Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)
Здесь, кроме излишних «десяти лет» (отсебятины для рифмы), всё безупречно.
Я им послал письмо опять:
«Я вас прошу не возражать!»
Они ответили: «Но, сэр!
У вас, как видно, нет манер!»
Сказал им раз, сказал им два
Напрасны были все слова.
Я больше вытерпеть не мог.
И вот достал я котелок...
(А сердце — бух, а сердце —стук),
Налил воды, нарезал лук...
Тут Некто из Чужой Земли
Сказал мне: «Рыбки спать легли».
Я отвечал: «Тогда пойди
И этих рыбок разбуди».
Я очень громко говорил.
Кричал я из последних сил.
И тут возражения можно приберечь. Далее, однако, идут слова Некоего из Чужой Земли (это опять-таки для рифмы «земли—легли»; в оригинале же просто «Некто»), и вот они переведены очень вольно, общими восклицаниями, тогда как на деле они соответствуют некоему забавному приёму (см. ниже).
Но он был горд и был упрям,
И он сказал: «Какой бедлам!»
Он был упрям и очень горд,
И он воскликнул: «Что за чёрт!»
Переводя следующее двустишие, переводчица применила для рифмы редкое, не всем известное специальное иностранное слово, что уже совершенно недопустимо в стихотворениях для детей.
Я штопор взял и ватерпас,
Сказал я: «Обойдусь без вас!»
Заглянув в словарь, находим, что ватерпас — это прибор под названием «уровень». Однако операции с этим прибором Шалтаем-Болтаем вовсе не предусмотрены; переводчица, скорее всего, так и не разгадала загадки. Далее — окончание; передано оно вроде бы и верно, но отчего-то маловразумительно…
Переводчик Щербаков заставляет рассказчика адресовать письмо не «рыбкам», как бы они ни звались, но лишь одной-единственной рыбке — ершу, да ещё ершу из пруда! Стихотворение теряет свой первоначальный, совершенно прозрачный, сюжет (понял ли его и Щербаков?), а потому рассматривать далее перевод Щербакова вряд ли имеет смысл.
А вот перевод Леонида Яхнина, несмотря даже на то, что он также далёк в этой части от подлинника, рассмотреть всё же стоит: начинает Яхнин в совершенно оригинальном духе, отчего начинает казаться, будто дальше последует не менее, чем у Кэрролла, весёлая последовательность неожиданных событий. Итак:
Писал [я] осеннею порой —
Я переписку вел с плотвой.
Пишу я: «Рыбки! Ни гугу!
Ведь я сижу на берегу!»
А рыбки пишут: «Дорогой!
Да мы на берег ни ногой!»
Пишу я: «Мелкая плотва!
Да за подобные слова…»
А рыбки пишут: «Грубиян!
Попробуй сунься в океан!»
Со злости я в другом письме
Не написал ни бе ни ме.
А рыбам будто дела нет —
Они ни слова мне в ответ.
Как видим, последовательность обмена письменными репликами (даже если это «пустые» реплики, не содержащие ни «бе», ни «ме») у Яхнина совершенно естественна для своеобразной логики выстраиваемой им игровой переписки. И неважно, что у Кэрролла тут — иная логика; стихотворение Яхнина до сих пор совершенно оригинально; читатель вправе предположить уже, что перед ним не перевод, но сочинение «по мотивам» — т. е. сочинение аналогичной структуры и ритма, но с иным, хоть и близким, сюжетом.
Но далее Яхнин неожиданно возвращается к подлиннику.
Тогда я написал: «Ну что ж...»
Пошел и взял консервный нож.
Только при чём здесь консервный нож? Шалтаю-Болтаю он действительно нужен в английском оригинале, так ведь его рыбки не в океане живут…
Потом из кухни приволок
Помятый медный котелок.
Скорбя в предчувствии беды,
Налил я в котелок воды.
Тут появился сам собой
Какой-то странный НИКАКОЙ.
И я сказал: «Кипит вода.
Скорей зовите рыб сюда!»
Вернулся быстро он назад,
Развел руками: «Рыбы спят.
Я не решился их будить.
Придется, право, погодить».
Я топнул правою ногой:
«Какой ты, право, НИКАКОЙ!»
