Карина Демина - Невеста
Косуля, сбитая наземь, подняться не успела. Клинок вспорол ей горло, и Оден, склонившись к ране, пил горячую солоноватую кровь. Вкус ее был привычно отвратителен, но польза – несомненна.
Силы пригодятся.
Сердце было жестким. Печень знакомо горчила. И когда ком тошноты подкатил к горлу, Оден стиснул зубы: хватит. В конце концов, он не щенок, чтобы не справиться с собственным телом.
И то сдалось, приняв еду.
Но не Эйо.
Эйо не исчезла, как того Оден опасался. Перенесла вещи, вытряхнула на плащ содержимое сумки и с задумчивым видом перебирала сухие стебельки трав.
– Ты? – Она растерла серо-зеленый лист и обернулась.
Зачем она обернулась?
Если со спины… если лица не видеть… если бы вообще не видеть…
Кажется, Эйо поняла, пожала плечами и вернулась к бессмысленному занятию. Оден сам раскладывал костер и жарил мясо, вместо соли посыпая пеплом. А лист лопуха – чем не блюдо.
Подходил осторожно, боясь не столько ее, сколько себя.
Поставил еду на землю.
Коснулся плеча.
И отпрянул прежде, чем она обернулась вновь.
– Знаешь, – Эйо заговорила под вечер, наверное, надоело в сотый раз вещи перекладывать, – мне кажется, нам лучше разойтись.
– Нет.
– Я покажу, как спуститься в Долину. И дальше ты справишься.
– А ты?
Сложно разговаривать, сидя к кому-то спиной. А дым костерка мешается с таким родным запахом, который манит подойти ближе.
– И я справлюсь.
– Время… – Оден не собирался ее отпускать, во всяком случае, пока не убедится, что она в безопасности. – Дай мне время. Пожалуйста.
Четыре дня. И четыре ночи. Спать она устраивается отдельно, закручивается по самую макушку в старый плащ, тот самый, из деревни, и засыпает почти мгновенно.
Беспечный родничок.
Без нее плохо. И Оден подбирается настолько близко, насколько это возможно. Не потревожив сон, он ложится рядом и закрывает глаза. В темноте все по-прежнему.
А рассветы он начинает ненавидеть.
Страх причинить ей вред заставляет просыпаться за миг до того, как небо начинает светлеть. Уходит, перекинув второй, нагретый за ночь плащ. В предгорьях прохладно, и Эйо под утро сворачивается калачиком, пытаясь сохранить остатки тепла.
Она все понимает, но ни о чем не спрашивает.
Просыпается.
Складывает вещи. Идет. И терпит присутствие Одена рядом. Сегодня Эйо подобралась к Долине.
– Дорога там. – Она остановилась на краю холма и уперлась руками в колени. Сумка соскользнула. Ветерок взъерошил светлые волосы, обнажая полоску загоревшей кожи на шее. – Сегодня спустимся, а завтра уже и до деревни доберемся. Здесь много деревень.
Эйо не говорит о том, что будет дальше.
Долина. Патруль, который в подобном месте просто-таки обязан быть.
Возвращение.
Дом.
Этой ночью подойти незаметно не получается.
– Перестань, пожалуйста. – Она поднимает край плаща, словно стену матерчатую возводит между собой и Оденом. – Я тебя не понимаю.
Оден сам себя не понимает.
Но все равно ложится рядом и, раз уж Эйо не спит, обнимает ее. В складках плаща легко найти руку, и Оден помнит ее распрекрасно – узкую ладошку и каждый палец. Мизинец чуть кривоват, а на большом – ноготь ребристый, неровный, почти как те, которые у него отросли. Тоже сорвала где-то?
Ему знаком полукруглый шрам на тыльной стороне ладони. И острые косточки запястий.
А вот царапина свежая.
– Почему? – Голос Эйо дрожал. Она не плакала. Не обвиняла. Не требовала объяснений. И вот теперь заговорила. – Потому что я на альву похожа?
– На королеву.
В ее волосах запутался узкий ивовый лист, еще вчера, наверное, потому что сегодня Оден не помнит, чтобы проходили мимо ивы. Осмелев, он вытягивает лист.
– Неправда. Я видела… ее портреты.
– В них мало правды.
Портреты одобрены цензурой. И на них королева Мэб куда более живая, нежели в жизни.
– Но я… я же все равно не она! – Острый локоток впивается в ребра, намеком, что стоит отодвинуться.
Но Оден не готов слышать такие намеки.
– Я знаю.
Но, оказывается, знать недостаточно.
Попытаться рассказать?
Хотя бы затем, чтобы еще ненадолго задержаться рядом.
– Это ложь, что пытки можно выдержать. Некоторое время, конечно, можно. Кого-то хватает на день… на два… на три… впрочем, там скоро теряешь счет времени. Я пытался определять по палачам, у них посменная работа. Один уходит, второй возвращается. Значит, прошло двенадцать часов. Ничтожно мало по сравнению с тем, сколько еще впереди. Второй мне нравился больше. То есть не нравился, не так. Но он иногда перерывы делал. И еще выпивал, а с похмелья руки не те… легко переборщить. И тогда я уходил в забытье, а это – отдых.
