Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди
— Это как? — Евдокия с трудом подавила зевок. Даже совестно стало: ночь, досмотр непонятный, все переживают, а ее вот в сон тянет.
— Как до того…
— Думаешь…
— Полагаю, — Себастьян прихватил кожаный портфельчик с оторванною ручкой, — что существует некая вероятность, что меня… скажем так, желают вернуть на путь истинный. Всего-то и надо, что передать прямой приказ, печатью заверенный. Дуся… вот чтоб я хоть раз еще кровью поклялся!
Он спустился по шаткой лесенке первым и был столь любезен, чтобы руку подать.
— Где это мы? — Евдокия спросила чуть громче, чем следовало бы, и ей ответили:
— Петушки…
Петушки были деревней, небольшою, в два десятка дворов, тихою. Невзирая на близость к границе, жизнь здесь текла мирно, неторопливо, и оттого появление королевских улан вызвало небывалый доселе ажиотаж. Девки радовались. Парни были мрачны. Староста мысленно считал убытки, прикидывая, сумеет ли добиться от казны возмещения оных…
— Доброй ноче, панове, — громко возвестил улан в малом чине, и на голос его дружным хором отозвались деревенские собаки.
Себастьян лишь фыркнул и локтем Евдокию подпихнул.
— Что происходит?!
Вывели лишь тех, кто обретался в вагонах второго и третьего класса. Однако и оказавшись вне поезда, люди держались своих вагонов, не то из опасения потерять их во тьме, не то из нежелания мешаться с теми, кого полагали ниже званием.
И бледная панночка, вида не то очень уж благородного, не то заморенного, повисла на руке серьезного господина. Этот, судя по выправке, из военных и пусть бы путешествует всего-то вторым классом, но скорее из соображений экономии, чем от недостатка средств.
Стоит. Хмурится. Молчит.
Переминается с ноги на ногу пухленький господин, вертит растерянно головою, щурится. На голове господина — ночной колпак, на ногах — тапочки вида самого домашнего, на плечах — шаль женская, с кистями. И вид собственный, и то, что иные люди стали свидетелем оного, господина смущают донельзя. Он то втягивает живот, стремясь казаться стройней, то, напротив, горбится, кутается в шаль, будто надеясь, что она поможет исчезнуть…
Себастьянов взгляд ненадолго остановился на женщине в годах, в черных траурных одеждах да с толстенным кошаком на руках. Кошак к суете относился с редкостным безразличием, верно полагая, что оная его не касается. Его хозяйка озиралась, и на сухом, костлявом ее лице застыло выражение крайнего неудовольствия…
Меж тем улан широким шагом прошелся вдоль шеренги и вернулся к Евдокии.
— Происходит, дорогая панночка, — сказал он громко, так, что слова его услышали не только пассажиры, но и притихшие было петушковские кобели, — то, что по распоряжению тайной канцелярии кажный пассажир, каковой следует до Серых земель, подлежит личному досмотру.
Улан крутанул ус и панночке подмигнул. А что, хороша! Кругла. Грудаста. И коса вон до самой земли…
— Это по какому же праву? — поинтересовалась панночка, распоряжением тайной канцелярии не впечатленная. — И что значит, «личный досмотр»? В вещи мои полезете?
— И в вещи тоже. — Улан крутанул второй ус. Привычка сия появилась у него после знакомства с одною вдовушкой, дамой сурьезных габаритов и намерений, каковой весьма и весьма оные усы по сердцу пришлись. — Однако найпервейшим делом мы осмотрим каждого пассажира… и пассажирку…
Он обвел людей взглядом, каковой сам полагал престрогим.
— …на предмет наличия хвоста.
Люди загомонили.
И пухленький господин в ночном колпаке сказал:
— Произвол!
Господин сей путешествовал не просто так, но по заданию редакции. А служил он в «Познаньской правде», солидном, не чета «Охальнику» и иным желтым листкам, издании, чем гордился немало. Правда, гордость сия мало утешала в командировке, каковую господин полагал едва ли не ссылкой, и ссылкой бессмысленною, ибо что может произойти на Серых землях? Он писал дорожные заметки, где с одинаковым рвением ругал что черствые пирожки, что железнодорожное управление…
— Произвол! — Неожиданно для самого господина, который, признаться, втайне властей побаивался, особенно в ситуациях, когда оные власти имели численный перевес, его поддержали: — Совершеннейший произвол!
Господин покосился на улана, коего эти восклицания впечатлили мало. Он гражданских недолюбливал огульно, не деля на сословия и возраст. Однако из всех нынешних его подопечных особо выделялся тощий студиозус в синих очочках.
А ведь ночь на дворе!