Ответная реплика Незнакомца передана, опять-таки, очень вольно; соответствующее двустишие можно вообще счесть лишним — выкиньте его, и стихотворение Яхнина не пострадает:
Но он обиделся, чудак,
И проворчал: «Ах, вот вы как!»
Последние три двустишия Яхнин превращает и вовсе в нечто несуразное.
Решил я сам пойти на дно,
Взяв нож консервный заодно.
Я весь до ниточки промок,
А дверь закрыта на замок.
Стучал я долго в дверь: ТУК-ТУК!
Стучал в окно: БАМ-БАМ! И вдруг...
Неужели и в понимании Яхнина рыбки живут где-то на дне водоёма, куда за ними и рассказчику приходится опять лезть с ватерпасом? Но это не так! А последнее двустишие вовсе переводчиком не понято. Но предложим же читателям и наш вариант, отражающий, надеемся, замысел Кэрролла во всей доступной нам полноте.
Послал я рыбкам как-то раз
Записку: «Это — мой приказ».
Ах, эти рыбки в глубине!
Они ответ прислали мне.
В ответе было, на беду:
«Не можем выполнить, ввиду».
Писал я снова: «Не пенять,
Коль не хотите исполнять!»
И снова рыбки, повздыхав,
Писали: «Ваш нелёгок нрав!»
И раз, и два я повторил,
Но их не переговорил.
Я взялся чайник выбирать
Делам задуманным под стать.
И, выбрав новый и большой,
Наполнил я его водой.
Но Некто весть принёс о том,
Что рыбки улеглись рядком.
Ему сказал я: «Как же быть?
Коль спят, изволь их разбудить!»
Ему я в ухо, в полный дух
Кричал, как будто был он глух.
Сказал он гордо, напрямик:
«Тут не поможет шум и крик».
Сказал он холодно вполне:
«Не добудиться их, за не…»
Тогда я штопор с полки взял
И сам будить их побежал.
Спешу к их двери запертой,
Тяну, толкаю, бью ногой,
Пытаюсь высадить плечом,
А дело видите ли, в чём…
Дело в том, что это рыбки из консервной банки, которую требуется вскрывать открывалкой. До нас одна только Т. Щепкина-Куперник передала эту ситуацию совершенно недвусмысленно:
Я рыбкам разослал приказ:
«Вот что угодно мне от вас!»
Они из глубины морской
Ответ прислали мне такой:
«Никак нельзя на этот раз
Исполнить, сударь, ваш приказ».
Я им приказ послал опять:
«Извольте сразу исполнять!»
Они, осклабясь, мне в ответ:
«Вам так сердиться смысла нет».
Сказал я раз, сказал я два...
Напрасны были все слова,
Тогда на кухню я пошел
И разыскал большой котел.
В груди стучит... В глазах туман...
Воды я налил полный чан!
Но кто-то мне пришел сказать:
«Все рыбки улеглись в кровать».
Тут снова отдал я приказ:
«Так разбудить их сей же час!»
Ему я это повторил
И крикнул в ухо из всех сил.
Но он сказал мне, горд и сух:
«К чему кричать? Хорош мой слух».
И горд, и сух, сказал он мне:
«Я б разбудил их, если б не...»
Тут с полки штопор я схватил
И разбудить их сам решил.
Но дверь нашел я запертой.
Тянул, толкал, стучал... Постой!
Дверь отворить не мудрено.
Схватился я за ручку, но...
У перевода Щепкиной-Куперник имеется, однако, один изъян — в её двустишии «Никак нельзя на этот раз // Исполнить, сударь, ваш приказ» потеряна резкая обрывчатость мысли, оставляющая Алису в полном недоумении: «The little fishes’ answer was // “We cannot do it, Sir, because—” Такой комический приём встречается в данном стихотворении ещё один раз — в последней реплике Неизвестного: «Сказал он холодно вполне: // „Не добудиться их, за не…“» (или даже „зане“). А ведь после этого «because» (‘ввиду’) Алиса вынуждена перебить Шалтая-Болтая и пожаловаться, что она не вполне понимает, о чём идёт речь. Переводчики обязаны тут в любом случае выстроить что-то сходное.
