Карина Демина - Чёрный Янгар
С памятью порой творилось странное. Или сегодня день был таков, что прошлое норовило выползти?
– Не передумаешь? – Кейсо глядел поверх чаши. – Нет. Вот же упрямец. Дурное ты задумал, малыш. Мне не веришь, так у богов спроси.
И этот совет был мудрым.
Утром, едва дождавшись, когда первые солнечные лучи пройдут сквозь разноцветную преграду витражей, поднялся Янгар. Умылся он ледяной водой и, распустив косы, сам рисовал на коже узоры желтою охрой. Еще накануне выбрал он золотое блюдо, желтыми камнями украшенное, и наполнил его пророщенной пшеницей. Нес бережно, страшась уронить хоть зернышко. И, выйдя во двор, преклонил колени перед солнцем.
На белый камень поставил Янгар свою ношу и, вытащив кинжал, разрезал ладонь. Кровью окропил пшеницу и ею же нарисовал три руны.
Волны «Ожидания».
Петлю «Надежды».
И летящую птицу «Молитвы».
Кровью же вымазал губы, а раненую руку к земле приложил, отдавая вековечную дань. И тотчас ветер коснулся обнаженного тела, развеял пряди, прошелся по спине. И показалось: смотрит.
Приняли его боги Севера.
В отличие от людей.
– Мать всего сущего, – онемели губы, и собственная кровь казалась кислой, – скажи, что мне делать? Стоит ли брать в жены дочь Ерхо Ину?
Зазвенело золото, рассыпалась пшеница, складываясь узорами. И вновь знакомые руны.
Женщина.
Предательство, повторенное дважды.
Потеря.
Война.
Потянулся было Янгар к рисунку, но ветер стер его, спеша вычертить иной.
Находка. Сломанный меч.
Возрождение.
Долго стоял на коленях Янгар, умоляя богов истолковать волю. Один вопрос и два ответа. А Кейсо, мудрец Кейсо, который славился своим умением руны читать, лишь руками развел да повторил:
– Отступись.
Быть может, Янгар и послушал бы совета, но постучал в двери дома-крепости взмыленный гонец. Трех лошадей загнал и себя едва ли не до смерти. Говорить уже не мог, лишь мотал головой да шапкой высокой по лбу елозил, пот вытирая.
Янгару же протянул кожаную тубу, трижды белой лентой перевитую. И круглая сургучная печать с оттиском оскаленной медвежьей морды без слов говорила, откуда прибыл посланец.
В тубе обнаружился пергаментный лист.
И трижды прочитал Янгар письмо, чувствуя, как вскипает кровь. Победил! Одолел упрямого Ерхо Ину. На колени поставил весь род его.
– Посмотри! – кинул он письмо Кейсо. – Быть по-моему!
Вот только каам, скользнув взглядом по посланию, ничуть не обрадовался. Сказал тихо:
– Женщина. Предательство. Дважды предательство, Янгар. Потеря. Война. Вспомни, о чем предупреждали боги.
– Мой хозяин, – гонец обрел-таки дар речи, – желал бы получить ответ.
Женщина. Предательство. Потеря. Война.
И после – сломанный меч. Возрождение.
Туманны предсказания хозяйки сущего, но…
– Передай… – Янгар облизал пересохшие вдруг губы. Нет, не отступит он. Судьба? Что ж, и судьбы не убоится Янгар Черный. Сколько раз ему случалось переписывать ее начисто. – Передай своему хозяину, что я согласен. Быть свадьбе.
Только вздохнул каам.
Но ему ли спорить с тем, кого и боги остановить не сумели?
Глава 5
Преддверие
Свадьба.
Говорят, что у истока времен в мире не было ничего, кроме самого мира, сделанного из чистого золота. И был этот мир столь тяжел, что однажды под собственной тяжестью разломился пополам. Так появились первые боги. А когда они взглянули друг на друга и взялись за руки, то мир возник вновь. Он был и прежним, и иным. В этом новом мире всему сущему была определена его половина.
Свадьба.
Говорят, сколько людей, столько нитей в корзине безумной пряхи Кеннике. Слепа она и нити наугад сплетает, привязывая человека к человеку. Когда удачно, когда нет. Оттого перед свадьбой спешат люди с поклонами к жрецам Кеннике, несут корзины с легкой шерстью, с пряжей, с перламутровыми раковинами, с бронзою или серебром, дарами силятся задобрить безумицу. А некоторые, кто взыскует особой милости богини и желает, чтобы прочна была связь, неразрывна, спускаются в подземелья храма. Там, в кромешной тьме, исчезают имена и лица, но остаются лишь мужчина и женщина. И нет прочнее связи, чем та, которая возникает меж ними.
Свадьба, говорят… многое говорят, а где правда – я не знаю.
Свадьба.
Четыре дня пути. И свадебный поезд роскошен.
