Карина Демина - Невеста
– Только если ты хочешь.
Она совсем не умеет ладить с собственными желаниями.
– А если нет?
– Тогда все будет немного иначе.
– Как?
– Потом расскажу. – Все-таки он был очень красивым… даже без чешуи. – Отдыхай, найденыш. Закрывай глаза и спи…
Тору подвинули, и она почему-то не удивилась, когда райгрэ лег рядом. Хорошо, что лег, ей спокойней, когда он здесь.
А Хильда назовет Тору идиоткой. Возможно, будет совершенно права. Ну и пускай… Когда-нибудь потом Торе придется уйти, но к этому времени она соберет достаточно воспоминаний, чтобы суметь выжить в новом доме.
– Вы… – Она вдруг вспомнила что-то важное. – Вы не сами изменились… от вас травой пахло… я знаю… Макэйо ее иногда жег, и… дым забирает разум. Он становился очень злым. И еще подолгу не отпускал, иногда до утра или дольше. Больно было.
Ему можно пожаловаться.
– Вчера тебе тоже было больно?
– Нет… вчера было иначе… странно, но хорошо. – В полусне легко разговаривать. Завтра Торе будет стыдно, но когда еще наступит завтра? – Только ты подушки все порвал… зачем?
– Не знаю.
– Я пух ловила… мы с братом подушками дрались… и пух летал… мама сердилась… выговаривала. – Девушка подавила зевок. – А мы не слушали… часто ее огорчали. И теперь ничего не исправить.
– Так случается. Делаешь что-то, а потом получается, что сделал не так. И действительно, ничего не исправить, сколько ни пытайся.
Тора поняла, что говорил он о себе. Наверное, райгрэ тоже совершил что-то, о чем очень сильно жалеет. Она погладила его по руке и, уже почти соскользнув в сон, пробормотала:
– Все будет хорошо…
– Конечно. Я очень постараюсь, чтобы все было хорошо.
Глава 28
Перемены
К полудню мы пересекли первую границу – выжженный дочерна вал, на котором, словно пряжка на ремне, выделялись стальные ворота. Они были открыты настежь, и стража, разомлевшая на солнце, придремала. Да и чего им бояться?
Ползут неторопливо обозы, идут люди, порой проносятся верховые, всяк занятые собственной службой, и время течет неторопливо, волочится за длинной тенью солнечных часов.
За валом начинался пригород. Грязные домишки взбирались на выжженный склон, грозя вскорости вовсе оседлать его. Городу было тесно, и вскоре окраины выплеснутся за кольцо вала, поползут по зелени полей. Командир, осмелев за время пути, – Оден не обращал на почетный караул внимания – криком расчищал дорогу. Улочки были узки, а дома стояли тесно, порой цепляясь друг за друга веревками, на которых сохло чье-то белье.
Лошади с благодарностью перешли на шаг.
– Уже почти. – Наклонившись, Оден поцеловал меня в макушку. – Устала?
– Ехать?
– Ну да… – Он хмыкнул. – Ехать лучше, чем идти.
Не знаю, согласился бы с ним наш вороной, но его и не спрашивали.
– Оден… откуда они вообще взялись? Ну почему так быстро?
Стража все еще поглядывала на меня с любопытством и опаской, явно не желая демонстрировать откровенный интерес. И если прежде их появление казалось мне чем-то само собой разумеющимся, то чем больше я думала, тем больше возникало вопросов.
– Староста сообщил.
Староста?
– Это естественно. Мы довольно странные гости, а за ним – деревня. И пришлых покрывать не станут. Поэтому, думаю, как только нас заметили, так сразу гонца и послали.
Верно.
Правильно.
– Эйо, то, что местные помогают, – хороший признак. Значит, у наместника получилось навести порядок.
Похоже на то.
Чем дальше, тем чище становился воздух, шире – улица, а дома – роскошней. Многоэтажные птичьи башенки сменялись сначала солидными кирпичными строениями, а затем и вовсе белоснежными виллами, окруженными зеленью и вязью металлических оград.
– Тебе нравятся такие дома? – поинтересовался Оден.
– Нет.
– Почему?
– Просто.
Храм тоже выглядел красиво, даже не так – он был великолепен, изыскан, полон света… и в каждом из этих домов я вижу его отражение.
– Здесь не лес, но тебя никто не обидит, Эйо.
Я надеялась, что Оден знает, о чем говорит.
В резиденции наместника нам не слишком обрадовались. Не знаю, что именно я ожидала увидеть, но передо мной предстал очередной белоснежный дом, выстроенный в классическом стиле. Крылья. Колонны. Портики и ступени со статуями. Кованые короны газовых фонарей. Тишина холла, в которую Оден ступил так, словно имел полное право распоряжаться и здесь. А охрана осталась за воротами, вздохнув, кажется, с немалым облегчением: подозреваю, что у них был приказ доставить нас вовсе не сюда.
