Феликс Кривин - Жизнь с препятствиями
— Сочетание цветов, как и сочетание звуков, должно вызывать чувство гармонии, — говорили они, и при этом Шилохвост демонстрировал сапоги, а Кукша читал какое-нибудь стихотворение. И приходили к общему выводу: сапоги — это как стихи: надо, чтоб было прочно, красиво и чуточку согревало.
На сей раз, однако, сосед Кукша пришел не за разговорами, он задал сапожнику прямой вопрос:
— Шилохвост, мы друзья?
— Да, конечно, Кукша, разве ты сомневаешься? Кукша стоял и молчал. Он сомневался. Потом он сказал:
— А если мы друзья, то почему у тебя от меня секреты? Я же знаю, что ты встречаешься с Жаворонком и Скворцом, что у вас что-то готовится.
Из сапожной кучи выглянули Корелла и Розелла. Не потому, что они хотели подслушать разговор, а просто интересно, шепнула Корелла, интересно, шепнула Розелла, и обе прислушались.
— Конечно, — продолжал Кукша, — какой от меня толк? Я не умею ни тачать, ни строгать, ни камни ворочать… Меня даже в газете не печатают.
— Не надо, Кукша, — попросил Шилохвост.
— Нет, я знаю, знаю! Что я в жизни сделал, что я успел? Написал вот эти таблички? «Не волнуйся, все устроится!» Ничего, Шилохвост, не устроится, это я теперь точно знаю. Потому что — кому я нужен?
Невозможно было слышать, как он это сказал, как он прошептал, что он никому не нужен. Нет, это неправда, воскликнула Корелла, неправда, воскликнула Розелла, и тем самым выдали свое присутствие.
— Так вот вы где, — обрадовался находке Шилохвост. — Познакомьтесь, это Кукша, поэт.
— Начинающий, — скромно добавил Кукша.
Корелла и Розелла сразу забыли, зачем пришли. Поэт, ах, поэт, это вы, значит, стихи пишете? Подумать только — стихи! Корелла когда-то читала одно стихотворение, забыла уже, как называется, может быть, Розелла помнит, но нет, Розелла читала совсем другое стихотворение.
Начинающий поэт Кукша, не избалованный славой, почувствовал легкое головокружение. Это было приятное головокружение, похожее на то, когда отрываешься от земли… Вы любите природу? — спросила Корелла, и Кукша ответил, что да, хотя для него природа была всего лишь сырьем, из которого он изготовлял свои произведения. Как многие поэты, он любил больше природу в поэзии, чем поэзию в природе, и, быть может, об этом бы он сейчас и сказал, но тут Корелла и Розелла внезапно вспомнили о сапогах и столь же внезапно забыли о Кукше.
— Шилоклювка! — одновременно воскликнули они, имея в виду то, что ведь, кроме сапожной мастерской, есть еще ателье Шилоклювки, где тоже неплохой выбор обуви. — Шилоклювка! — воскликнули они и выбежали из мастерской.
Трясогузка
В жизни главное — не теряться! Сколько раз твердила это Зяблику Трясогузка, а он опять потерялся. И Трясогузка целый день, высунув язык, бегает по городу в поисках своего друга.
Странный он стал, Зяблик. Прежде у него всегда находились для Трясогузки какие-то слова, а теперь все ему надо подсказывать.
Вчера Трясогузка весь вечер подстерегала Зяблика у его дома, но так ничего и не выстояла. То ли Зяблик из дому не выходил, то ли домой не возвращался. Проще всего было к нему зайти, но Трясогузка не Пустельга, такого она себе не позволит. Пока не позволит.
Вот он, наконец, появился. Трясогузка останавливается перед витриной парикмахерской и начинает внимательно ее рассматривать. Но ее интересует совсем не витрина. Одним глазом Трясогузка продолжает следить за Зябликом, а другим изучает свое отражение: чтобы уследить за Зябликом, нужно прежде всего следить за собой.
А Зяблик все ближе. Вот он подходит к Трясогузке и говорит голосом Жаворонка:
— Что это ты, сестренка, зря топчешь тротуар? Не жалеешь своих ног, пожалей хоть чужую работу.
— Вы не видели моего Зяблика?
— Зяблика? Эка невидаль! Придумай, сестренка, что-нибудь получше.
Грубиян он все-таки, этот Жаворонок. Так прямо и говорит: придумай получше. А чего Трясогузке придумывать? На ее век и Зяблика хватит. Уж во всяком случае почище этого каменщика… хотя каменщик тоже ничего. Вот он стоит, усталый, перепачканный глиной, и улыбается во весь рот.
— До свиданья, сестренка, передай привет своему Зяблику.
Из парикмахерской выглядывает Стриж.
— Что, опять пропал? Я его сегодня не видел.
Если уж Стриж не видел Зяблика, то его не видел никто. В парикмахерской Зяблик бывает каждый день, он проводит здесь все свободное время.
