Михаил Нестеров - Последний контракт
Что-то в этом роде. Что-то типичное, как это происходит в кино или в шпионских романах. Но не «дубовое» типа спасения жизни во время искусственно созданного конфликта. Нет, даже малейшая деталь, блистающая золотой героикой, выдаст агента с первого же мгновения.
Вряд ли Сергей во время встречи с банкиром будет находиться за рулем такси, за рубежом банкира встречают на представительских автомобилях.
Для Сергея это лишь способ подстегнуть мысли, мысленно же прогнать тот или иной диалог.
Он — разведчик, и любые лицевые или речевые ужимки будут дешифрованы его оппонентом. Он «узнает» его, но сей факт не должен отразиться даже во взгляде.
— Ты знаешь греческий? — спросила Катя.
Сергей как всегда ушел от прямого ответа.
— Знаешь, я начал кое-что соображать и выжимать из себя по-гречески, когда настраивался на вечное «поселение» в стране богов. Но в конце концов понял, что на том свете какой-то другой, универсальный язык. Чтобы не переучиваться...
— Ты говоришь по-гречески? — перебила Скворцова. «Скворцова-начальница», — автоматически подметил Сергей.
— На уровне ресторанного общения. Могу заказать водки, жратвы. Чтобы подмигнуть красивой гречанке, знание языка необязательно.
— О, как ты далеко заходил...
— Ревнуешь? — неосторожно поинтересовался Марковцев.
— Всю жизнь мечтала приревновать тебя. Кусать локти, колени, бить тебя по голове. Но ты так и не дал мне повода для ревности. В этом я бедная, стороной обойденная.
— Я ничего не понял.
Скворцова смерила Сергея насмешливым взглядом.
— Я бы забеременела от тебя. Чувства тут ни при чем. Тут чисто шкурный интерес. У мужиков старше сорока лишь пара-тройка сперматозоидов по-настоящему мощных. — Катя сжала кулак и потрясла им над головой. — Остальных «головастиков» хоть и много, но они вялые такие, им все равно, доберутся они куда надо или не доберутся. А вот тройка суровых нападающих, выпеченная в видавшем виды мартене, обгонит всех. Не дадут дорогу всякого рода ублюдкам. Я про здоровое потомство говорю, усек? Скажи «ну ладно» и спроси что-нибудь про Матиаса. Найдись, не теряйся!
— Он собирается в Афины? — тут же спросил Сергей.
— Слава богу, ты нашел выход из положения! — Скворцова наспех перекрестилась. — Да, через неделю. А ты отправишься туда послезавтра.
— Я понял, — покивал Марковцев, чувствуя себя двенадцатилетним пацаном в компании развратной пионервожатой. — Короче, тебе нужен пленный со знанием языка.
— Тонко, правда?
Очередная домашняя заготовка «пионервожатой» произвела на него неизгладимое впечатление. Катя поверх снимков с изображением Германа Адамского и его боевиков положила книгу в черной обложке и насмешливо спросила:
— Давно не читал, пленник?
Сергей оценил этот тонкий ход, хотя и не сразу.
Глава 3
Мертвый на общих основаниях
8
Афины, неделю спустя
Небольшая русская православная церковь Петра и Павла на севере Афин была уютной — иного определения не подберешь. Хотя бы потому, что ее можно было назвать церквушкой в России, но не в Греции. Это было одноэтажное здание, почти не выделяющееся среди соседних строений и не имеющее своего внутреннего дворика. Храм примыкал к жилым покоям священника и считался домовой церковью. С довольно низким подклетом — правда, в отличие от старых церквей, подвал не был сводчатым. Вход в храм сразу с тротуара, который заодно служил и парковочной площадкой, а на востоке примыкал к автозаправочной станции с ее хромированными колонками и крошечным магазином-сервисом.
Обычно машин возле церкви не наблюдалось, но сегодня там было, можно сказать, скопление авто. Особо выделялась серая представительская «Ауди», на которой подъехали Алексей Матиас, глава управляющей компании Борис Восканян и Герман Адамский.
Матиас и Восканян были в строгих костюмах. Адамский пренебрег «этикетом», надев поверх голубой рубашки светлую матерчатую ветровку. Он проявил что-то вроде солидарности, когда быстро перекрестился на входе в церковь. Он стал в узком коридоре-паперти напротив северного портала, поглядывал на своего шефа, поставившего свечку Николаю Чудотворцу и оставшегося подле образа.
