Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди
— Стой! — взвизгнул Янек.
И клинок опустился. Прикоснулся к груди.
— Стой или…
Ему не позволили договорить. Всколыхнулась тьма, распласталась по проходу, поглощая кровь, которую столь щедро лил Владислав. Тьма тоже была голодна и дрожала от голода. И тот, кого вела она, ощущал эту дрожь.
Он же, ступив на холодные камни, повторил:
— Стой.
Правда, обращаясь уже не к Владиславу, но к Янеку. И голос этот заставил тварь дрогнуть, отступить, а сам Янек… он был слишком слаб, чтобы удержать клинок. Или тот почуял, что жертва вот-вот выскользнет. Разве можно было допустить подобное?
Больно не было.
Ни на секунду больно не было.
Не соврал… а жаль, быть может, если бы стало больно, Яське удалось бы зацепиться за жизнь. Она ведь хочет жить… очень хочет жить.
И дышать.
А тяжело. Из груди рукоять клинка торчит… и дышать совсем не получается. Она все равно пробует, но захлебывается чем-то кислым… и так холодно.
Кто-то кричит.
Страшно, когда так кричат. Яська заткнула бы уши, лишь бы не слышать этого крика, но на руках ее — холодное железо… холода очень много…
А силы уходят.
С кровью, наверное… куклу так и не купила… чтобы фарфоровая и в платье, как у городской барышни… шляпка, сумочка… у самой-то никогда ни шляпки, ни сумочки… а медальон, Владиславом подаренный, отобрали… это неправильно, и Яська сама виновата… надо было уезжать, когда возможность такая была. Она осталась.
И вот теперь умрет.
— Тише, любовь моя…
Смешной какой. Разве так говорят? Любовь его… нежить не умеет любить, а люди предают. Кому тогда верить?
— Я долго ее не удержу, — раздался незнакомый голос. — Прощайтесь.
И в этом голосе Яське послышалось… сочувствие.
А Владислав был черен.
Грязен.
И кровью от него пахло.
Не пахло — воняло.
— Прости, — он склонился к самому лицу.
И цепи вдруг ослабли.
— За что?
Его-то за что прощать, если Яська сама кругом виновата.
— За то, что не уберег…
Нежить не умеет плакать. И на щеках его не слезы — кровь… а почему-то кажется, что плачет… глупость какая… и дотянуться бы, прикоснуться… проверить, да только сил совсем нет.
— Ты… не мог…
— Должен был.
— Она… сказала… поймает… я боялась, что ты придешь… а она тебя… снова…
Владислав покачал головой:
— Я не совсем то, чем она меня представляет.
— Владислав…
— Потерпи, любовь моя, скоро все закончится.
Яська и сама знает, чувствует. И то удивительно, что она все еще жива.
— Владислав… пожалуйста… поцелуй меня.
— Ты…
— Поцелуй… обидно умирать, так ни с кем и не поцеловавшись… — Она облизала сухие губы. — И… и мне жаль… я все не могла решиться, а теперь… я бы и не думала.
Он наклонился к губам, касаясь их осторожно. И собственные его были измараны кровью. А она оказалась вовсе не соленою, как то говорили. И не горькой.
Сладкая-сладкая, как малина.
— Закрой глаза, — попросил Владислав. — И не бойся… пожалуйста, не бойся.
Яська и не боится. Чего? Смерти? Так все ведь рано или поздно… вот и Яськин срок пришел. Но смерть ее тиха, баюкает на волнах. Тело не болью полнится, но странною негой…
— Сколько ты сможешь продержать ее?
Зигфрид пожал плечами.
Минуту.
Десять.
Час. Это место давало силы, но оно было коварно, а потому Зигфрид не мог сказать, когда силы эти иссякнут. Пока есть, он будет держать душу в мертвом уже теле.
Ему было жаль.
— Мне нужно несколько минут. Ты… не станешь мешать? — Руки носферата легли на рукоять.
А Зигфрид покачал головой.
Не здесь.
И тьма, сытая, ленивая, окутала ноги его, мурлыча от удовольствия. В утробе ее косматой перекатывались клочья пыли, и страха, и боли, и всего, что только сумела собрать она в этом замечательном месте. Тьме больше не хотелось воевать, она желала ласки и тянулась к рукам Зигфрида, подставляя колючий хребет. Пальцы вязли в пуховой ее шерсти, которой — Зигфрид понимал это прекрасно — не существовало. Но он все одно гладил тьму.
Слушал.
И на носферата, которого, если по-хорошему, стоило бы уничтожить, глядел искоса.
— Тебе меня не одолеть. — Носферат вытащил клинок и наклонился к ране. Кровь выходила толчками, и при каждом тело девушки вздрагивало.
— Как и тебе меня.