— Вы загляните к Сорокопуту, — советует Стриж. — В это время он там бывает.
— Ну, конечно! Как Трясогузка могла об этом забыть! Конечно же, Зяблик пропадает у этого Сорокопута.
Трясогузка опять идет по улице, но теперь она уже знает, куда идет. У нее твердый, уверенный шаг, и никто не может сказать, что Трясогузка зря топчет тротуары.
В придорожной канаве, вырытой, должно быть, просто так, чтоб пешеходы не зевали, лежит старый Деряба. Трясогузка брезгливо обходит его стороной и останавливается возле дома Сорокопута. Если Зяблик думает, что она постоит и уйдет, он глубоко ошибается. Трясогузка будет здесь стоять хоть до утра, у нее хватит терпения.[6]
Непонятно, что может быть у Зяблика с этим безработным адвокатом. У Зяблика приличное место, он на хорошем счету. Правда, работа беспокойная, приходится целыми днями мотаться по городу. Зяблик работает не за страх, а за совесть, хотя и за страх тоже, поскольку он страховой агент. Такое время, каждому хочется себя застраховать.
Пока Трясогузка об этом думала, на улице стало темнеть. Прошел с работы плотник Скворец, ночной сторож Сыч вышел на работу. А Зяблик все еще сидел у этого Сорокопута.
Ничего, ничего. Трясогузка пока постоит, она пока подождет. Но придет время, Зяблик еще настоится. Он будет ждать ее на каждом углу, бегать за ней по всему городу.
У Сорокопута открылась дверь.
— Счастливо оставаться.
— И вам тоже. Не оставаться, а вообще…
В темноте Трясогузка с трудом различила фигуру, которая отделилась от двери и двинулась вниз по улице.
Почему вниз? Зяблику нужно в обратную сторону. Интересно, куда это он собрался? Но Трясогузку не проведешь! Трясогузка знает, чем такие маршруты кончаются! Она пойдет за ним и все разузнает.
Идти пришлось далеко — в самый конец города. Зяблик остановился возле маленького домика и даже не постучал — просто открыл дверь и вошел.
Вот уже до чего дошло! — подумала Трясогузка.
Она немного постояла у двери и, видя, что дожидаться ей больше нечего, просто взяла и вошла. И замерла на пороге.
Перед ней стоял трубочист Соловей.
Так вот, оказывается, кто был у Сорокопута! Опять Трясогузка обозналась — в который раз!
— Заходите, заходите, — любезно пригласил Соловей. — Вы от Жаворонка?
Подумать только! Стоило Трясогузке пять минут поговорить с Жаворонком, как об этом уже знает весь город.
— Откуда вы знаете?
— Догадываюсь… Да вы садитесь, пожалуйста!
Трясогузка села и стала рассматривать комнату. Никакой обстановки, одни книги, книги кругом — на столе, на полу, на кровати. И еще — ноты. Зачем Соловью столько нот?
— Это я после работы занимаюсь, — объяснил Соловей. — Ноты переписываю. Вчера переписывал для Сипухи, сегодня — для Кряквы. Они в театре поют, а слуха нет. Ну, и приходится петь по нотам. Вот такая история…
Очень он симпатичный, этот Соловей. Стройный, подтянутый. И глаза — совсем как у Зяблика. Кругленькие такие. Только почему-то прихрамывает.
— Что у вас с ногой?
— Да так, обжегся. Чистил трубу у Колибри, ну, а она растопила печь.
— Растопила, когда вы были в трубе?
— Ну да. Не мерзнуть же ей. Колибри — птица нежная.
— Вы как будто ее одобряете. Это же нахальство, не чувствовать, что другие…
— Разве ж это нахальство? — мягко прервал ее Соловей. — Колибри чувствует, что ей холодно, каких еще чувств вы от нее хотите? Замерзла — взяла и растопила печь. Вот такая история.
Соловей говорил просто и понятно, но Трясогузка чувствовала, что как-то он говорит не так. Невозможно было понять, шутит Соловей или говорит серьезно.
А вот Пингвин, — сказал Соловей, — никогда не топит печь. А трубу чистит каждую неделю. Это для сквознячка, говорит. Для крыльев сквознячок — первое дело. А Страус, тот сам трубу чистит. Спрячет голову в трубу с перепугу, а потом осторожно высунет наверх — и все, труба готова. Вот какая история.
Соловей знал массу историй. Казалось, он мог рассказывать их без конца. Он и вообще нравился Трясогузке — такой интеллигентный, воспитанный, даже не верится, что трубочист. И все время шутит. Трясогузка уже поняла, что Соловей шутит, а не говорит серьезно.
— Так что там слышно у Жаворонка? — спросил Соловей, внезапно прервав свои истории.
— Да так, ничего, — замялась Трясогузка. — Я его видела сегодня. Разговорились — то да се… Ты, говорит, зря топчешь тротуар. — Трясогузка смешалась, не зная, что еще можно сказать. — А сейчас я, наверно, пойду, а?
