Михаил Серегин - Крестом и стволом
Новость о смерти бригадира, как всегда, принесла Тамара Николаевна. Затем новые интригующие подробности живоописал диакон Алексий. И в конце концов, когда со священником поделился своим видением проблемы храмовый сторож Николай Петрович, отец Василий не выдержал и позвонил сведущему во всех медицинских новостях поселка Косте.
– Слышь, Константин, не подскажешь, что там с Кошелем произошло?
– Это с бригадиром парфеновским? – переспросил главврач.
– Ну да, с кем же еще! Только о нем весь городок и говорит.
– Да ничего особенного, – равнодушно сказал Костя. – Тромб оторвался, так что мучился недолго.
– Его что, били? – поинтересовался священник.
– Да на фиг он кому нужен, чтоб его бить! – рассмеялся Костя. – Кошель уже лет шесть как на ладан дышал.
– То есть?
– Ну, во-первых, он отсидел в совокупности лет пятнадцать, сечешь? Одного этого – за глаза. Во-вторых, Кошель был туберкулезником. В-третьих, наркоманом. Да и работа у него была в последнее время нервная. Ты хоть знаешь, почему его все «выездным» кличут?
– Не-ет, – честно признался отец Василий.
– Он долги по району выбивал. Сам, конечно, руками не махал, ему для этого Парфен молодняк переподчинил. Но, сам понимаешь, каждый «случай» – стресс, а годы уже не те. Вот и помер.
У священника немного отлегло от сердца. Но совесть еще не была до конца удовлетворена.
– Как ты думаешь, это связано с тем, что его Ковалев «закрыл»? – все-таки не удержался и спросил он.
– Может, да, а может, и нет, – с сомнением в голосе произнес главврач. – Понимаешь, Миша, он свой «моторесурс» давно уже выработал. Я вообще удивляюсь, на чем он последние пару лет держался – весь был гнилой изнутри.
* * *
На этом бы все, пожалуй, и закончилось, но уже в пять отцу Василию позвонили из райадминистрации.
– Батюшка? Отец Василий? Вас беспокоят из администрации. Да, помощник главы. Николай Иванович просили вас подойти. Нет, на месте и узнаете… Нет. Не знаю. Просто подходите к восемнадцати, вам все скажут.
Звонок был странный, но к восемнадцати отец Василий уже входил в приемную, с удивлением заметив сидящего на стуле Тохтарова. На этот раз Марат Ибрагимович был одет по всей форме и, казалось, даже и не помнил, что еще шестнадцать часов назад, кутаясь в серый больничный халат, хлестал от безысходности спирт в кабинете врача. Но самое потешное, что и сам главврач с постной физиономией восседал рядом. Отец Василий приветливо кивнул обоим и присел рядом, но ему почти сразу пришлось вставать – глава администрации Николай Иванович Медведев словно только его и ждал.
– Ну что, товарищи, – уперев большие красные кисти в края стола, начал глава, – работа вам предстоит важная, я бы сказал, ответственная…
Отец Василий чуть не рассмеялся. Его всегда потрясала эта железобетонная уверенность власти в том, что церковь – всего лишь один из отделов сложной государственной машины. Но в данный момент умнее было не возражать, а выслушать, и он быстро усмирил беса противоречия внутри.
– Общественность, так сказать, требует расследования, – это признание давалось Николаю Ивановичу с большим трудом. – Можно сказать, мы имеем дело с хорошо организованным комитетом, – глава повысил голос. – Кому это выгодно – это второй вопрос, и мы обязательно на него ответим! Я вам это обещаю! Но сейчас нам предстоит отвечать на вопросы общественности…
Минут сорок, жуя и комкая фразы и глотая слова, Николай Иванович объяснял то, что можно было изложить в пять минут. Двадцать две матери и жены задержанных Ковалевым устькудеярцев создали никем не признанный самодеятельный комитет и настойчиво требуют детального расследования обстоятельств гибели Василия Кошеля и условий содержания остальных граждан. Причем в состав комиссии женщины потребовали включить наиболее уважаемых ими людей, в числе которых оказались главврач районной больницы Константин Смородинов и священник православного храма отец Василий.
– Вы должны убедить общественность, что у нас все делается по закону, – с абсолютной верой в то, что говорит, завершил монолог Николай Иванович.
– Если вы думаете, что я буду прикрывать ковалевский зад своим авторитетом, – язвительно откликнулся Костя, – то, увы, ошибаетесь. Не буду. Тело покойного Кошеля я осмотрел лично, там вины ковалевской нет, но если санитарное состояние камер не будет отвечать нормативам, я на это укажу. Будьте уверены.
Глава администрации поперхнулся и, словно в поисках моральной поддержки, посмотрел на майора. Но и Тохтаров не был склонен к компромиссу.