— Что вы собираетесь искать? — очень уж громко поинтересовалась панночка, которую пренеприятный типус держал за руку. — Хвост?
— Это розыгрыш? — подал голос военный, и улану разом захотелось сказать, что пан не ошибся, что оно и в самом деле розыгрыш… шутка дурная… вот только ведомство, за престранным этим распоряжением стоявшее, шутить не умело вовсе.
— Это приказ. — Улан вдруг ощутил свою никчемность.
И беспомощность.
И разом вспомнилось, что на границе он первый год и до сего дня собственно с границею не сталкивался, почитая то превеликим везением. А тут в серых глазах человека, явно из своих, которому бы уразуметь, что уланы — люди подневольные, он прочел, что после нонешней ночи его карьера претерпит некоторые изменения.
— Приказ, — повторил улан и ус крутанул, придавая себе же храбрости.
В конце концов, он же не просто так стоит, а на страже интересов родины, сколь бы престранными сии интересы ни выглядели на первый-то взгляд.
И нижние чины смотрят. Коль пойдет на попятную, в жизни не простят… будут сказывать, пока правдивая история в байку не превратится, которых по уланским-то полкам множество гуляет… а главное, опосля этакого позору только в отставку и подавать, поелику даже писари всерьез принимать не станут.
— Приказ! — рявкнул улан, дергая себя за второй ус.
— И как же вы собираетесь этот приказ исполнять? — еще громче поинтересовалась девка с косою.
Более она не казалась улану привлекательной, напротив, в ней он вдруг узрел воплощение всех былых опасений. А верно гадалка сказала, что сгинет он из-за бабы… Вот этой, любопытной, вопросами своими иных баламутящей…
— Обыкновенно… юбки подымете…
Охнула бледненькая девица, осев на руке офицера.
— Господа хорошие! — тотчас возопил студиозус и тощую грудь выпятил, сделавшись похожим на щуплого деревенского петушка, который только и гораздый, что орать. — Да что же это творится!
Господин вытащил из-под ночного колпака кристалл, который сдавил в руке. Матерьяльчик наклевывался прелюбопытный, не чета черствым пирожкам и хамству проводников. Это ж целый разворот занять можно будет.
Произвол властей.
Самоуправство… оскорбление чести и достоинства… тайная канцелярия охотится за простыми людьми… никто, обладающий хвостом, не может чувствовать себя в безопасности.
Строки статьи, которая принесет если не славу непримиримого борца за права простых граждан и демократические идеалы, то всяко достойный гонорар, что было в нынешних обстоятельствах куда важней.
— Доколе?! Я вас спрашиваю, доколе… — Студиозус воздел руку над головой, говорил он страстно, с вдохновением, и поневоле пассажиры, в большинстве своем скорее озадаченные, нежели возмущенные, прислушивались к его словам. — Мы будем терпеть унижения?
— Заткнись… — прошипел улан и шагнул было к студиозусу, который от этого малого движения поспешно отпрянул, оказавшись за спиной решительного вида девицы.
— Притеснения властей! И всякого, кто мнит себя властью! — из-за широких девичьих плеч выкрикнул студиозус. — Неужто и далее молча, безропотно, подобно овечьему стаду снесем мы этакий позор?!
— Да у меня приказ! — Улан, понимая, что добраться до студиозуса не выйдет — не драться же с девокою в самом-то деле, вытащил бумагу с печатью. — Проверить каждого! Без исключения!
— И проверять, сколь понимаю, вы собрались лично? — подала голос вдова, а кошак ее, приоткрыв левый глаз, протяжно мяукнул, верно, присоединялся к вопросу. В отличие от людей, он хвоста не скрывал и не стыдился.
— Н-ну… д-да… — Под взглядом женщины, которая была не просто женщиной, а офицерскою вдовой и офицерскою же тещей и ныне следовала до Журовиц, где квартировался полк зятя, улан окончательно смешался. — Так… кому ж еще…
— Извращенец! — тоненько воскликнул студиозус.
Ахнула немочная девица, которая удерживалась от обморока исключительно немалым усилием воли, и не от храбрости, но от любопытства. Доселе жизнь ее не баловала событиями столь волнительными.
— Я не извращенец! — Улан отчаянно покраснел. — Я приказ…
— А кто? Разве не вы собираетесь лезть под женские юбки?!
— В интересах короны… — прозвучало жалко.
— Небось и в панталоны заглядывать станете… — продолжил студиозус, и говорил он громко, так, что слышали его не только пассажиры и петушковские кобели, но и все петушковцы, до сего дня и не подозревавшие за уланами этаких намерений. — А то вдруг да хвост в них прячется…
