Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди
— Понимаю… но, быть может, продолжим нашу беседу в месте… более для бесед подходящем? Раз уж ваши спутники задерживаются.
— Воссоединение семьи — дело небыстрое. — Себастьян покосился на дверь, которая оставалась запертой. Конечно, хотелось думать, что Лихо подоспеет, ежели вдруг у хозяина этого престранного местечка закончатся вдруг запасы вежливости, но…
Владислав поклонился.
И бутылку прихватил не то с мадерой, не то с портвейном. А помнится, в умных книгах писали, что вкусовые рецепторы упырей быстро регрессируют, в результате чего оный упырь только и способен, что кровь от некрови отличить.
Себастьян сунул мизинец в ухо, пытаясь отрешиться от этого не самого нужного в нынешних обстоятельствах знания.
Идти?
Остаться?
Двери распахнуты, дружелюбненько так, завлекающе даже… комната видна, с камином, с огнем живым в этом камине. С креслами, одно из которых Владислав занял. А второе, стало быть, для Себастьяна.
Любопытство боролось со здравым смыслом и одержало сокрушительную победу.
— Истинные люди, значит?
— Я сам выдумал этот термин. — Владислав пил из горлышка, что несколько не вязалось с прошлым его образом, но не Себастьяну замечания делать. — Обратите внимание, сколь многообразен род людской… Зачем они были такими созданы?
— Никогда не задумывался.
— Врете. Все задумывались. Так или иначе. Я пришел к выводу, что все это многообразие… оно помогает людям выжить. Поверьте, сейчас мир стал намного… чище. Во времена моей молодости он был…
— Грязней?
— Если можно так выразиться. — Владислав наклонил бутылку, позволяя вину вытекать тоненькой струйкой. — Кровавей… вы ведь желаете поговорить не о людях, верно? Обо мне. Убедиться, что мне можно доверять. Хотя, видит Вотан, я не знаю, что именно способно вас убедить. А потому… я просто расскажу вам, как стал тем, кем являюсь ныне. И дальше вы сами решите, на что я способен…
— Вы не упырь.
— Нет. Полагаю, меня можно отнести к носфератам. Существам, некогда населявшим наш мир во множестве, но истребленных еще в Смутные времена… и это странно…
Он обратил взор на огонь.
Белолицый.
Неживой. Себастьян точно знал, что неживой, но и мертвым Владислава назвать язык не поворачивался.
— Давным-давно… задолго до моего рождения люди делили мир с теми, кого нынче называют нежитью…
— Это будет сказка?
— Страшная, — уточнил Владислав, разглядывая лужу.
Красная на белом ковре.
Зловеще.
— Ничего не имею против страшных сказок. Если только не участвовать…
Вид лужи не вызывал отвращения, быть может, потому как происхождение ее было точно известно Себастьяну.
— Я родился в Шегешваре… думаю, это вам ни о чем не скажет. Маленький городок в Валахии… по тем временам обыкновенный, разве что вольный, но сие происходило единственно оттого, что глава его был хитроумным человеком, умел ладить что с Венхрским крулем, что с иными володарями.
Владислав смежил веки.
— Я уже почти и не помню той своей жизни… мать, отец… отца моего тоже звали Владиславом. В его роду существовал такой обычай — передавать свое имя сыну. Старшему. Но матушка моя, которая его весьма любила, уговорила назвать первенца Яношем… после сказали, что имя принесло брату несчастье. На деле же… в то время сложно было быть счастливым.
Влад помнил запах.
Смрад, который наполнял улочки Шегешвара к лету. Полчища мух. И полчища крыс. Нищих, что спали на улицах и копались в нечистотах. Торговцев, видом своим мало отличных от нищих, ибо самая роскошная одежда быстро покрывалась грязью.
Помнил голос отца.
И матери.
Брата, который уже мнил себя правителем.
Задавака.
Янош был старше всего-то на год, а матушка обращалась к нему точно ко взрослому, тогда как Владислава держала за ребенка…
…он обижался.
Правда, после матушка в немалых трудах — тогда Владислав о трудах этих имел смутное представление — принесла еще одного сына, названного Дуцей. И ему-то, синюшному младенчику с некрасивым, сплюснутым будто, лицом, перепала вся материнская любовь.
А Янош еще больше возгордился. Повадился командовать.
— Вот стану володарем, — говаривал он, забираясь на кресло, представляя его троном, — будешь тогда мне кланяться!
— Не буду!
— Будешь!
И палкою тыкал. А Владислав сдачи давал… дрались зло, до крови, и няньки не спешили мешаться, здраво рассудив, что господари и сами разберутся, кому верховодить. Да и отец, когда случалось ему жаловаться, смеялся только:
— Воины растут, — приговаривал.
