Игорь Губерман - Закатные гарики. Вечерний звон (сборник)
вонь помоев и запахи вечности,
на обочинах жизни растут
голубые фиалки беспечности.
* * *Ни с кем не успевая поделиться,
я часто оборачиваюсь вслед:
любовь на окружающие лица
бросает мимоходом легкий свет.
* * *Можно очень дикими согреться
мыслями, короткими, как искра:
если так разрывно колет сердце —
значит, я умру легко и быстро.
* * *Я не был ни настырен, ни назойлив,
я свято блюл достоинство и честь:
глаза и уши зала намозолив,
я тихо плелся выпить и поесть.
* * *Не ждешь,
а из-за кромки горизонта —
играющей судьбы заначка свежая —
тебе навстречу нимфа, амазонка,
наяда или просто блядь проезжая.
* * *Я не люблю азарт гадания,
потом печаль, что ждал вотще,
грядет лишь то без опоздания,
о чем не думал вообще.
* * *Все грязное, больное и гнилое,
что в рабстве родилось от унижения,
сегодня распустилось в удалое
гуляние российского брожения.
* * *Я безрадостный слышу мотив,
у меня обольщения нет,
ибо серость, сольясь в коллектив,
обретает коричневый цвет.
* * *Из беды, из несчастья, из горя
выходя (тьфу-тьфу-тьфу)
невредим,
обретаешь повадку изгоя,
а чуть позже – становишься им.
* * *Ползет мой текст
весьма порой со скрипом,
корявый
от избытка низкой прозы;
Бог даст,
я напишу уже постскриптум:
жалею,
что сбылись мои прогнозы.
* * *Небо медлит,
если даже благосклонно,
и не надо ждать от засухи дождя,
справедливость
торжествует неуклонно,
просто пару поколений погодя.
* * *Всегда одним и тем же знаменит:
плетя с евреем рядом жизни кружево,
еврея не любил антисемит
сильнее,
чем еврей того заслуживал.
* * *Да, уже мы скоро все там
соберемся, милый мой,
интересно только – светом
или гнилостью и тьмой?
* * *Грустно щиплет все живое
личную струну,
даже ночью каждый воет
на свою луну.
* * *Душа, устремляясь в гастроль
к родившейся плоти намеченной,
порой попадает на роль,
где стать суждено искалеченной.
* * *Прикинутого фраера типаж
повсюду украшает наш пейзаж,
он даже если только в неглиже,
то яйца у него – от Фаберже.
* * *Дешевыми дымили папиросами,
Вольтерами себя не объявляли,
но в женщине с культурными запросами
немедля и легко их утоляли.
* * *Среди всемирного банкротства
любых высоких слов и фраз
родство душевного сиротства
любовью связывает нас.
* * *Коварство, вероломство и корысть
игру свою ловчат настолько точно,
что глотку нынче могут перегрызть
без боли, анонимно и заочно.
* * *Разум по ночам —
в коротком отпуске,
именно отсюда наши отпрыски,
и текут потоки малолеток —
следствие непринятых таблеток.
* * *Попавши в сочетание случайное,
слова имеют свойство обрести
внезапное согласное звучание
у смысла в собирающей горсти.
* * *Во мне видна уже до дна
ума канистра;
не бойся старости, она
проходит быстро.
* * *Когда к какой-нибудь давалке
я устремляю взор непраздный,
эфир, ласкающий фиалки,
в тот миг меня грубей гораздо.
* * *Ни в чем и никому не подражатель,
не сын и не питомец горних высей,
по духу я скорее содержатель
притона беглых слов
и блудных мыслей.
* * *Сноровка ослабла,
похвастаться нечем,
я выпить могу
очень мало за вечер,
и тяжко настолько
в душе с бодуна,
как будто я на хуй
послал колдуна.
* * *Блаженны те, кто не галдя,
но собственным трудом
из ветра, света и дождя
себе возводят дом.
* * *Ткань жизни сожжена почти дотла,
в душе и на гортани —
привкус терпкий,
уже меня великие дела
не ждут,
а если ждут, пускай потерпят.
* * *У мудрых дев – поплоше лица
и вся фигуристость – не броская,
а крутозадая девица
зато умом обычно плоская.
* * *Кичлив и шумен, мир огромный
на страшный сон порой похож,
я рад, что в угол мой укромный
он даже запахом не вхож.
* * *С подонством, пакостью и хамством
по пьесе видясь в каждом акте,
я все же с дьявольским упрямством
храню свой ангельский характер.
* * *День за день устает и, вечерея,
он сумеркам приносит теплоту
печально умудренного еврея,
готового к уходу в темноту.
