Дмитрий Быков - Рассказы и стихи из журнала «Саквояж СВ»
Он надеялся, что хоть не все места будут заняты, но бывают эпохи, когда сбываются худшие подозрения: в купе помимо тридцатилетнего Крохина действительно было сплошь мужичье. Там оказались спортивный бодрячок лет сорока — тугой, белесый, с обтянутым пузцом, — худощавый испитой мужичонка с длинным лицом вечного командировочного и огромный краснорожий детина с коровьими карими глазами. Все поздоровались с Крохиным за руку.
— Ну, товарищи, давайте знакомиться, — сказал тугой. — Некипелов Вячеслав, можно Слава. Еду до самого Энска, брательник женится. Будем гулять на свадебке.
— Каримов, — скучно сказал вечный командировочный. Он ехал в Казань в какой-то «трансгаз» — Крохин толком не расслышал.
— Крупский, — застенчиво сказал гигант, оказавшийся бодибилдером. Он строил свое тело пятнадцать лет по собственной системе и ехал теперь наглядно иллюстрировать собственную книгу об этом увлекательном процессе. Книга вышла в Москве, в ГИЗДе («Гигиена и здоровье»), но казанские магазины запросили серию встреч с автором, и автор покорно ехал.
— Ну, мужики, — радостным голосом затейника сказал Некипелов, едва поезд тронулся, — чего ни говорите, а хорошо без баб! Люблю, это самое, мужскую компанию!
— Скоро, говорят, мужские вагоны будут, — робко сказал огромный Крупский. Забавно было бы познакомить его с какой-нибудь Лениной, вот хоть с этой блондинкой, которая фотографируется на фоне миллионеров. Ей такие должны нравиться.
— Да ты что?! — радостно удивился Некипелов.
— Точно, — подтвердил Каримов.
— А мы уже! — захохотал Некипелов. — Не, а чего, правда? Не будут тут крутить эти тити-мити, что пить нельзя, что говорить нельзя… С бабой когда хорошо? Когда у ней рот занят!
Крупский застенчиво улыбнулся. Крохин тоскливо полез на верхнюю полку.
— Семен Семеныч! — укоризненно обратился к нему Некипелов, можно Слава, хотя Крохина звали Борисом. — Ну куда же вы от компании! У нас имеется…
Крохин собрался было объяснить, что пить ему совершенно не хочется, тем более с полузнакомыми людьми, но понял, что объяснение не прокатит, и покорно слез.
— Вот и отличненько, и отличненько, — с комсомольским задором приговаривал Некипелов. Он был из тех бодрых мужичков, что любят слова «кратенько», «скоренько» и «нормальненько». — А то, знаете, сидела бы тут щас какая-нибудь цаца — и все, прощай мужская компания…
— Очень правильно, — грустно сказал боди-билдер Крупский. Он, видимо, успел натерпеться от женского пола. Им всем нужно было только его роскошное тело, а не утонченная, страдающая душа.
Некипелов быстро разлил отвратительный коньяк, перочинным ножом вскрыл жирную ветчинную нарезку, вечный командировочный Каримов извлек круглую пластмассовую банку с бледной селедкой в укропном соусе, Крупский застенчиво выставил два йогурта и пачку творожку.
— Это вы всегда так кушаете? — поинтересовался Некипелов.
— Для мышечной массы, — виноватым басом пояснил Крупский.
— Ну, со свиданьицем! — воскликнул можно-Слава.
Крохин с тоской вообразил, как сейчас в купе вошла бы хоть самая завалященькая девушка — и все они тут же подобрались бы, оставили отвратительное панибратство, устыдились своей укропной селедки… Каримов постеснялся бы немедленно разуваться и вонять на все купе носками, словно эти неснимаемые носки служили ему во всех бесчисленных разъездах по неотличимым «трансгазам»… В мужском сообществе немедленно начинало дурно пахнуть, словно отказывали какие-то подсознательные тормоза; перед женщинами еще стеснялись, а друг перед другом чего ж?! Некипелов стал рассказывать, как супружница сооружала ему с собой закуски, как она вообще его любит, хотя он в счастливом браке вот уже пятнадцать лет. Каримов слушал с тоскливой улыбкой язвенника. Крупский признался, что еще не женат, потому что в двадцать пять лет уехал в Штаты, только теперь вернулся, основав там скромную бодибилдинговую фирму, и как-то все было не до брака. Зато теперь в рамках правительственной программы «Закал» он отлично вписался в нацпроект «Готовься к службе» (это был новый аналог ГТО). Лозунг «закал» почему-то никого не смешил — да и что такого, в конце концов? Закалиться, по местным понятиям, как раз и значило с ног до головы покрыться калом — только такой человек считался достойным гражданином…
— Нет, служить все-таки надо, — сказал Некипелов, ковыряя в зубах.
— Точно, — вставил свои пять копеек Каримов. — А то есть которые не служат. А за них другие служи. Кто за них будет служить? Крестьяне пойдут? И так уже армия не умеет ничего…
— Точно-точно.