Пожалуй, жизнь Владислава сложилась бы иначе, останься Янош жив. Он и вправду стал бы володарем, а Владислав — правою его рукою, той, которая золото мечет аль плетью хлещет, будь на то воля его. И женился бы, выбрав себе девицу поскромней да с приданым… и детей бы завел, что троих, что четверых…
Не сложилось.
Первой погибла матушка.
После так и не поняли, как взялась та клятая тварь в доме. Как проникла она, ежели ворота были заперты? Да и ставни по полуденной жаре да смраду, от которого людей благородных благородство их не спасало, закрыты были.
Помимо ставен имелись решетки особые, заговоренные.
Да и стража при доме служила… и ведьмак имелся свой, надежный.
Пропустили.
А может, правду говорили после, что уж больно вовремя нежить дом Влада Дракулиса навестила, аккурат, когда сам он с Яношем в отъезде был.
Влад остался. Болел. В тот день мучила-терзала его злая лихоманка, от которой не спасали ни травы целебные, ни уксусы, но лишь ведьмаков наговор подарил забвение. Очнулся Влад, песенку услышав, такую веселую-превеселую, да только слов не разобрать было.
Из кровати вылез.
И на голос пошел… он-то матушку и нашел в ее покоях… и служанок трех, которых тварь задрала, но мало ей было служанок. Или заклята была на матушку… та лежала на коврах, прижавши руки к животу, запрокинувши голову, и белое лицо ее, даже не лицо, отвратительнейшая маска ужаса, на нем застывшая, навсегда отпечатались в памяти Владислава. Тварь же устроилась на разверзстом матушкином животе и, взявши на руки братца, баюкала его… ему и пела, пришептывала, подражая матушкиному голосу.
Правда, слов не знала.
Владислава она услышала и повернулась к нему. Протянула костлявую руку, с которой слезали лохмотья старой кожи, залепетала… тогда-то он и закричал.
Громко.
Так громко, как умел. И от собственного голоса в ушах зазвенело, а внутри родилась сила, управиться с которой Владислав не умел. И сила эта, выплеснувшись наружу, смела тварь.
— Брат мой не пострадал чудом, не иначе. Нас нашли слуги — меня, его, плачущего со страху… матушку и ошметки твари. Тогда-то и обнаружилось, что есть у меня дар. Отец обрадовался… обрадовался бы, когда б не матушкина смерть… он взаправду крепко ее любил… — Владислав теперь глядел на пламя, и теперь, как никогда прежде, он был отличен от человека.
Сполохи огня делали кожу его прозрачной, хрустальной почти. И под нею виднелись седоватые тяжи мышц, желтоватая кость.
— Но года не прошло, как он взял в жены некую Колцунэ из Брэи… она так говорила, но я ей не верил. Колдовкам верить нельзя. Она родила отцу двоих детей. Тогда-то, думаю, и решила избавиться от нас с братьями. Она нашептала отцу, что надо бы с турками замириться, а когда Мехмед потребовал залога, то и оставить ему что меня, что Дуцу… так часто делали.
Себастьян кивнул, хотя вряд ли Владиславу этот кивок был виден.
— Я прожил при дворе Мехмеда следующие восемь лет… я не скажу, что это были самые веселые годы в моей жизни. Дуца… оказался слишком красивым мальчиком, чтобы Мехмед устоял.
Губы сжались в узкую полоску.
— Дуца искал защиты, но что я мог сделать? Не скажу, что не пытался… пытался… только Мехмеду нравилось, когда я огрызаюсь. Думаю, он с самого начала собирался убить нас, но так вышло, что живыми мы были нужнее. Особенно, когда отца и Яноша не стало. Она избавилась от них, решила, что сама с Валахией управится. За спиною сына станет. А Мехмед, значит, людей даст, чтоб недовольных заткнуть. Она была хитрой женщиной, Колцунэ из Брэи… только Мехмед слова не сдержал. Не знаю, может, презирал ее… а может, боялся? Колдовка же… главное, что он меня отпустил. Сказал, что отныне мне над Валахией стоять. И чтоб помнил я его доброту, оставил при себе Дуцу.
Валахия… сгинула ныне Валахия… исчезла, как исчезают многие малые княжества. И ежели помнят о ней ныне, то только историки. Да и те небось больше интересуются тем, как именно глиняные горшки расписывали да сколько душ проживало в том же Брэи.
Только сами эти души им неинтересны.
— Я вернулся. Мне не были рады вовсе. Многие полагали, что женщина — тварь слабая, ею легко управлять будет. А меня называли турецким выкормышем. Но нашлись и такие, которые вспомнили, что на отцовых штандартах дракон был. Я сумел власть удержать. И замок родовой вернуть.
