Карина Демина - Чёрный Янгар
Полгода на побережье в тесном загоне, куда сгоняли негодный товар, – достаточный срок, чтобы выучить чужой язык. И саббу понимает, но продолжает бормотать, рассказывать о зубастых рыбах, костлявых, но с мясом нежным, которое само на языке тает.
Глупец.
О еде нельзя говорить – будет хуже. Только саббу не понять. Он мыслями еще дома. Он по-прежнему силен и славен, у него пять жен и множество детей. Не выживет. Янгу ли не знать, что такие, которые только прошлым дышат, в настоящем слабы. Прошлое надо забыть. Вот у него получилось, память закрыла то, что было до побережья, загона и чернолицего смешливого надсмотрщика, который изредка совал Янгу недоеденные лепешки. И приговаривал:
– Айли-на!
Бери, отъедайся. Тощих не любят, не покупают. Плохо это.
Сбежать! Не здесь, позже, когда караван дойдет до предгорий.
Куда?
Куда-нибудь, пусть на самый край мира, лишь бы там не было этой жары, песка и выцветшего неба, по которому тенями скользят падальщики.
И Янгу, переворачиваясь на живот – солнце опаляет и сквозь ткань, – закрывает глаза. Он видит этот новый дом, возможно, даже помнит его, хотя и отрекся от своей памяти.
Но Север идет по его пятам.
Мысли о прошлом, казалось, стертом, ушедшем в небытие, не отпускали. Янгхаар слушал заунывный вой плакальщиц, сквозь веки смотрел на отблески пламени. Нынешняя его смерть не имела ничего общего с той, настоящей, которая много раз подбиралась к Янгару.
Эта пахла молоком и свечным воском. Маслом, которым разводили краски. Женским потом.
И еще – сырым камнем.
Настоящая воняет гноем и кровью, у нее вкус песка на губах и голос надсмотрщика, который требует подняться. Или смрадное дыхание хищного зверя – того медведя, который, поднявшись на задние лапы, медленно подбирался к Янгу.
И толпа кричала:
– Рви! Рви!
У них был один голос на всех. И медведь покачивался, переступая с лапы на лапу. Старый, со всклоченной грязной шерстью, с глазами, заплывшими гноем, он чуял легкую добычу. И шел, желая не столько сожрать, сколько разорвать.
Боль за боль.
А нож в руке – слишком мало.
И Янгу отступает. Он пятится до самой ограды, не слыша криков и улюлюканья – толпа желает драки. И стражник, которого тоже захлестнул азарт, нарушает правила. Он просовывает сквозь прутья копье и тычет острием в плечи Янгу, поторапливая:
– Давай!
Наверняка он поставил на время. Сколько отвел десятилетнему мальчишке, слишком дерзкому, чтобы из него вышел хороший домашний раб? Слишком упрямому, чтобы и вправду учить на бойца? Минут пять? Они вот-вот истекут, и стражник потеряет деньги.
Почему-то именно эта мысль разозлила Янгу.
– Вперед! – Копье вспороло кожу на предплечье, и эта новая боль вдруг все изменила.
Страх исчез. Осталась ярость. Иссушающая, как пустыня Дайхан. Всеобъемлющая.
Алым пламенем полыхнуло в глазах. И руки сами вцепились в копье, дернули, выворачивая, и стражник не то от неожиданности, не то от испуга выпустил древко.
Янгу помнил, как стучала кровь в висках. И что стало вдруг тихо-тихо. А медведь, подобравшийся вплотную, покачнулся и медленно, как-то очень уж медленно стал опускаться на четыре лапы. Янгу вдыхал смрадное его дыхание. И тянулся к оскаленной пасти, готовый впиться в нее зубами. Он видел черные губы, бледные десна зверя, длинный язык, свернувшийся улиткой, и желтоватые сточенные клыки.
Рев оглушил. И что-то дернулось, норовя выскользнуть из рук.
Янгу не позволил. Он стоял, навалившись всем телом на древко, по которому лилась горячая медвежья кровь. И к звериному голосу добавился совокупный вой толпы.
А зверь умирал. Он упрямо полз вперед, норовя дотянуться до человека, насаживая самого себя на копье. И когда древко, затрещав, раскололось, Янгу отскочил в сторону.
Он был быстр.
И ловок.
И странное алое, стучавшее в голове, не позволяло сдаться. Еще остался нож в руке. И надеждой – широкая кровавая полоса, которую зверь вычертил на песке. Вот только опыта не хватало. И удар лапы перебросил Янгу через всю арену. Последнее, что он услышал, – восторженный рев толпы.
Он пришел в себя в сыром подвале, куда сносили раненых. И смуглокожий лекарь с длинной белой бородой, похожий на цаплю в чалме, бродил меж тел. Янгу не мог дышать от боли, но заставлял себя втягивать спертый воздух. Перед глазами плыло, но закрывать их было нельзя. Янгу знал, что сон, забытье в подобном месте – верная смерть.
И смотрел на синие атласные туфли с загнутыми носами.
