Светлана Алешина - В пекло по собственной воле (сборник)
Сильный удар сбил меня с ног. Я на мгновение потеряла ориентировку, а когда вновь вскочила на ноги, оказалось, что аппарат опять повернулся боковой стенкой вниз и дверь тамбура находится теперь не сбоку от меня, а вверху, у меня над головой.
«Господи! — мелькнуло у меня в мозгу. — Это значит, что корпус самолета над нами! Если мы не справимся за несколько секунд, самолет упадет на дно и раздавит аппарат в лепешку вместе с нами».
Я вцепилась в вентиль и принялась его вращать с такой скоростью, что мне самой стало удивительно — неужели это делаю я, слабая женщина, никогда не отличавшаяся хорошей физической подготовкой.
Не помню точно, что я делала до того мгновения, когда дверь наконец отвалилась, упав прямо на меня и придавив меня собой, а сверху на нее из иллюминатора самолета вывалились двое отчаянно матерящихся мужчин. Вслед за ними в тамбур хлынули потоки воды.
«Все! Теперь нам всем конец! — успела подумать я. — Не успеем!»
Но сильные мужские руки буквально выдернули меня из-под двери, больно разодрав мне ногу какой-то торчащей из нее железякой, и закинули вверх, в «Скат». Я ударилась головой о какой-то очень твердый и острый угол и на мгновение потеряла сознание…
…Очнулась я оттого, что оторвалась от пола и полетела куда-то. Я инстинктивно выставила вперед руки и наткнулась на спину человека, сидящего за пультом управления «Скатом». От моего удара он покачнулся и коротко простонал, но не повернулся, не отрываясь от управления аппаратом.
Я сразу же поняла, что характер движения аппарата изменился. Мы явно уже не падали, а маневрировали то плавно, то рывками.
Мужчина за пультом напряженно смотрел в иллюминатор и резко дергал то один, то другой из рычагов управления. Я проследила за его взглядом и увидела, как луч нашего прожектора скользит по нагромождению камней, заросших какими-то кустарниками очень странной формы, мелькающими прямо перед нами, в каких-нибудь двух-трех метрах.
Я поняла, что ему удалось отстыковать «Скат» на несколько секунд раньше, чем самолет достиг дна. Пусть в последнее мгновение, но все же он успел это сделать! Теперь мы спасены!
— А ты, дурочка, сопротивлялась! — вдруг закричал мужчина. — Это же совсем не страшно!
И засмеялся каким-то нервным смехом, но я против своей воли тоже начала смеяться и тут же услышала еще один голос, который смеялся как-то навзрыд, и больше было похоже, что он плачет, а не смеется. Мне стало окончательно ясно, что главная опасность миновала.
— Мы, кажется, все же выбрались! — сказала я сквозь смех, от которого никак не могла избавиться, хотя и понимала, что смеяться сейчас нам совсем не от чего.
Неизвестно еще, не получил ли наш аппарат серьезных повреждений, которые могут помешать нам выбраться с глубины на поверхность. Причем неизвестно — с какой еще глубины. Чему уж тут смеяться!
— А, очнулась наконец, спасительница! — сказал мужчина за пультом неожиданно низким и грубым голосом и повернулся ко мне.
Я только сейчас рассмотрела его при тусклом свете внутреннего освещения.
Он сидел за пультом управления боком, в странной позе, вытянув правую ногу в сторону и подогнув левую под себя. Правой рукой он изредка касался вытянутой ноги, морщился при этом и начинал ее слегка поглаживать.
«Кажется, у него — травма! — подумала я. — Интересно, кто-нибудь проверял „Скат“ перед погружением?»
Мне самой было некогда смотреть, полностью ли укомплектован спускаемый на дно аппарат, я доверилась опыту Кавээна, который готовил меня к спуску. Думаю, что он обязательно должен был посмотреть, в полном ли порядке комплект для оказания скорой медицинской помощи.
— Что у вас с ногой? — спросила я у мужчины за пультом. — Вам нужна помощь?
Мужчина взглянул на меня мрачно и ответил, усмехнувшись:
— Что бывает с ногой, застрявшей между креслами, когда самолет неожиданно переворачивается? Перелом скорее всего… Ну, это не смертельно, скорее — обидно! Болит, собака, от дела отвлекает. Посмотри у себя над головой, что там есть из анальгетиков… Да! Ты сама-то как, в порядке?
Я покрутила головой, которая слегка побаливала от удара, ощупала ее руками — вроде бы цела. Руки и ноги ощущала нормально, могла ими двигать, не испытывая боли.
— Я — в порядке! — ответила и заглянула в ящик, где хранился медицинский спецкомплект.
Пакет экстренной помощи был полностью укомплектован, и я еще раз порадовалась пунктуальности Кавээна, выработавшейся у него за годы работы спасателем. Ему, наверное, не раз приходилось сталкиваться с ситуациями, когда отсутствие какой-то мелочи создавало дополнительные трудности в и без того сложном положении.
