Игорь Губерман - Камерные гарики
сад болен скепсисом и сплином,
и лишь мечта славянофила
цветет и пахнет нафталином.
* * *
Полны воинственных затей,
хотя еще не отвердели,
растут копыта из лаптей
российской почвенной идеи.
* * *
Растет на чердаках и в погребах
российское духовное величие,
а выйдет – и развесит на столбах
друг друга за малейшее различие.
* * *
Миф яркий и свежеприлипчивый
когда утвердится везде,
то красный, сойдя на коричневый,
обяжет нас к желтой звезде.
* * *
Когда однажды целая страна
решает выбираться из гавна,
то сложно ли представить, милый друг,
какие веют запахи вокруг?
* * *
Зыбко, неприкаянно и тускло
чувствуют себя сегодня все;
дух без исторического чувства —
память о вчерашней колбасе.
* * *
Немедля обостряется до боли,
едва идет на спад накал мороза,
естественно присущее неволе
зловещее дыхание некроза.
* * *
Всегда во время передышки
нас обольщает сладкий бред,
что часовой уснул на вышке
и тока в проволоке нет.
* * *
У России в крови подошвы,
и проклятие той беды —
настоящее сделать прошлым
не дают ей ее следы.
* * *
Тянется, меняя имя автора,
вечная российская игра:
в прошлом – ослепительное завтра,
в будущем – постыдное вчера.
* * *
Куда-то мы несемся, вскачь гоня,
тревожа малодушных тугодумов
обилием бенгальского огня
и множеством пожарников угрюмых.
* * *
Я полон, временем гордясь, —
увы – предчувствиями грустными,
ибо, едва освободясь,
рабы становятся Прокрустами.
* * *
Никакой государственный муж
не спасет нас указом верховным;
наше пьянство – от засухи душ,
и лекарство должно быть духовным.
* * *
Всеведущ, вездесущ и всемогущ,
окутан голубыми небесами,
Господь на нас глядит из райских кущ
и думает: разъебывайтесь сами.
* * *
Мне жалко усталых кремлевских владык,
зовущих бежать и копать;
гавно, подступившее им под кадык,
народ не спешит разгребать.
* * *
Нынче почти военное
время для человечества:
можно пропасть и сгинуть,
можно воспрять и жить;
время зовет нас вынуть
самое сокровенное
и на алтарь отечества
бережно положить.
* * *
Изнасилована временем
и помята, как перина,
власть немножечко беременна,
но по-прежнему невинна.
* * *
Вынесем все, чтоб мечту свою
страстную
Русь воплотила согласно судьбе;
счастье, что жить в эту пору
прекрасную
уж не придется ни мне, ни тебе.
* * *
С упрямым и юрким нахальством
струясь из-под каменных плит,
под первым же мягким начальством
Россия немедля бурлит.
* * *
Устои покоя непрочны
на русской болотистой топи,
где грезы о крови и почве
зудят в неприкаянной жопе.
* * *
Народный разум – это дева,
когда созрела для объятья;
одной рукой стыдит без гнева,
другой – расстегивает платье.
* * *
Ты вождей наших, Боже, прости,
их легко, хлопотливых, понять:
им охота Россию спасти,
но притом ничего не менять.
* * *
Какое нелепое счастье – родиться
в безумной, позорной, любимой стране,
где мы обретаем привычку гордиться,
что можно с достоинством
выжить в гавне.
* * *
Пускай хоть липовый и квелый,
но пламень лучше темноты,
и наш король не ходит голый,
а в ярких шортах из туфты.
* * *
Доблестно и отважно
зла сокрушая рать,
рыцарю очень важно
шпоры не обосрать.
* * *
Когда приходит время басен
про волю, право и закон,
мы забываем, как опасен
околевающий дракон.
* * *
Все стало смутно и неясно
в тумане близящихся дней;
когда в России безопасно,
мне страшно делается в ней.
* * *
Пейзаж России хорошеет,
но нас не слышно в том саду;
привычка жить с петлей на шее
мешает жить с огнем в заду.
* * *
Бенгальским воспаляется огнем
и души растревоживает сладко
застенчивый общественный подъем
в империях периода упадка.
* * *
В галдящей толпе разношерстного
сброда
я с краю безмолвно стою;
всего лишь на жизнь опоздала свобода —
как раз целиком на мою.
* * *
Я пью, но не верю сиропу:
в одну из удобных минут —
за душу, за горло, за жопу
опять нас однажды возьмут.
* * *
То ли правда Россия весну
заслужила на стыке веков,
то ли просто судьба на блесну
ловит мудрых седых мудаков.
* * *
В пучине наших бедствий
спят корни всей кручины:
мы лечимся от следствий,
а нас ебут причины.
* * *
Россия взором старческим
и склочным
следит сейчас в застенчивом испуге,
как высохшее делается сочным,
а вялое становится упругим.
Я блеклыми глазами старожила
любуюсь на прелестную погоду;
Россия столько рабства пережила,
что вытерпит и краткую свободу.
* * *
Вранье – что, покинув тюрьму,
вкусить мы блаженство должны;
мы здесь не нужны никому,
а там никому не нужны.
* * *
Бросая свой дом, как пожарище, —
куда вы, евреи, куда?
Заходят в контору товарищи,
выходят – уже господа.
* * *
Уезжать мне отсюда грешно,
здесь мой дом и моя работа,
только глупо и не смешно
проживать внутри анекдота.
* * *
Я мечтал ли, убогий фантаст,
неспособный к лихим переменам,
что однажды отвагу придаст
мне Россия под жопу коленом?
* * *
Я вырос, научился говорить,
стал каплями российского фольклора
и, чтобы не пришли благодарить,
бегу, не дожидаясь прокурора.
* * *
Давай, дружок, неспешно поболтаем
о смысле наших странствий и потерь;
мы скоро безнадежно улетаем,
а там не поболтаем, как теперь.
* * *
Какая глупая пропажа!
И нет виновных никого.
Деталь российского пейзажа —
я вдруг исчезну из него.
* * *
Я не знаю судьбы благосклонней,
чем фортуна, что век мой пасла, —
не она ли на жизненном склоне
мою душу изгнаньем спасла?
* * *
Мы едем! И сердце разбитое
колотится в грудь, обмирая.
Прости нас, Россия немытая,
и здравствуй, небритый Израиль!
август 84 – март 88 гг.