* * *Загадка, заключенная в секрете,
жужжит во мне, как дикая пчела:
зачем-то лишь у нас на белом свете
сегодня наступает со вчера.
* * *Я с утра томлюсь в неясной панике,
маясь от тоски и беспокойства, —
словно засорилось что-то в кранике,
капающем сок самодовольства.
* * *Приличий зоркие блюстители,
цензуры нравов почитатели —
мои первейшие хулители,
мои заядлые читатели.
* * *Вокруг супружеской кровати —
не зря мы брак боготворим —
витает Божьей благодати
вполне достаточно троим.
* * *Я всю жизнь сомневаюсь во всем,
даже в собственном
темном сомнении,
размышляя о том и о сем,
сам с собой расхожусь
я во мнении.
* * *Кто пил один и втихомолку,
тот век земной прожил без толку.
* * *Бесплотные мы будем силуэты,
но грех нас обделять необходимым,
и тень моя от тени сигареты
сумеет затянуться горьким дымом.
* * *Вкусил я достаточно света,
чтоб кануть в навечную тьму,
я в Бога не верю, и это
прекрасно известно Ему.
* * *Не чересчур себя ценя,
почти легко стареть,
мир обходился без меня
и обойдется впредь.
* * *Легковейная мыслей игра
кровь и смерти родит регулярно,
все хотят в этой жизни добра,
но его понимают полярно.
* * *У памяти в углах – целебный мрак,
упрятаны туда с умом и вкусом
те случаи, когда я был дурак,
то время, когда был я жалким трусом.
* * *Наследье рабских лет
весьма типично:
сноровка в разбегании по норам,
отвычка рисковать, решая лично,
и навык петь согласным подлым хором.
* * *Так тяжко, словно у небес
я нахожусь уже в ответе,
а за душой – сожженный лес
или уморенные дети.
* * *В какую ни кидало круговерть,
а чуял я и разумом, и носом:
серьезна в этой жизни только смерть,
хотя пока и это под вопросом.
* * *Наплывы закатного света
текут на любимые лица,
уже наша песенка спета,
и только мелодия длится.
Вечерний звон
Всем, кого люблю и помню, – с благодарностью
Предисловие
У меня есть два одинаково заманчивых варианта начала, и я мучительно колеблюсь, какой из них предпочесть. Первый из них наверняка одобрил бы Чехов:
Проезжая по России, мне попала в рот вульгарная инфекция.
Вариант второй попахивает детективом и имеет аромат интриги:
Уже семь дней во рту у меня не было ни капли.
Так как начало это – чисто дневниковое, а я как раз собрался имитировать дневник, то я и выбрал вариант второй. Ничуть не отвергая первый. Итак.
Уже семь дней во рту у меня не было ни капли. Речь идет об алкоголе, разумеется, с водой у меня было все в порядке. Но выпивка была строжайше мне запрещена, я принимал антибиотики и от надежды, что они помогут, стойко переносил мучения целодневной трезвости. Дело в том, что, проезжая по России, мне попала в рот вульгарная инфекция. В городе Ижевске я почувствовал первую, еще терпимую боль во рту и попытался по привычке отпугнуть ее куриным бульоном. Это ведь средство универсально целебное, еврей рифмуется с курицей ничуть не хуже, чем со скрипкой. Но не помогло. В Перми боль стала невыносимой. Все ткани рта пылали этой болью, ночью я не спал ни минуты, хотя съел горсть каких-то болеутоляющих таблеток, погрузивших меня в полуобморочную отключку. Утром отыскался некий специальный врач, состоявший при опере, – я даже не знал, что существуют такие узкие специалисты. Он-то мне и сообщил, что это некая вульгарная инфекция, с которой надо бороться долго и вдумчиво, а голосовые связки он поддержит мне какой-то травяной блокадой и выступать я вечером смогу. И голос у меня действительно возник, а про выражение лица я два часа старался просто не думать. Думал я про Муция Сцеволу и про несравненную выгоду своей ситуации – и гонорар я получал, и еще мог на исцеление надеяться.
В Москве я сразу разыскал большую стоматологическую клинику. Кто-то вбухал много денег в роскошное новешенькое оборудование; на туфли пациента надевался пластиковый пакет, секретарши работали на компьютерах и улыбались, вас увидев. Первое посещение стоило довольно дорого, поэтому там было пусто. Усадив меня в удобнейшее кресло и слегка немедля опрокинув, чтобы сам не вылез, три стосковавшихся врача окружили его, глядя мне в рот, как золотоискатели – в промывочный лоток.