Поковырявшись в ящике с медикаментами, я отыскала травмокомплект, нашла нужные самовсасывающиеся шприц-тюбики и спросила у мужчины, который морщился все сильнее — видно, шоковое состояние окончательно прошло, да и ситуация выровнялась и не требовала от него сильного напряжения, заглушавшего прежде боль.
— Морфин? — спросила я с некоторым сомнением.
Он молча кивнул головой.
Я передала ему шприц-тюбики гидрохлорида морфина и атропина, который рекомендуют колоть вместе с морфином, чтобы нейтрализовать побочные явления.
Пока он вводил себе лекарство, я отыскала в медкомплекте универсальную шину, которую можно подогнать практически под любой перелом, а затем помогла ему закрепить эту шину на ноге. Второй мужчина все это время продолжал нервно вздрагивать от смеха, по-прежнему забившись в угол. Мне он не пытался помочь.
Минуты через две шина была надета, мужчина у пульта управления облегченно вздохнул и выпрямился, перестав хвататься за свою сломанную ногу. Морфин начал действовать.
Боже! Каким он оказался огромным. Сидя за пультом, он был, наверное, примерно того же роста, что и я стоя. Хотя я и преувеличиваю, но совсем немного. Как говорилось в детской книжке, которую мне читала бабушка в раннем детстве: «… людей такого роста встретить запросто не просто!» А тут встреча была тем более поразительной, что произошла она при столь чрезвычайных обстоятельствах.
— Что же у тебя связь-то не работает, а, спасительница? — пробасил огромный.
Второй, в какой-то форменной одежде, все продолжал всхлипывать и, похоже, уже на самом деле плакал, вжавшись в угол между приборами.
«Обычная послестрессовая истерика, — определила я, машинально делая выводы из его поведения и по привычке ставя диагноз. — Свидетельствует о сильно развитом инстинкте самосохранения и слабости личной воли, а также об ослабленной психологической защите…»
— Я ее выключила, когда погружалась, — ответила я, справившись наконец со своим смехом и лишь изредка вздрагивая от коротких смешков, которые сами собой вырывались из меня.
— Зачем? — удивленно поинтересовался мужчина за пультом.
— Чугунков мешал своими криками, — ответила я. — Не люблю, когда кричат под руку.
— Самостоятельность любишь? — не столько спросил, сколько констатировал мужчина. — Ну что ж, давай знакомиться! Отвечай на вопросы, только быстро. Как зовут? Что наверху? На поверхности кого-нибудь подобрали?
«Начальник! — фыркнула я про себя. — Привык командовать! Что ты! Шишка!.. Кормил бы селедок сейчас, если бы не я… Со сломанной ногой далеко не уплывешь в открытом море…»
— Отвечаю быстро в порядке поступления вопросов, — фыркнула я теперь уже вслух. — Зовут меня Ольга. Наверху — шторм. На поверхности, кроме масляных пятен от вашего самолета, подбирать было нечего.
Он усмехнулся.
— Мелкая птаха, но кусачая, — сказал он.
— Теперь моя очередь, — заявила я. — Вопросов у меня на один больше. Первый. На какой глубине мы находимся? Второй. Как, по-вашему, чрезвычайные обстоятельства освобождают человека от необходимости помнить о половых различиях или вы просто считаете, что все в МЧС должны знать вас в лицо? Насколько мне не изменяет память, мужчины обычно представляются первыми. Вопрос третий. Что за истерическая личность сидит у меня за спиной и прислушивается к нашему разговору? Не та ли, с которой вы выясняли отношения в салоне самолета перед его падением в море? И вопрос четвертый. Когда все же произошел взрыв в носовой части самолета — до вашей драки или после?
Менделеев, а я ни секунды не сомневалась, что это он, почесал в затылке. Мой напор явно не понравился ему. Но выяснить, что же я собой представляю, он, конечно, захочет, а потому на вопросы мои ответит. Хотя это и не говорит, что в его ответах будет — «правда и ничего, кроме правды». А почесывание в затылке — жест скорее театральный, чем искренний. И еще — я видела совершенно ясно, что он тщательно обдумывает каждую свою фразу.
— Ну, на первый вопрос ответить не сложно, — сказал он наконец. — Над нами двести метров каспийской воды, и мы поднимаемся, но очень медленно, потому что… Не знаю, стоит ли это объяснять? Словом, чтобы избежать кессонной болезни. А вот второй вопрос был уж больно заковыристый. Не знаю, стоит ли отвечать на него. Впрочем, вы правы — я не настолько известная личность, чтобы знать меня в лицо. Поэтому считаю необходимым представиться: я генерал-майор МЧС Менделеев, зовут меня Николай Яковлевич. Остальные пункты личного дела, пожалуй, для вас не особенно существенны… За спиной у вас… — он подчеркнуто, даже как-то вызывающе произнес это обращение — «у вас» —…сидит второй пилот самолета, некто Анохин, с которым мы действительно слегка повздорили перед взрывом в носовой части самолета, как вы изволили выразиться, и поразили меня, не скрою, своей, прямо скажем, чрезмерной осведомленностью и гипертрофированной любознательностью. Но позже мы нашли с ним общий язык.
