Тата Орлова - Анастасия. Дело для нежной барышни
– Тебя что, били? – тут же возмущенно воскликнула я, взяв на себя это трудное дело – утихомирить раззадоренных мужчин.
– Иногда кажется, что – мало, – улыбнувшись мне, довольно обтекаемо ответил Энгин. Вновь посмотрел на Сэма: – Он – провокатор. И в людях разбирается хорошо, быстро определяя слабые места.
– Да понял я, – отмахнулся от него Самюэль. – И про князя понял. – Это было сказано уже для меня.
– А я ничего и не говорила, – подмигнула я Вилю, который внимательно наблюдал за перепалкой, предпочтя пока не вмешиваться.
– А раз понял, – тем не менее продолжил Энгин, – то постарайся держаться от него подальше. – Не дав Сэму сказать ни слова, попросил, обращаясь ко мне: – Обещай, что дождешься князя.
– Я за ней присмотрю, – вместо меня ответил Вильен. – И за Сэмом – тоже.
– Тогда я спокоен, – вроде как с облегчением вздохнул Энгин. Подойдя к двери, оглянулся, посмотрев на меня: – Мы ее обязательно найдем.
О ком говорил, было ясно и без уточнений. О моей сестре…
– Мне бы его уверенность, – заметил Сэм, как только Энгин оказался в коридоре. Подошел к моему столу, взял папку. – Что ты имела в виду, когда сказала, что ничего не понимаешь?
– Почему она не пришла к матушке? – не помедлила я с ответом. Те мысли не отпускали, заставляя вновь и вновь к ним возвращаться. – Она знала ее лично! Даже если был утерян адрес, даже если не было документов, подтверждающих, кем были мы…
– Она не могла, – перебил меня Самюэль, передавая мне папку. – Взгляни на дату.
Я сделала то, о чем он попросил, посмотрела вопросительно.
– Как только появились сообщения о черной лихорадке, – начал он, предпочтя отойти к окну, – закрыли мосты на тот берег, чтобы обезопасить семью императора и золотой круг. Спустя несколько дней был запрещен въезд и в Белый район. Исключение делалось только для лекарей-магов. И для тех, у кого был защищающий от болезни амулет.
Я кивнула, больше не требуя пояснений. Стефания Рукошина сделала все, что смогла, но опоздала. Добраться до Елизаветы Николаевны она просто не успела.
– Настя… – Вильен поднялся из-за стола, подошел ко мне. – Мы все равно будем искать.
– Я знаю, – кивнула я, бросив взгляд на циферблат. Восьмой час… Мне хотелось просто добраться до постели и больше ни о чем не думать.
Ни о сестре…
Ни о матушке, которая столько лет обманывала меня, говоря, что так и не сумела найти ничего о моих родителях…
Ни о князе, появление которого столь значительно изменило мою жизнь…
Ни о деле, к которому нам предстояло вернуться…
Не сегодня…
– А когда закрыли Ремесленный? – неожиданно сбил меня с меланхолического настроя Вильен.
– Вместе с городскими воротами, – тут же откликнулся Сэм, как и я, с удивлением посмотрев на Вильена. – Что?!
– А то, что мы не там искали! – воскликнул Вильен. – Приют Елизаветы Николаевны! Он же находится в Синем районе.
Я бы с удовольствием разделила его оптимизм, но он только что лишил меня последней надежды… Из девяти подкидышей, принятых в приют в то время, не выжила только одна… И только у нее, как и у меня, родные так и не нашлись.
Кем она была: родной сестрой или кузиной, мне лишь предстояло узнать…
Молчать по дороге уже входило у нас в привычку. Единственное отличие – на этот раз не был склонен к разговорам и князь, предпочтя откинуться на мягкую спинку сиденья и закрыть глаза.
– Как себя чувствуете? – все-таки не вынесла я тишины. Все, что угодно, только не возвращаться вновь и вновь к сделанным нами открытиям.
– Кажется, лучше, чем вы, – так и не открыв глаз, негромко произнес он. – Тяжелый день?
– Бывало и хуже, – довольно честно ответила я, мысленно укорив себя. Не стоило начинать этот бессмысленный разговор.
Не стоило…
– Есть события, которые уже не изменить, – словно подслушав, заметил князь. – Хотим мы того или нет. Но вот предотвратить те, что еще не произошли, нам вполне по силам.
– Это вы о себе? – не без язвительности уточнила я.
Он был прав, но вот признать его правоту оказалось трудно.
– И о вас – тоже, – все так же… не спокойно – проникновенно ответил он. – И вам об этом известно не хуже меня.
– Расследование преступления влечет за собой возможность избежать следующего, – повторила я запомнившуюся фразу из вводного курса.