Недавно обновленные фрески, а точнее, темперы, поскольку краски наносились на поверхность сухой штукатурки, а не мокрой, были посвящены темам апокалипсиса. Нескончаемая, не прерывающаяся даже на фальшивых пилястрах стенопись раскрывала судьбы мира и человечества, вела нескончаемый рассказ о страшном суде и конце света.
По обе стороны от алтаря жертвенник и диаконник, напротив них иконостас — скромный и расположенный в один ярус. Южный портал служил входом в жилые покои священника, библиотеку — она же бухгалтерия, и придел с парой жилых комнат. Из библиотеки было видно алтарь и часть жертвенника.
Часто бывая за рубежом, Матиас всегда находил время для посещения русских православных храмов и всегда жертвовал небольшие суммы. Вот и сегодня он приготовил пять тысяч евро, чтобы вручить их лично настоятелю — отцу Николаю. Но пока что он не видел его. Службу нес дьякон лет сорока пяти, читая псалмы — время утренней литургии приезжими русскими прихожанами было упущено.
Вообще Матиас не был тем человеком, которого с удовольствием приглашали, к примеру, на юбилеи театров и знаменитых актеров, на открытие храмов. Как правило, охрана бизнесмена занимала целый ряд в партере (а приглашали его одного); прихожан в церкви теснили плечистые телохранители. Лишь за границей все становилось как бы на свои места. Как сейчас, когда никто не мешал слушать мягкий баритон священника:
— Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут. Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться...
Алексей Михайлович на секунду прикрыл глаза. То ли голос дьяка показался ему знакомым, то ли псалом. Если последнее — то псалом не совсем обычный: ополчение, полк, война. Этот дьяк больше походил на капеллана на военном судне. И словно застолбил себе место между алтарем и иконостасом. Стоял прочно, как мачта.
Матиас находился в пяти шагах от высокого священника. То, что он был сухопарым, не могло скрыть даже его широкое облачение. Короткая ухоженная бородка с благородной проседью подчеркивала его резкие скулы, темные глаза поблескивали от обилия свечей. Матиасу даже показалось, что брови священника также пламенеют, как волоски-светодиоды в модном светильнике.
Алексей обратил внимание на его обувь. Тяжелые тупоносые ботинки периодически показывались из-под черной рясы, когда священник кланялся, осеняя себя крестным знамением, и широкая одежда, как морская волна, оголяла ботинки. И снова накатывала на них. И в этой частой периодичности чудилось что-то гипнотическое, что вкупе с его голосом действовало на прихожан соответствующе.
В нем чувствовалась какая-то не совсем обычная размеренность, несвойственная священнослужителям. Не было вальяжности, суеты, не было игры, которая так или иначе всегда проскальзывала в их действиях. Или священнодействиях.
Дьяк стоял к Матиасу вполоборота, тем не менее не мог не заметить высокопоставленного прихожанина, одетого в дорогой костюм, который говорил о его благосостоянии. Наверняка он уловил момент, когда в храм вошли люди, жертвующие на его нужды приличную сумму, однако его голос ни разу не взлетел на подобострастную высоту и не опустился до угодливости. Он ни разу не скосил своего вороньего взгляда в сторону русского банкира и даже, как показалось последнему, прятал взгляд. Точнее, старался избежать встречи с проницательными глазами прихожанина. Точно, пришел к выводу Алексей. Он вошел в храм и видел только профиль священника; он ставил свечку — и видел то же самое. Он сделал шаг назад, а дьяк словно повторил его движение, снова оказавшись боком к нему. И Матиас уже намеренно вслушивался в его интонации.
— Восстали против меня свидетели неправедные: чего я не знаю, о том допрашивают меня. Воздают мне алом за добро, сиротством душе моей. Я во время болезни их одевался во вретище, изнурял постом душу мою, и молитва моя возвращалась в недро мое... Чтобы не торжествовали надо мною враждующие против меня неправедно, и не перемигивались глазами ненавидящие меня безвинно. Ибо не о мире говорят они, но против мирных земли составляют лукавые замыслы...
Дьяк был без головного убора, и Матиас отчетливо видел его надбровные дуги, словно позаимствованные у российского артиста Олега Янковского. Он не мог объяснить себе, почему этот священник приковывает его внимание. Вот он в очередной раз осенил себя крестным знамением, и его рука на отлете, как во время военного парада, словно указала на диаконник, забранный решеткой и находящийся справа от него.
