Виктор Мясников - Изумруд – камень смерти
– "Воздух" нужен, – Шуба проглотил полстакана "Метаксы", швырнул в пасть горсть орешков, – братву подогреть.
Челюсть его быстро ходила, перемалывая фисташки, в такт прядали хрящеватые уши.
"Скотина, – беззлобно подумал Кентавр, – прямоходящий примат, гамадрил. Злобный, своенравный, но дрессировке поддается." Он перегнулся боком через подлокотник кресла, пошарил в кожаной сумке, стоявшей на полу, бросил на стол пачку долларов в банковской упаковке. Немного подумал и бросил еще одну.
Шуба цепко схватил деньги, поднес к лицу, уставился мутно, втянул ноздрями воздух, почуяв резкий специфический запах. Ошибается тот, кто утверждает, что деньги не пахнут. Пахнут, еще как пахнут, особенно свеженькие, новенькие доллары. Они заворожили и околдовали изрядно подвыпившего уголовника. Сунуть бы в карман, да его нет на голом человеке. Так и нежил в руках, даже не обратив внимание на сумму, отпечатанную на упаковке. А всего-то было две тысячи баксов в десятидолларовых купюрах. Кентавр и Дыба умели платить. Для них это были не деньги, а так, денежная пыль – смахнул и не заметил. А для Шубы – две пачки зеленых. Согласитесь, что две пачки гораздо больше двух тысяч баксов.
– Ну, ладно, хорошо посидели, – поднялся Дыба, сбрасывая с плеч простыню.
– Действительно, отдохнули, пора и за работу, – поддержал его Кентавр.
– Да вы что? – Шуба жаждал продолжения банкета. – Тут еще выпивки полно.
– Дома допьешь со своими орлами, – Дыба принялся натягивать рубашку.
– А-а… – Шуба всем лицом выразил понимание. Быстро составил початые бутылки перед собой, переводя в личную собственность, чтобы никто не отнял. – А закусон?
Кентавр пренебрежительным взмахом дал понять, мол, сметай со стола все это дерьмо и неси хоть к чертовой матери.
Первое, что надел на себя Шуба из одежды, была подмышечная кобура. Он хотел покрасоваться и произвести впечатление на партнеров, не подозревавших об оружии, бывшем все время у него под рукой. Те подыграли, проявив изумление и бурный восторг. Еще за полтора часа до этого Дыба вышел из парной и проверил одежду Шубы. Облезлый ТТ выпуска 1949 года он разрядил, а патроны ссыпал в карман шубинской куртки.
* * *
Капитан Васильев стал военным из любви к радиотехнике. Поступить в политехнический на популярнейший радиофак сельский паренек не имел никаких шансов, а вот в высшее военное училище зенитной артиллерии на почти такой же радиофак конкурс был втрое меньше. Через пять лет Васильев получил золотые лейтенантские погоны и диплом радиоинженера общесоюзного образца. Захолустный гарнизон, рутинные дежурства, неожиданные учебные тревоги, к которым готовились обстоятельно и заблаговременно, солдаты, все время норовящие сачкануть, одни и те же фильмы в клубе, одобренные политуправлением дивизии…
На седьмом году службы капитан Васильев начал пить, как и многие другие холостые офицеры. Женатые, впрочем, тоже не отставали. Капитану уже не хотелось поступать в академию, выбиваться в майоры и дальше в подполковники. Ему хотелось чинить телевизоры на гражданке или, оставаясь в рядах доблестных вооруженных сил Советского Союза, сидеть военпредом на оборонном заводе. Вот где теплое местечко: оклад, выслуга, даже премии, приходишь в восемь, уходишь в пять, как нормальный человек, костюмчик гражданский, ботинки неуставные. Принимаешь у заводских какую-нибудь локационную станцию – тумблерочками пощелкиваешь, ко всему придираешься, а они вокруг на цыпочках шур-шур-шур…
Перестройка и разрядка внесли смуту в плотные офицерские ряды. Старики вспоминали хрущевское сокращение: триста тысяч офицеров выкинули с толстых пайков на гражданские харчи – полковники с семьями ютились в коммуналках и вкалывали слесарями в шарагах. Ныли старики, а молодые офицеры, наоборот, копили жалованье, собирались в кооператоры. Уже открывались брокерские и прочие бизнес-курсы для демобилизованных военных интеллигентов, уже оборотистые майоры вовсю мели со складов налево "лишнее" имущество…
Примерно в это время воин якутской национальности, оператор радиолокационного комплекса, младший сержант Васильев в наказание за тупость, нерадивость, сон на дежурстве, курение на боевом посту, пререкание с офицером, неуставные отношения, неопрятный внешний вид и кучу других провинностей получил от своего непосредственного начальника и однофамильца капитана Васильева лопату и лом.
