Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

               О, тяжкой жизни договор!
О дщерь полубогов! Нет и тебе свободы!
Едва родилась ты, что твой встречает взор?
                Свивальники, сироп и оды!

Подзобок на груди и, подогнув колена,
Наш Бавий говорит, любуясь сам собой:
«Отныне будет всем поэтам модным смена!
Все классики уже переводимы мной,
                    Так я и сам ученым светом
Достоин признан быть классическим поэтом!»
Так, Бавий, так! Стихи, конечно, и твои
На лекциях пойдут в пример галиматьи!

«Что вижу? Истукан мой в прахе! Мщенье,
                                                                     мщенье, —
Вскричал Деспо́т, себя равнявший с божеством,—
                  Накажем смертью дерзновенье!
Кто низложил его? Кто этот враг мой?» — «Гром».

«Что вздумалось тебе сухие апологи
            Представить критикам на суд?
Ты знаешь, как они насмешливы и строги».
                — «Тем лучше: их прочтут».

Увы, здесь погребен мой милый попугай.
                    Где красота и где дар слова?
Прохожий говорун! Вздохни о нем и знай:
Он слишком говорил, но не во вред другого.

Под хладной кочкой сей Вралева хладный прах.
Бог с ним! Он был и сам так холоден в стихах.

Когда от старости Талесов взор затмился,
Когда уже и звезд не мог он различить,
            Мудрец на небо преселился,
                         Чтоб к ним поближе быть.

Любезна всем сердцам любезная моя;
А ей любезен кто?.. Не знаю, но — не я!

                   Вдруг стал у Лины дурен цвет:
Конечно, в городе румян хороших нет!

Он жил в сем мире для того,
Чтоб жить — не зная для чего.

С печалью радость здесь едва ли не равна:
Надежда с первою, с другой боязнь дана.

Ты хочешь быть, Глупон, Шекспиров
                                              подражатель;
Выводишь для того на сцену мясников,
Башмачников, портных, чудовищ и духо́в.
Великий Александр, земли завоеватель,
Для современников был также образцом;
Но в чем они ему искусно подражали?
В геройстве ли души? В делах? Ах, нет, не в том;
Но шею к левому плечу, как он, склоняли[53].
Что делали они, то делаешь и ты:
Уродство видим мы; но где же красоты?

Где трудится голова,
Там труда для сердца мало;
Там любви и не бывало;
Там любовь — одни слова.

Любовь слепа для света
И, кроме своего
Бесценного предмета,
Не видит ничего.

Любовь — анатомист: где сердце у тебя,
                      Узнаешь, полюбя.

Награда скромности готова:
Будь счастлив — но ни слова!

Не верь любовнику, когда его рука
                             Дерзка.

           Амур летает для того,
Чтоб милую найти для сердца своего.
         Нашедши, крылья оставляет —
         Уже ему в них нужды нет, —
                    Летать позабывает
                    И с милою живет.

           Страшитесь: прострелю!
Но вы от раны не умрете;
Лишь томно взглянете, вздохнете
           И скажете: «Люблю!»

Когда любовь без ног? Как надобно идти
От друга милого, сказав ему: «Прости!»

Стою всегда лицом к красавцам молодым,
               Спиною к старикам седым.

Никандр! Ты хвалишь мне свой нежный
                                                    вкус напрасно;
                Скажу я беспристрастно,
     Что вкус и груб и дурен у тебя:
                      Ты любишь самого себя!

Я пыль в глаза пускал;
Теперь — я пылью стал.

Я знаю, для чего Крадон твердит всегда,
Что свет наук есть зло: для вора свет — беда!

Кто скажет не солгав, что сроду он не лгал,
Тот разве никогда влюбленным не бывал!

Не может счастие ничем меня прельстить,
Величия его считаю я мечтою;
Ко счастью надобно ступеней тьму пройтить,
А сходят от него почти всегда — одною.

«Что это, кумушка? — сказал Медведь
                                                     Лисице. —
Смотри, пожалуй: Лев наш едет в колеснице
И точно на таких, каков и сам он, львах!
Неужто же пошли они в упряжку сами,
Неужто силою? Они ведь тож с когтями?»
— «Ты слеп стал, куманек, он едет на ослах!»

Жантиля славного сей камень кроет прах.
Об участи его скажу я в двух словах:
Он, прыгая балет, ногам дал лишню силу,
Вскокнул — всех удивил, а сам — попал
                                                             в могилу.

Женатый господин слугу его спросил:
«Не с рогоносца ли ты шляпу, друг, купил,
Что кроет почти все твое лицо полями?»
— «Она одна из тех, что вы носили сами».

Известный М…, страшилище людей,
Избавил многих мук, лишася жизни сей.
«Тебе, — кончаясь, рек, — я душу, бог, вручаю».
Но взял ли бог ее? Я этого не чаю.