Дворецкий с ледяным взглядом.
Ожидание.
Мое отражение в натертом до блеска полу.
Хозяин, раздраженный и раздражения не скрывающий. Несколько вежливых фраз, словно выпадов шпаги. И он сдается.
Нас провожают.
Точнее, Одена, а я так, неизбежным злом… и чем дальше, тем сильнее хочется сбежать. Этот дом большой и мертвый, хотя некогда был живым. А коридор темен, длинен, как тот, который в моем сне.
– Девушка останется со мной. – Оден не спорит, он ставит в известность.
Апартаменты в бирюзовых тонах под стать дому – огромны, изысканны и мертвы. Я осматриваюсь, потому что лучше ковер разглядывать – роскошный, мягкий – или вот обои, картины в посеребренных рамах… гардины… мебель… что угодно, но не Одена.
Слишком он чужой.
– Сейчас ты примешь ванну, – его тон снова меняется, становясь ласковым, пожалуй, так с детьми разговаривают, – и переоденешься. Обед подадут. Чего бы ты хотела?
Сбежать.
– Мы здесь… надолго?
Оден плотно задергивает шторы, запирая комнату от солнечного света.
– На пару дней. Виттар по ту сторону Перевала, а тот, как я понял, закрыт. И пока передадут оптограмму, пока он обернется…
В темноте мое лицо не вызывает у него отторжения.
– А потом ты мне поможешь?
– Конечно, моя радость.
– Ты бы определился… – Прикусываю язык, готовый уже обозвать его собакой. – Или родничок, или радость.
– А почему нельзя и то, и другое? – Вот когда он меня обнимает, страхи уходят.
И я сама цепляюсь за Одена, пока он еще есть, тот, которого я знала.
Скоро исчезнет.
Я ведь не глупая, я понимаю, что дорога – это одно, а дома, подобные нынешнему, – другое. В них таким, как я, не место.
Оден, чувствуя мое настроение, отсылает прочь служанок. Правильно, я сама способна ванну принять. И с платьем управлюсь, пусть и великоватым, неудобным.
Зато чистое.
И новое почти… это несколько примиряет меня с действительностью.
Но все равно я чужая здесь, и эта мысль не дает мне покоя. А ночью я не могу уснуть.
Слишком тихо в доме.
Перина чересчур мягка. А шелковые простыни и вправду скользкие, льняные лучше…
Сорочка, выданная мне молчаливой горничной, мешает.
– Ты права, – Оден помогает выпутаться из ситцевого плена, – без нее тебе лучше.
Суматошная ночь. Бестолковая. Жадная. Пока еще для двоих, но дом наблюдает. Он дает нам время. Еще день. И еще ночь. И снова день… их много, и чем дальше, тем сильнее нервничает Оден, которому не нравится это затянувшееся ожидание.
Перевал закрыт?
Но телеграфная линия работает. И наместник, которого я видела лишь однажды, – не скажу, чтобы мне так уж хотелось продолжить это случайное знакомство, – уверяет, будто доложил о нашем появлении. Ему самому наверняка хотелось бы избавиться от незваных гостей.
Нет, Одену рады, а вот я…
Я альва.
Я враг.
Я недоразумение, с которым приходится мириться из-за чужого каприза.
Чтобы понять это, хватило одной прогулки по дому. Мне надоело сидеть взаперти, да и просто было интересно, ведь особняк стар, куда как старше наместника с его семейством, и выстроен был отнюдь не для псов. Под каменными панелями я пусть не сразу, но услышала живое сердце дома, и оно, почуяв во мне кровь альвов, позвало.
Ему так хотелось поговорить с кем-то.
А я просто любовалась… барельефами. Стеблями колонн, которые распускались тончайшими ветвями капителей. Зеркалами, что некогда вросли в стены. И молодыми еще, едва разменявшими сотню лет, чашами фонтанов. Вода шептала о корнях, которые глубоко уходили в плодородную почву Долины, до самой каменной подложки…
Мне было почти хорошо, однако взгляд – не хозяйки, кого-то из слуг, но высшего ранга, – пойманный в зеркале, разрушил очарование момента.
– Вам лучше будет вернуться, – холодно произнесла женщина в сером платье и губы поджала, словно сама необходимость разговаривать со мной унижала ее.
Я вернулась, спиной ощущая назойливый взгляд. За что они боялись? За ковры? За мебель? За столовое серебро? За то, что кто-то вдруг узнает обо мне… это же так неприлично. Нет, я не жалуюсь, но вечером Оден – по вечерам он уходит на час или на два, и становится совсем невыносимо – говорит:
– Пожалуйста, не выходи больше.
– Совсем?
– Без меня. – Он за спиной, всегда за спиной, потому что к лицу моему так и не привык. – Это чужой дом, Эйо…
