, наверное, меньше было! Или такой вопрос: еще один кредитор несколько лет назад в Москве от инфаркта помер, наследников после себя не оставив. Там же, в Москве, похоронен. Как ему долг закрыть?
Подумал Иван и решил так поступить: должен он был, скажем, тому же Князеву десять рублей – стало быть, теперь десятью долларами возвращать надобно. Во-первых, в 1989 году на советский рубль можно было купить приблизительно столько же, сколько нынче за бакс. А во-вторых – за доллар по тем временам на черном рынке аж целых четыре рубля с мелочью давали. То есть как бы два с половиной бакса когда-то брал – в четырехкратном размере возвращает. Так что Князев Андрюшка по-любому внакладе не остается. Конечно, деньги необязательно из рук в руки отдавать. Не для того решил Зарубин долги раздать, чтобы благодарности выслушивать! Для того, чтобы совесть чистой была. А потому проще почтовым переводом отправить, в рублях по сегодняшнему курсу. А куда отправлять, Ивану известно: не зря ведь он утром сегодняшним у Василия Захаровича об адресах кредиторов давешних справлялся!
Кто в списке еще остается?
Катя Ефимова остается. Надо бы, конечно, ей денег как-нибудь деликатно предложить, в счет ста восьмидесяти рублей тех, давешних, да только знает Зарубин: не возьмет она у него ни копейки. Ни в жисть не возьмет. Предложи ей теперь хоть десять тысяч долларов – обидится Катя смертельно: мол, как можно дружбу нашу какими-то бумажками мерять? Я-то те деньги просто так тебе дала, на отдачу не надеясь. Но не оставлять же этот долг без отдачи!