За лекарем шли ученики. И когда он останавливался, указывая то на одно, то на другое тело, ученики вытаскивали его из общей груды. Тела уносили. И Янгу молился, чтобы выбор остановили не на нем. Если уж умирать, то здесь, от честных ран, а не на каменном столе, под рукой мальчишки-недоучки.
И боги снизошли к просьбе. Лекарь переступил через Янгу.
Хозяин появился позже – не прежний, новый. Его лицо проступило перед глазами Янгу сквозь полог боли. Крючковатый нос. Впавшие щеки. И усы, которые Хазмат подкрашивал хной. Тогда Янгу не знал имени, но зачарованно уставился на эти усы, длинные, заплетенные в косы, чем-то похожие на плети… Плети Хазмат очень даже жаловал.
– Живой? – Он раздвинул Янгу веки. – Живой… Хорошо. Держи!
На грудь упала монета, шестигранный дирхем с дыркой в центре.
Дирхем – это много. Две лепешки с мясом и еще кувшин воды или дрянного кислого вина, которое иногда приносили в загон.
– Это твоя нынешняя цена, – сказал Хазмат и вложил монету в руку. – Но года не пройдет, и ты будешь стоить в сто раз больше. Если выживешь.
Янгу выжил.
Спустя год его цена и вправду достигла ста дирхем. Через два – выросла вдесятеро. Через пять сам хатами-паша предлагал цену в серебре по живому весу. А через шесть Янгу удалось убить хозяина и сбежать.
Год ушел на то, чтобы добраться до Севера.
Десять – чтобы стать тем, кем он является сейчас.
И разве это не достойный повод для гордости? Золотые рода кичатся своими корнями, забывая, что любое родовое древо начиналось с одного человека. И сегодня Янгхаар посадит собственное.
Поднявшись с холодного ложа, он коснулся старых шрамов, которые ощущались сквозь слой краски. Нет больше мальчишки Янгу, появившегося на свет в рабском загоне.
Нет Янгара Северянина, цепного пса Хазмата-хаши.
Нет и Янгара Черного, верного меча и правой руки Вилхо.
– Что из этого ты оставишь… – Голос доносится издали. Но выбор сделан давным-давно: жена Янгхаара Каапо достойна всего самого лучшего. Говорят, что у Пиркко-птички глаза синие, яркие. И Янгар приготовил для нее сапфир размером с кулак младенца.
Но сейчас камень смотрелся тусклым, невзрачным.
Недостойный подарок.
А вот дирхем на веревочке – дело иное. И Янгар забрал монету.
Уже не Янгар, но безымянный мужчина, рожденный во тьме.
…Женщина спала, свернувшись калачиком. И Янгар подошел к ней, страшась до срока потревожить этот сладкий сон. Сколько раз представлял он себе Пиркко-птичку, гадая, и вправду ли она столь хороша, как о том говорят. И вот она.
Ее кожу покрывает слой краски. Узоры сложны, и Янгар позволяет себе любоваться ими. Присев рядом, он проводит вдоль желтой линии, не прикасаясь к коже.
Его невеста юна.
И стройна, как молодая осина. Даже во сне она прикрывает ладонями грудь, словно смущается его взгляда. Ее бедра округлы, а ноги сильны, и Янгар нежно касается розовой ступни…
Глава 8
Связанные нити
Всполохи огня скользили по стенам. Алый гранит. Черный обсидиан. Золотые жилы швами. Светильники из бронзы. Живое пламя, отраженное в чаше бассейна. Шелковая гладь воды, расшитая живым подземным жемчугом. Каменное ложе и груды мехов.
Я лежу, разглядываю потолок, и в белых слюдяных наплывах мне видятся застывшие лица.
Наблюдатели?
Или те, кто дерзнул некогда оскорбить богиню и остался в ее подземельях навек. Страшная участь.
Я лежу. Сжимаю в кулаке зеленый камушек, кляня себя за глупость. Следовало взять цепочку, или перстень, или что угодно, но из украшений, достойных Янгара Черного.
Время тянется, медленное, вязкое, в разбавленной пламенем темноте.
Я сама не заметила, как задремала. И разбудило меня прикосновение.
– Тише, – чьи-то сухие губы царапнули щеку. – Не бойся.
Чьи-то пальцы расплели косы. Чья-то рука легла на мой живот, не позволяя отстраниться. И сама я опиралась на кого-то большого, горячего.
– Я не причиню тебе вреда, – пообещал Черный Янгар. Впрочем, здесь и сейчас он не был Клинком Ветра, но лишь мужчиной, который желал связать свою судьбу с женщиной.
Остальное для слепой Кеннике не имело значения.
Но я… Я должна была сказать правду.
Кому?
Для чего?
Уже сплетаются нити наших жизней.
Нехорошо новый дом на лжи строить.
Но не выйдет ли так, что правда меня же ранит?
Я скажу.
Правду.
Вот сейчас повернусь к нему и скажу.
– Посмотри на меня, пожалуйста. – Пальцы Янгара гладили шею, стирая охряных змей. Он не приказывал – просил, и я подчинилась.