Громогласные глашатаи криком и ревом труб возвещают о его приближении. И три дюжины отборной отцовской стражи берегут покой невесты. Ползут за возком повозки, доверху солью груженные, сундуками, в которых и серебряные бруски, и золотой песок, и меха, и наряды…
Ерхо Ину спешит показать: ничего не жаль ему для любимой дочери.
Достойно войдет она в мужнин дом.
Возок плывет мягко. Покачивается, убаюкивая. И двери его заперты снаружи. А я, завернувшись в плащ с лисьим подбоем, улыбаюсь собственным мыслям, безумным, как и подобает тем, которые милы Кеннике.
Сколько раз мечтала я прокатиться на этом возке. Примерить нарядные сапожки. И платье, пусть самое плохонькое из тех, которые носила моя сестрица. Сколько раз представляла на своих руках ее перстни и ощущала тяжесть браслетов.
И вправду тяжелы, что оковы, рук не поднять.
Вскидываю, но не слышу радостного звона, который был в моих мечтах. Трогаю пальцами монеты ожерелья, пересчитываю, но никак не сосчитаю.
Скоро уже, Аану, скоро…
Скрипят колеса, давят сухие придорожные травы, оставляют на песке след, который вскоре затеряется среди других следов. Сотрут его подковы, затопчут сапоги стражи. И отцовская нога печатью запечатает. Ерхо Ину, как и положено обычаем, сам возглавил поезд. Стоит выглянуть в окно, прозрачным стеклом забранное, и увижу его спину, и алый плащ, стекающий с плеча, и руку, что лежит на поясе, расшитом серебряными бляхами.
И плеть в руке…
Но будущего я страшусь сильнее, чем плети.
Беги, Аану!
Куда?
Куда глаза глядят. Дождись ночи, выскользни тенью, как делала уже в Лисьем логе. Что стоит раствориться тени среди иных теней? Их множество в лесу.
Беги, быстро беги. От отца.
От братьев, которые кинутся по следу, даром что стерегут тебя так, будто ты и в самом деле любимая сестрица. Они стали добры. Им пришлась по нраву отцовская затея.
Сбегу.
Я давала себе слово каждый вечер, но поезд останавливался, и мой возок окружали костры, а лес, такой близкий, уже не казался надежным прибежищем. Напротив, разум твердил иное.
Куда бежать, Аану?
От кого?
От отца? От родичей? От будущего мужа? Ты еще не встретила его, а уже дрожишь, точно вовсе нет в тебе крови Ину. Да и кем будешь ты там, в большом мире, который и видела-то издали. Разве сумеешь выжить одна? Или же сгинешь в лесу, в том самом, который мнишь спасением? Там звери.
А за лесом – люди. И будут ли они добры к безродной чужачке?
Я отступала.
Быть покорной дочерью? Что может быть проще. Я ведь привыкла. И братья, в первые дни пути не отходившие от меня ни на шаг – видно, чуяли мое настроение, – утратили прежнее рвение. Теперь меня оставляли одну, пусть ненадолго. И это одиночество само по себе было подарком.
В какой-то момент я и вовсе смирилась.
Янгар меня не убьет, побоится вызвать гнев богов, разорвать недавно сотворенную нить. А остальное… Стоит ли печалиться о том, что еще не случилось?
Мы остановились в дне пути от усадьбы Янгхаара Каапо. И старший из братьев, красавец Олли, отправился к жениху с серебряной шкатулкой, в которой лежал крупный алмаз.
Я знала, что Янгхаар – или хвастаясь собственным богатством, или желая замириться с отцом, показывая, что не столь уж никчемен, – прислал в дар невесте огненный лал величиной с перепелиное яйцо. И что камень этот был цвета крови, чистоты необыкновенной. Ни за одну невесту не давали подобного откупа.
Я видела этот камень, держала на ладони, любуясь, не смея коснуться. Отец же, которому мое восхищение пришлось не по нраву, подхватил лал двумя пальцами, поднял над головой. И камень, поймав солнечный луч, полыхнул гневно.
– Выбрось, – велел отец и, словно опасаясь, что я не подчинюсь этому приказу, сам подошел к окну…
…а после велел принести ларец с камнями и долго, придирчиво выбирал достойный.
Ерхо Ину знал, как оскорбить подарком, и сейчас, глядя вслед Олли, усмехался да бороду поглаживал.
– Завтра… – Тридуба наконец соизволил заговорить со мной. Он сидел на коне, подпирая рукой бок, и знакомая плеть ласкала конскую шкуру. Жеребец прядал ушами, косил на плеть, на меня, грыз удила, и клочья белой пены падали на траву. – Завтра ты станешь женой этого пса…
Отец бросил поводья конюшему и спешился, не дожидаясь, пока скамеечку поднесут.
– Идем.
У его шатра костер горел ярко. И слуга тотчас подал чашу с горячим медом, которую отец осушил одним глотком. Он вытер усы, крякнул и, глянув на небо, повторил:
– Уже завтра…
Под пологом его шатра царил сумрак, с которым не справлялись восковые свечи.