Сухонький старичок, который вел его, навсегда оставил ощущение значимости того, что мы делали. Научил видеть не грязь, с которой мы сталкивались, – будущее, которое благодаря нам станет чище.
– Есть разные задачи и разная степень влияния, – добавил Северов, только теперь выпрямившись и посмотрев на меня. – Иногда идти до конца бывает просто невыносимо.
– Похоже на попытку оправдаться, – огрызнулась я, тем не менее приняв его слова. И не только разумом.
– Мне не в чем оправдываться, – качнул он головой. – Ни перед вами, ни перед Елизаветой Николаевной.
– Я приму это к сведению, – заставила я себя кивнуть, – но день действительно был тяжелым.
– И, к сожалению, он еще не закончился, – ободряюще улыбнулся Северов. Когда я ответила непонимающим взглядом, продолжил: – Ужин. Принц Оран, его советник и воспитанница Аль Абара Розалия.
– Миниатюрная девушка с полными загадок темными глазами и множеством тоненьких косичек, – усмехнулась я.
Имя – Розалия кунай-то подходило как нельзя лучше. Такая же колючая.
– А вы разве уже знакомы? – вроде как удивился князь, посмотрев на меня с хитрым прищуром.
– А разве воспитанница Аль Абара может быть иной? – задумчиво приподняла я бровь. Потом невольно улыбнулась, представив, как мы уже не первый год женаты, сидим за ужином, обмениваясь новостями.
У него свои тайны, у меня… свои. И обоим друг о друге многое известно… из других источников.
– Вы очень мило улыбаетесь, – наклонился ко мне князь, разбив видение. Взял мои ладони в свои, поднес к лицу. – Очень жаль, что мы не встретились при более благоприятных обстоятельствах.
– Возможно, мне – тоже, – попыталась я отстраниться, буквально оглушенная столь резкой переменой темы разговора.
Князь моей попытки словно и не заметил, продолжая удерживать ладони у своего лица. Прикосновение было чуть колючим, но этот момент только добавлял какой-то искренности всему происходящему.
Искренности и… реальности.
– Пройдет несколько дней, и все закончится… – Его дыхание ветерком скользнуло по руке, вызвав невольный озноб. – Но не для меня…
– Князь! – Моя попытка возмутиться его действиями была слабой.
Я не хотела…
Я не хотела, чтобы он меня отпускал!
– И вот тогда я произнесу те слова…
Он замолчал сам. Экипаж повело в сторону – мы въезжали в парковую зону перед домом, а спустя пару минут остановился, окончательно разрушая эту странную иллюзию.
Я и… он…
Прежде чем открылась дверь, князь успел на мгновение прижать мои ладони к своим губам и… наваждение растаяло, оставив с горькой действительностью. Пройдет всего лишь ночь, и исчезнет даже тень надежды…
Даже той, которой уже не было.
В холле нас встречал Петро. Как-то недовольно зыркнув на князя, бросился ко мне:
– Анастасия Николаевна, матушка уже заждалась! У нас…
– Знаю, – перебила я, ловя себя на том, что хочется просто уткнуться носом ему в грудь и поплакать. Как маленькой. – Как Лала? Ты был у нее?
– Был, – как совсем недавно Северов, прихватив меня за руки, кивнул Петро. – Уже встает, разрешили ходить. Через несколько дней будет дома. – Когда князь поднялся по лестнице, оставив нас внизу одних, продолжил: – Елизавета Николаевна встревожена. С двери глаз не сводит, вас ждет.
Я резко выдохнула, опустив на мгновение взгляд. О себе я подумала, а вот о матушке… Она же прекрасно понимала, что не просто так я узнавала имя горничной Юлии Вертановой. Да еще и отправляла вестника…
– Нет у меня для нее добрых известий, – твердо посмотрев на Петро, произнесла я. – Неужели она не знала?! – вырвалось стоном.
Кажется, Петро понял, о чем именно я говорила.
– Время тогда было тяжелое, – как-то… весомо сказал он, став той опорой, которой негласно являлся для нас всех. – Много умерло, много сиротами осталось. Сначала не о том думали, а как согреть да накормить. Елизавета Николаевна не всегда домой ночевать возвращалась, все при детях да при детях. А уж вы совсем тяжелой были, угасали прямо на глазах. А потом, когда чуть полегчало, беспомощной, как младенец. – Он вздохнул… Тяжело, натужно… Словно готовил. – А чуть позже письмо пришло из степи с гонцом. А там всего одно слово: погибли. От кого – я не знаю, но матушка долго плакала.
– Прости, – повинно опустила я голову. – Но это так несправедливо…
Вот и все! Ее молчание объяснялось совсем просто… Нельзя сказать того, о чем не знаешь. Или… уверен, что не знаешь, как было в моем случае.
Кто – я, она, возможно, и догадалась, а что касалось остального…