– Вы мою позицию знаете, Николай Иванович, – сухо произнес майор. – Помещение не приспособлено, условий для содержания контингента там нет. И вряд ли к нашему приходу они там появятся.
– Так забери их к себе, – недоуменно предложил глава.
– Куда я их дену? На головы друг другу посажу? У меня и так в камере на четверых по двенадцать человек сидят, им уже кислорода не хватает!
Глава администрации перевел взгляд на священника, долго соображал, какая может быть поддержка со стороны церкви, но, так ничего и не придумав, махнул рукой.
– Ладно, дело покажет, – устало вздохнул он. – У меня и без вашего Ковалева проблем хватает.
* * *
В комиссии оказалось восемь человек. Бог весть кем и по какому принципу она подбиралась, но на первое заседание явились не все, и прошло оно сумбурно и нервно. Причем общая сумятица усугублялась тем, что каждого члена комиссии по отдельности и всех вместе усиленно осаждали матери и жены подследственных.
– Константин Иванович! – дергали за рукав главврача. – У моего-то обострение! Ему лекарства нужны! Вы бы сказали, чтоб разрешили передать.
– Это не ко мне! – отмахивался главврач. – Это к Тохтарову обращайтесь, он у нас обеспечением заведует!
– Так он, чурка нерусская, и слышать не хочет про обезболивающие! Говорит, это наркотики, а какие это наркотики? Он же без них не может! Ну, Константин Иванович…
* * *
В таком бедламе комиссия смогла собраться в полном составе и выехать на место лишь к вечеру. Выделенный райадминистрацией «рафик» бодро прыгал по кочкам, и поначалу не горевшие энтузиазмом его пассажиры уныло смотрели на сюрреалистический, как после гражданской войны, пейзаж. Вставший на прикол в девяносто четвертом году молокозавод, брошенный еще в шестидесятых по причине полной ненужности рыбозавод, набитые гниющей техникой автобазы, ржавеющие, гремящие обрывками рыжей жести некогда серебристые ангары – все навевало печальные мысли о тщетности человеческих усилий, по крайней мере в этой, отдельно взятой, стране.
На таком фоне приспособленное Ковалевым под изолятор помещение выглядело настолько веселее, что даже отягощенные длительным созерцанием российской действительности члены комиссии приободрились. Небритые, помятые личности беспрерывно таскали и складывали на задах бесчисленные трубы и отопительные батареи, пронзительно воняло гудроном и горелым железом, а разодетые в подбитые коричневой кожей спецовки сварщики деловито цвиркали электродами почти в каждой комнате. Сразу было видно – если где и могла осуществиться розовая мечта бывшего советского человека о полной занятости, то только здесь, под патронажем инициативного, деятельного, расторопного Павла Александровича Ковалева.
– Давно жду! – широко и открыто улыбнулся он взъерошенным от недавних препирательств с инициативной группой и помятым плохой дорогой гостям. – Милости, как говорится, прошу! У нас ремонт… мы, так сказать, оперативно учли пожелания трудящихся, так что не обессудьте!
Отец Василий переступил порог слишком хорошо знакомого ему здания и тут же встретился глазами с… Пшенкиным. Трудно сказать, как «разобрался» с ним Ковалев, но выглядел старший лейтенант очень довольным. Увидев священника, он лишь на секунду опустил глаза, но тут же, словно припомнив что-то приятное, снова поднял их, озаряя все вокруг улыбкой полного, неподдельного счастья.
Комиссию сразу же, без возражений и вопросов повели по заселенным камерам, и отец Василий даже забыл о Пшенкине, настолько противоречивые чувства вызывала увиденная им картина. В первой же камере некогда крутые, сильные, широко известные по всему городку мужчины дружно встали, едва открылась дверь, и столь же дружно опустили очи долу.
– Смотри-ка, обработал их Ковалев, ничего не скажешь! – восхищенно шепнул на ухо священнику Костя и тут же кинулся осматривать притулившегося в дальнем углу мужичка. – Та-ак! Что это у тебя? Ушиб? Где получил? Ах, не помнишь? Понятно-понятно… А это что? – Для врача началась обычная, немного рутинная работа.
Отец Василий смотрел во все глаза. Когда-то его прежняя профессиональная деятельность была напрямую связана как раз с этим контингентом. Именно он был ответственен за то, что добрая сотня, а может быть, даже и две лично задержанных им граждан в свое время попали в сходные условия и осознали, что на любую силу найдется куда как большая сила, а безнаказанно конфликтовать с обществом сколь-нибудь долго не удается никому. Но он практически никогда не видел задержанных потом, после того, как они попали в сухие и неласковые ладони закона. Теперь увидел.