И все-таки Оден коснулся той смуглой полоски на шее, хоть и получил второй удар под ребра.
– Когда просто палачи, я еще держался, но… она умела чувствовать боль. Она появлялась, садилась и начинала отдавать распоряжения. Никогда не повышала голос, но ее слышали, даже когда я кричал. А я кричал. И умолял прекратить. Рассказал все, что знаю… я много знал, но ей было недостаточно.
За ухом запах теплый, насыщенный.
И дрожь проходит.
– Она училась играть на мне, как на инструменте. Нажимаешь клавишу, и раздается звук… выше или ниже… ей нравилось сочинять такую музыку. Как-то я сорвал голос, и королева отпаивала меня теплым молоком. С ложечки. А при этом рассказывала, насколько я никому не нужен, там, дома… и что дома скоро не останется.
Луна ушла. И костер погас. Темноту нельзя назвать непроглядной, но ее достаточно, чтобы не видеть лица королевы.
– Ей инструмент не нужен был, она словами причиняла боль. Как-то делала так, что я понимал – я действительно не нужен. Ни королю. Ни брату. Ни кому бы то ни было. У меня ничего нет. И ничего не было. Тогда я придумал себе невесту.
– Самую прекрасную девушку в мире…
– Да. Королеве это показалось забавным.
Ответом – тихий вздох.
– Эйо, я знаю, что ты – это ты… и ты мне нужна.
Сейчас. И завтра тоже. И много дальше, чем завтра.
– Но когда я вижу лицо… ее лицо, я вспоминаю все, что было. Это пройдет, но мне нужно время.
То, которое до рассвета, нельзя терять. В темноте все немного иначе, почти как прежде, только поцелуй какой-то горький получился. И Эйо отвечает не сразу.
Но отвечает.
И касается его лица, оставляя след меда и вереска.
– Нам все равно придется расстаться. – Шершавый шепот, шелест даже. – Зачем себя мучить?
– Я тебя не отпущу.
Это не обещание. Это данность.
Но ночи не так много, чтобы тратить ее на слова. И Эйо трется щекой о щеку, выдыхая:
– Глупая ты собака.
Я выбралась во двор на цыпочках.
Светало.
Лиловый воздух. Запах навоза, молока и свежего сена. Высокий забор и кошка, которая переступает со штакетины на штакетину. Низкий колодец под крышей и ведро воды на крюке.
Пить хочется, но я, склонившись над ведром, разглядываю собственное отражение.
Лицо как лицо. Обыкновенное.
Я привыкла к нему, пусть и давно не видела себя в зеркале. Провожу по щеке, подбородку, трогаю губы, пытаясь понять, где Оден нашел то самое сходство с королевой.
Ее портрет висел в лагере. И в храме. Места разные, но портрет одинаков, из тех, что дозволены к печати. Королева в церемониальном платье цвета молодой травы. Платье роскошно, а королева – прекрасна. И мне ли с нею равняться?
Но дело не в ней и не во мне.
Дело в том, что следовало уйти сразу.
Была ведь возможность, в предгорьях легко затеряться, и Лосиная Грива помогла бы след скрыть. А Оден вряд ли стал бы искать. Но я осталась.
Чего ради?
В ведре ответ точно не сыщется. Разрушив водяное зеркало прикосновением, я умылась, стряхивая остатки сна, и напилась. Вода в Долине была сладкой, с металлическим привкусом, который долго оставался на языке. Нельзя сказать, чтобы невкусно, скорее уж непривычно.
Да и само это место… Деревня, но из богатых. Дворов всего с полсотни, однако каждый раскинулся привольно, вмещая и дом, зачастую массивный, старый, но ухоженный, и сарай, и хлев, и низенькую пристройку для птицы. Земля здесь была жирна и щедра, да и подкармливали ее ежегодные разливы, вынося сытный темный ил. Местные крестьяне паче своих дворов берегли древние каналы с рукотворными плотинами.
Здесь растет зерно, что капризная пшеница, что ячмень, а также греча и тонкий хрупкий лен, который продавали на местную мануфактуру. А на другую – овечью шерсть, благо хватало земли и для скота.
Держали коров, лошадей…
И будто бы позабыли про то, что была война.
Нас встретили настороженно, но без опаски. Староста, мужик солидный, особенно животом, который нависал над широким поясом, окинул Одена цепким взглядом.
– Уж не побрезгуйте, – сказал он, кланяясь. – Чем богаты, тем, как говорится… дорогому гостю.
Что ж, следовало признать, что чужая земля началась много раньше Перевала. И Оден это понял.
– Девушка со мной. – Тяжелая лапа легла на плечо. – Надеюсь, проблем не будет?
