Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

Кровь ударяет горячей волною в виски,
Некуда скрыться от острой, щемящей тоски…
Мертвая жизнь без значенья, холод души, пустота…
Прошлое — яркая сказка, манит к себе, как мечта…
С жалкой улыбкой безверья, хмурый, заглянешь вперед —
Вздрогнешь и прочь отвернешься… долгий, безрадостный год.

Люди восстали и ропщут, люди к свободе идут,
Право и волю добудут, светлый и радостный труд.
Видишь бесстрашные лица, слышишь горячую речь,
Но в потухающем сердце пламя опять не зажечь…
Время торопит решеньем, дерзко врывается в дверь.
Что же? Решай, малодушный, — иль никогда, иль теперь!

Люди восстали и ропщут, люди к свободе идут;
Вышли живые на битву, мертвые в ямах гниют.
С смелой, призывною речью к братьям восставшим иди!
Честный решает недолго — честный всегда впереди…

Кровь ударяет горячей волною в виски,
Некуда скрыться от острой, щемящей тоски…
С горькой улыбкой безверья смотришь тоскливо вокруг…
Что это — только безверье иль перед жизнью испуг?..

Приходит первый раз ночь в глубине могилы…
О где весь блеск твоей сверкавшей силы?
В сырой земле пришлось тебе постлать.
Как в эту ночь ты будешь почивать?

Последний дождь смочил твои подушки,
Испуганы грозой кричат во тьме пичужки,
Лампада не горит — лишь холодно печальный
Крадется лунный луч в твоей опочивальне.

Часы скользят — ты будешь спать до света?
Ты слышишь ли, как я, на башне звоны где-то?
Как я могу на миг уснуть и не страдать,
Когда, моя любовь, тебе так плохо спать?

Мне снилось, что Плеве с печальным лицом
         Со мной говорил о России,
Портсмутского графа назвал он глупцом,
         Про прочих промолвил: «Слепые!

До мелочи вижу ошибки их тут,
         И страшно за них мне обидно —
Они к революции сами идут,
         Забыв о последствиях, видно.

И мне самому приходилось спасать
         Россию от вредных учений,
Давал и приказы сажать и стрелять,
         Но мера была для гонений…

Устроишь приличный еврейский погром,
         Закроешь три высшие школы,—
Но нынче играют огнем и мечом
         Они, как лихие монголы.

Они малолетних ссылают в Сибирь,
         Они города выжигают,—
И скоро вся Русь превратится в пустырь,
         Где совы одни обитают.

Кто ж будет налоги и штрафы платить?
         Чем заняты будут жандармы?
Кто будет начальство высокое чтить
         И строить дома и казармы?..

Нет, надо сознаться, что беден умом
         Мой новый преемник безбожно,—
Опасно играть отточенным мечом,
         Опасно, порезаться можно…»

И вспомнил фон Плеве карьеру свою,
         Свои министерские розы,
И жал он сочувственно руку мою,
         И лил крокодиловы слезы.

Я в страхе проснулся… уж день наступал
         (Три четверти пятого было),
И долго плевался, и долго шептал:
         «Спаси, сохрани и помилуй!»

Моя жена — наседка,
Мой сын, увы, — эсер,
Моя сестра — кадетка,
Мой дворник — старовер.

Кухарка — монархистка,
Аристократ — свояк,
Мамаша — анархистка,
А я — я просто так…

Дочурка-гимназистка
(Всего ей десять лет)
И та социалистка —
Таков уж нынче свет!

От самого рассвета
Сойдутся и визжат —
Но мне комедья эта,
Поверьте, сущий ад.

Сестра кричит: «Поправим!»
Сынок кричит: «Снесем!»
Свояк вопит: «Натравим!»
А дворник — «Донесем!»

А милая супруга,
Иссохшая, как тень,
Вздыхает, как белуга,
И стонет: «Ах, мигрень!»

Молю Тебя, Создатель
(Совсем я не шучу),
Я русский обыватель —
Я просто жить хочу!

Уйми мою мамашу,
Уйми родную мать —
Не в силах эту кашу
Один я расхлебать.

Она, как анархистка,
Всегда сама начнет,
За нею гимназистка
И весь домашний скот.

Сестра кричит: «Устроим!»
Свояк вопит: «Плевать!»
Сынок шипит: «Накроем!»
А я кричу: «Молчать!!»

Проклятья посылаю
Родному очагу
И втайне замышляю —
В Америку сбегу!..

От российской чепухи
Черепа слетают,
Грузди черные грехи
Кровью заливают…

На печи поет сверчок:
«Есть для всех веревка»,
Раз не пишет дурачок,
Значит, забастовка…

Две вороны на кресте
Крыльями махали,
Но в толпу по доброте
Вовсе не стреляли…

Выбирают поляки
Душечку Скалона,
Напоролась на штыки
Глупая ворона…

В Риге столб сооружен —
«Павшим полицейским».
Граф Портсмутский награжден
Званием лакейским…

Дали франкам мы в заём
Под процент обычный,
Предварительный же дом
Обращен в публичный…

В Думе правым мужики
Наплевали в кашу,
С жерновом на дно реки
Бросили мамашу…

Петр Великий на Неве
Молвил: «Упустили»…
Только что прочел в «Молве» —
«Зритель» разрешили…

Пожилой и хилый врач
Высек генерала,
Как-то дурень съел калач
И… его не стало…

Конституцию ввели
И у Менелика,
Три студента в баню шли —
Тяжкая улика!

Сам сиятельный сифон
Бегает на корде;
По-французски — «mille pardons» [17],
А у нас — по морде!

Жан Кронштадтский — чудеса! —
Сделался гусаром,
Мужиков на небеса
Принимают даром.

Потащили на допрос
Милое семейство,
На жандарма был донос,—
Экое злодейство!

Радость людям, радость псам —
Думу открывают!
Льются капли по усам,
В рот не попадают…

Стал помещик у сохи —
Градом пот катится,
Ох, от русской чепухи
Голова кружится…

Дух свободы… К перестройке
         Вся страна стремится,
Полицейский в грязной Мойке
         Хочет утопиться.

Не топись, охранный воин,—
         Воля улыбнется!
Полицейский! будь покоен,—
         Старый гнет вернется…

О, испанец благородный!
Прочитавши эти строки,
Признаюсь, я был повержен
В бесконечное смущенье…

Разве в той стране чудесной,
Что Испанией зовется,
Воин, стыд и честь забывши,
Ищет ласки по газетам?

Нет, гидальго, вы испанцем
Назвались лишь для рекламы,
Чтобы грузную купчиху
Соблазнить огнем испанским.

О, испанец из военных.
О, скучающий красавец!
Не из тех ли вы испанцев,
Что Альфонсами зовутся?..