— А то, — с горечью продолжал Каримов, — есть такие, за которых родители всё. Куда он такой годится, если всё родители? Развели тут, понимаешь. Я был в Швейцарии, все служат.
— А вы, Семен Семеныч, служили? — вальяжно спросил Некипелов у Крохина.
— Я Борис Андреевич, — угрюмо сказал Крохин.
— Значит, не служили? — истолковал его ответ Некипелов. — По здоровью чего или как? — и он подмигнул Крупскому.
— У меня была военная кафедра.
— А… Ну эт не служба. Эт игрушки, — припечатал Некипелов. — Я так думаю: если ты мущина — служи. Мущина должен. Пусть не два, пусть полтора, теперь вот сделали полтора. Хотя лично я два служил и не зажужжал, — он хохотнул и опять подмигнул Крупскому. — Ну когда еще себя проверить-то? Мущщина должен себя испытать, иначе как ты будешь потом… в разных ситуациях?
— Есть которые не служат, — с затаенной злобой повторял Каримов. Видно, кто-то крепко подсидел его в «трансгазе» либо отбил бабу, кто-нибудь богатый, с престижными родителями. — Есть которые — все за них другие делай, а они лежи. Я повидал…
— Ну а вы, Семен Семеныч, по какой же части? — не отставал Некипелов.
— А вы, товарищ Кипятков? — спросил Крохин.
— Эк вы меня! — хохотнул Слава. — Ущучил, ущучил… Пальца в рот не клади, да? Ну, еще по маленькой. Я, Семен Семеныч, строитель. «Москву-сити» строим, слыхал?
— Слыхал.
— Ну а то! — воскликнул Некипелов и стал рассказывать, какой фантастической высоты и надежности будет «Москва-сити». Сам он был прораб и потому немедленно начал сыпать техническими характеристиками цемента, кранов и искусственной скалы, на которой все стояло. Часто упоминались немецкие балки. Основную часть будущего Вавилона возводили турки, и Некипелов одобрил их трудолюбие, хотя, заметил он, чурка есть чурка. Праильно?
— Они и в Штатах особняком, — печально сказал Крупский. — Кучкуются там.
— А ты, Саня, Шварценеггера видал? — спросил Некипелов.
— Абсолютно, — кивнул Саня. Почему-то все русские — даже после краткого пребывания в Штатах — вместо «да» отвечали «абсолютно», хотя у американцев Крохин такого не замечал. — Видал вот так, запросто. У меня фото с ним в книге, — он полез в дипломат и выложил глянцевый том, на задней обложке которого обнимал за плечи Шварца и Сталлоне.
— Он че, нормальный парень? — поинтересовался Некипелов.
— Абсолютно, — сказал Крупский. — Вот как мы с вами, абсолютно. Очень много помогает детям у себя в штате. Его абсолютно любят.
— Есть такие, что помогают, — с той же горькой обидой сказал Каримов. — Наворуют, а потом помогают. Они все помогают, а ты спроси, откуда у него? Благотворители. Они обманывают всех, а говорят, что помогают. Я вот этого доктора знаю, забыл фамилию, который милосердие или что еще. Так он солнцевских лечит, я точно знаю.
Крохин отлично знал человека, о котором шла речь, и знал, что ни к каким солнцевским он отношения не имеет, просто имел несчастье один раз сфотографироваться с их паханом Карасем, когда тот пожертвовал на детскую больницу в Новопеределкине; но теперь, конечно, врачу было не отмыться. Каримов еще минут пять поругал жертвователей, сказал, что все показуха одна, и пожаловался, что в больнице к нему недавно не было никакого внимания. После этого он долго рассказывал про свой желудок с пониженной кислотностью. Будь в купе хоть одна женщина, он, конечно, постеснялся бы таких анатомических подробностей, но теперь стесняться было нечего, и некоторое время все азартно обсуждали, что делать при поносе. Отчего-то всякий местный мужчина был ипохондриком, болезненно циклился на собственном здоровье и много, серьезно им занимался, вот как Крупский с творожками. У Каримова, за отсутствием мускулов и сверхзадач, главным содержанием жизни была работа кишечника. Кишечник был его главным спутником, собеседником и в каком-то смысле хозяином. Его поведение было непредсказуемо, полно загадок, иногда враждебно, иногда дружественно… Мужчине вообще свойственно циклиться на себе — женщина умеет хоть на мужчине, а наш брат поглощен собой. Тема дефекации обыгрывается в анекдотах, песнях и народных стихах, более многочисленных, чем даже эротические. Крохин вспомнил, как однажды в экспедиции собрал добрую сотню фольклорных стихотворений, в которых все только и делали, что разнообразно уделывались. Некипелов рассказал три анекдота в тему, Каримов визгливо смеялся, обнажая длинные зубы, и даже Крупский застенчиво улыбался, лаская всех коровьими глазами.
