Феликс Кривин - Избранное

Проворный пес, а зайца не догнал.
Пришлось ни с чем с охоты возвращаться.
Ох этот заяц! Он хотя и мал,
А бегает — большому не угнаться.

А почему? Не взять собаке в толк.
Она ведь тоже бегает не хуже…
Собака только выполняет долг,
А заяц в пятки вкладывает душу.

Заволком гонятся собаки.
Сопротивляться — что за толк?
Чтоб избежать неравной драки,
Не быть затравленным как волк, —

Смирив жестокую натуру,
Пошел матерый на обман:
Он нацепил овечью шкуру
И был зарезан, как баран.

«Ты след медведя не заметил?» —
Спросил охотник лесника.
«Не только след. Наверняка
Ты встретишь самого медведя».

Попятился стрелок бывалый:
«Да нет, мне нужен только след…»
Чтоб жить на свете много лет,
Умей довольствоваться малым.

Сказали оленю: «При виде врага
Всегда ты уходишь от драки.
Ведь ты же имеешь такие рога,
Каких не имеют собаки».

Олень отвечал: «Моя сила в ногах,
Иной я защиты не вижу,
Поскольку витают рога в облаках,
А ноги — к реальности ближе».

Подстрелили беднягу орла,
И сказал он в последних мученьях:
«Нет, не ядом смертельна стрела,
А орлиным своим опереньем».

И поникнул орел, и затих,
И сложил свои крылья большие.
И куда улететь от своих?
Как понять, где свои, где чужие?

Погнался за рыбой прожорливый жерех,
И оба с разбега влетели на берег.
И думает жерех: нет, рыба, шалишь!
На суше, поди, от меня не сбежишь!

И думает жерех, что рыба погибла,
И, радуясь, шлет благодарность судьбе.
И вдруг вспоминает, что сам-то он — рыба!
В такую минуту забыть о себе!

«Отпусти меня, рыбак, — говорит рыбешка, —
Дай возможность мне, рыбак, подрасти немножко.
Будет у меня, рыбак, и семья, и дети —
Вот тогда-то мы, рыбак, попадемся в сети.

Будет знатная уха — с луком и картошкой…»
Соблазняет рыбака хитрая рыбешка.
Ох, рыбешка, что-то ты размечталась шибко:
Редко сходятся мечты рыбака и рыбки.

Лягушка попалась в рыбацкую сеть:
«Какая ж я рыба? За что мне терпеть?»
Когда ж на опушке попалась в ловушку,
«Да разве ж я зверь?» — завопила лягушка.

Ловцы на земле расставляют силки,
И реки сетями прудят рыбаки…
В такой обстановке, смертельно опасной,
Спасается тот, кто ни рыба ни мясо.

Обильные яства к добру не ведут,
В еде соблюдайте культуру.
Недаром не ест по неделям верблюд:
Верблюд сохраняет фигуру.

Сухую колючку верблюд пожует —
И дальше спокойно шагает.
От голода впалый верблюжий живот
С другой стороны выпирает.

Лев на обед барана пригласил.
В расчете на приятную беседу
Пришел баран. И тут сообразил,
Что приглашен он в качестве обеда.

Баран, конечно, был весьма задет:
Лев поступил не слишком благородно.
Вздохнул баран: «Эх, пропадай обед!
Чем так гостить, пойду домой голодный».

Овцы ели, ели, ели
До отвала, до победы, —
Так, что волки еле-еле
Дождались конца обеда.

И с таким же аппетитом
Волки ели, ели славно.
А теперь и овцы сыты,
А уж волки — и подавно.

Да, лебедь рвется ввысь, и в этом есть резон.
И Щука в холодок стремится не напрасно.
Рак пятится назад: что сзади, знает он,
А что там впереди, ему пока не ясно.

А воз стоит. И простоит сто лет.
И о другой он жизни не мечтает.
Пока в товарищах согласья нет,
Ему ничто не угрожает.

Смотрели мышки, как дерутся кошки,
Кричали браво, хлопали в ладошки.
Уж так-то разыгрались их страстишки!
Но в драке кошек проиграли мышки.

И так они расстроились, бедняжки!
Обидны мышкам кошкины замашки.
И все же мышки, встав едва на ножки,
Еще сильнее хлопали в ладошки.

Пока кричит комарик,
Не надо опасаться.
Вот замолчит комарик,
Тогда начнет кусаться.

И, это твердо зная,
Иди вперед, не труся, —
Кричащими облаян,
Молчащими искусан.

Добродушная пчела
Жалит не со зла:
Яд последний отдает,
Защищая мед.

Гибнет пчелка ни за грош
Так устроен свет,
Что без меда проживешь,
А без яда — нет.

Подложили наседке змеиные яйца.
Удивляйся, наседка, горюй, сокрушайся!
Ну и дети пошли! Настоящие змеи!
Может быть, мы воспитывать их не умеем?

А змею посадили на яйца наседки.
У змеи получились примерные детки.
Потому что змея относилась к ним строго.
До чего же ответственна роль педагога!

Лев одряхлел. И всякий мелкий сброд
Ему грубит и правду-матку рубит.
Как ошибался он на этот счет!
Ведь думал он — его и вправду любят.

Любили силу. Слабость не простят.
Как поздно эту истину открыл он:
У сильного всегда бессильный виноват,
А у бессильных — потерявший силу.

Когда хоронили беднягу оленя,
Надгробную речь поручили гиене.
И долго гиена над гробом рыдала
И слезы — а может быть, слюни? — глотала.

И было на это смотреть непривычно:
Гиена, что так откровенно грустила,
К живому оленю была безразлична.
За что ж она мертвого так полюбила?

Матерый волк, смертельно раненный,
Взмолился, обращаясь к стаду:
«Я так любил тебя, баранина!
И вот какая мне награда…»

Молчало хмурое собрание,
Считало собственные раны…
Чем больше любим мы баранину,
Тем меньше любим мы барана.

Сказал верблюд верблюду: «О-хо-хо!
И я, как ты, в былые дни когда-то
Носил одни лишь дыры и заплаты.
И, знаешь, парень: было мне легко.

А вот теперь, когда пора настала,
Когда и мне как будто повезло,
Когда ношу я сундуки с металлом,
Мне почему-то стало тяжело».

У лошади в шпоре
Рождается истина,
У лошади в шоре
Рождается истина.

Но самая главная
Истина та,
Что лошадь рождает
При виде кнута.