— Нам нет нужды воевать. — Пальцы носферата вошли в рану, расширяя ее. И если бы не воля Зигфрида, девушка бы закричала от боли.
Но она спала.
Зигфрид надеялся, что не разучился дарить хорошие сны.
— Ты — чудовище.
— Не большее, чем они. — Носферат пальцы облизал и зажмурился, а когда открыл глаза, то были они черны. — Вы, люди, слишком часто называете нелюдью тех, кто имеет несчастье отличаться от вас. Тогда как сами порой ведете себя хуже упырей и волкодлаков…
Он склонился над раной, припав к ней ртом.
Пил… и тьма урчала.
Она была напрочь лишена предрассудков.
— Я не отвечаю за всех людей. — Зигфрид присел у треснувшего алтаря. Так было лучше видно.
И ноги скрестил.
Носферат не станет нападать. Тьма была уверена в том, а ей Зигфрид доверял. Во всяком случае, доверял больше, чем кому бы то ни было из плоти и крови.
— Но мой долг уничтожать нелюдей.
— Всех? — Носферат взял девушку за шею.
Сердце еще билось.
Хватит ли у нее сил для оборота? Зигфрид читал, что и здоровые люди переносили его не слишком-то хорошо, порой, невзирая на все усилия носферата, превращаясь не в подобие его, но в низших тварей, полуразумных, ведомых лишь жаждой.
Жаль будет, если девушку постигнет та же участь.
— Нет. — Зигфрид вытащил кошель. — Тех, которые чинят вред людям.
— Я не чиню.
— Ты их убил.
Вампирус покачал головой.
— Они уже не были в полной мере людьми. И… разве некоторые люди не заслуживают смерти?
— Не судите, сказано в Вотановой книге…
— Ежели не имеете на то права, — уточнил носферат.
— А ты имеешь?
Он кивнул.
— Я хозяин этого места… и по праву хозяина предлагаю сделку. — В черные глаза смотреться не следовало. С носферата стало бы заморочить разум, лишить воли, но Зигфрид взгляд не отвел. И носферат, коснувшись измаранной кровью рубахи, продолжил: — Ты поможешь мне сделать так, чтобы она жила. А я… я помогу тебе освободить твоих родных.
— Это…
— Возможно. Я дам тебе кое-что… что подарит им смерть.
Смерть как свобода?
Пожалуй, еще недавно Зигфрид согласился бы. И носферат знал о том.
— Я мог бы солгать, что вытащу их живыми, но мы оба знаем, что это и вправду невозможно. Но и убить их ты не сможешь… сам не сможешь. Думай.
Думать было не о чем.
Но Зигфрид не спешил. А носферат не торопил его. Он гладил бледное лицо девушки, уже не белое — серое. И губ ее касался с такой нежностью, что собственное сердце Зигфрида сжалось от боли.
Почему все вышло так?
Тогда?
Он верил ведь… и любил… и наверное, продолжал любить и после всего… первый год… второй… вцепившись в эту свою любовь, будто бы, кроме нее, не было больше ничего.
Никого.
И даже боль отступала порой… но боль все длилась и длилась, а любовь однажды иссякла.
— Ты ладишь с тьмой. Спроси. Она ответит.
И тьма заурчала, зашелестела украденными голосами. Возможно… не для всех, но для этого, который и вправду Князь.
Хозяин.
— Я… сделаю, что смогу.
Сможет ли?
Жизнь уходит из этого тела. Медленно, по капле, но капель этих не так и много, едва ли горсть наберется. А горсть — слишком мало. Разве что…
Зигфрид вытащил кошель.
— Зубы верлиок. Если я прав, это даст тебе время, а ей — силы.
И не дожидаясь, когда носферат примет этот дар, который и не дар вовсе, но эксперимент, весьма любопытный вне зависимости от результата, Зигфрид подполз к телу.
Первый клык он вогнал в рану, стянутую прозрачной пленкой носфератовой слюны. Та проломилась с хрустом, и пальцы ухнули в теплую влажную дыру.
Ничего.
Так лучше.
— Ты на меня не смотри. — Зигфрид втыкал клыки во влажную кожу девушки. — Ты делай, что собирался… только… если она станет чудовищем, я ее убью.
— Знаю.
— И тебя тоже.
— Если получится.
Носферат провел пальцем по серой щеке.
— Я постараюсь, чтобы получилось. — Последний клык Зигфрид вогнал под нижнюю челюсть. И отвернулся.
Это было ненаучно, но…
…и носфераты имеют право на интимные моменты в жизни.
Или в не-жизни?
Гавриила уже ждали.
Почему-то он надеялся, что все сложится иначе. Но нынешняя охота разительно отличалась от прошлых. Прежде-то ему не случалось платье примерять… и в юбках путаться. Сам маскарад вдруг показался нелепым до невозможности.
Волкодлак не спешил менять обличье.