– Значит, траншея. От меня и до следующего столба, – капитан шоркнул подошвой хромача по земле, обозначив полосой начало траншеи.
Труд в СССР есть, как известно, дело чести, доблести и геройства. Но и наказывают у нас им же в виде исправительно-трудовых работ. Нетрудовые работы, видимо, тоже существуют, но не исправляют.
Не сержантское это дело – землю копать, да с начальством не спорят. Потребуешь уставного наказания – получишь уставную гауптвахту. Там будешь копать, только ночевать на нарах без матраса и в свободное время заниматься строевой. Младший сержант посмотрел вдаль, но никакого ограничительного столба не обнаружил. Метров через пятьдесят стояла стена леса. С длиной траншеи все было ясно.
– А глубина?
– В рост, – капитан неприязненным взглядом окинул малорослого якута и уточнил: – В мой.
У Васильева-подчиненного хватило если не ума, так соображения не спрашивать о ширине траншеи. Вечером глазам Васильева-начальника предстала земляная щель не шире сорока сантиметров и длиной метра два. В ней, погрузившись чуть выше колен, боком стоял младший сержант и скоблил по дну лопатой. Вокруг валялось штук сорок свежих окурков.
– Тут камни, товарищ капитан, – заныл якут.
– Урал. Горный рельеф, – с философским спокойствием заметил немногословный капитан. – А лом зачем?
– Зачем? – испугался младший сержант.
– Затем, – пояснил офицер и напомнил: – В восемь заступаешь на дежурство, продолжишь завтра.
Так траншея стала любимым местом отбытия наказания. Любимым, естественно, для капитана, не для солдат. Каждый день кто-нибудь брякал ломом, углубляя дно, и махал лопатой, продлевая неровную щель. Васильев-начальник и не подозревал, что бесплатным трудом подчиненных прокладывает классическую разведочную геологическую канаву. Он ничего не смыслил в геологии, а из горных пород и минералов знал два – гранит и кварц. О гранитной стойкости он сам рассказывал на политзанятиях, а кварцевый резонатор – такая радиодеталь.
"Наверное, зеленый кварц. В граните," – подумал он, увидев зеленую блестку в сером каменном обломке на краю траншеи. Природная любознательность и стремление к познанию окружающего мира побудили прихватить обломок и провести исследование. Камень состоял из крохотных чешуек слюды, плотно слепленных между собой. С помощью узенькой острой отверточки их можно было отковырять одну за другой. Светло-зеленая искра по мере расчистки стала приобретать форму торчащего из камня края граненого стакана.
Капитан столь прозрачный намек не принял и в этот вечер не напился. И в следующий тоже остался трезв. Отшелушив все лишнее, он получил правильную шестигранную призму шириной в сантиметр и в два сантиметра высотой. Верхняя часть была чуть сколота и пронизана частыми мелкими трещинками, но нижняя половина, приятного травянистого цвета, была чиста и прозрачна. В ближайший выходной Васильев поехал в Екатеринбург, тогда еще Свердловск. На главной площади города, в скверике у "Пассажа", с гордостью именуемом местными журналистами не иначе как "Наш Арбат", молодые художники рисовали на скорую руку портреты, а немолодые торговали пейзажами. Неподалеку были разложены деревянные и каменные изделия под присмотром продавцов-кустарей. Капитан подошел к одному из камнерезов, чьи изделия показались ему наиболее разнообразными и красивыми. Он молча протянул руку и разжал кулак. На ладони заиграл гранями зеленоватый кристалл. Камнерез надел очки и потянулся к камню. Васильев отвел руку и сжал кулак.
– Пятьдесят рублей, – сказал камнерез и сделал нетерпеливый жест, мол, давай скорее.
– Пятьдесят? – с сомнением переспросил капитан и разжал руку.
– Ладно, – камнерез ткнулся очками в капитанову ладонь, – так и быть, семьдесят пять.
Капитан хмыкнул и снова зажал кристалл.
– Он же весь в трещинах и бледный, – возмутился торговец. – Восемьдесят.
Васильев спрятал камушек в карман и быстро пошел прочь.
– Девяносто! – настиг его последний вопль.
Капитан не обратил на крик никакого внимания. Через час он выяснил, что в городе имеется прекрасный геологический музей. Еще через час он вышел из музея. Вид его был задумчив. Не замечая девушек и прочих соблазнов горно-уральской столицы, капитан вернулся в лесной гарнизон, где поссорился с друзьями, поскольку в третий раз отказался поддержать компанию. Васильева разрыв старой дружбы не взволновал ничуть. Перед ним впервые в жизни замаячила перспектива: прозрачная, жизнерадостно-зеленого цвета – цвета надежды.
