Ярослав Гашек - Собрание сочинений. Том пятый
— Уже половина одиннадцатого, пора принимать полковой рапорт.
На этом приятный разговор был закончен, и у поручика отлегло от сердца, когда он вышел из кабинета. Поручик направился в школу вольноопределяющихся и объявил, что в ближайшие дни едет на фронт и по этому случаю устраивает прощальную вечеринку на Неказанке.
Вернувшись домой, он многозначительно спросил у Швейка:
— Известно ли вам, Швейк, что такое маршевый батальон?
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, маршевый батальон — это «маршбатяк», а маршевая рота — «маршка». Мы это всегда сокращаем.
— Итак, объявляю вам, Швейк, — торжественно провозгласил поручик, — что мы вместе отправимся в «маршбатяк», если вам нравится такое сокращение. Но не воображайте, что на фронте вы будете выкидывать такие же глупости, как здесь. Вы довольны?
— Так точно, господин обер-лейтенант, страшно доволен, — ответил бравый солдат Швейк. — Как это будет прекрасно, когда мы с вами оба падем на поле брани за государя императора и всю августейшую семью!
Послесловие к первой части «В тылу»
Заканчивая первую часть «Похождений бравого солдата Швейка» («В тылу»), сообщаю читателям, что вскоре появятся две следующие части — «На фронте» и «В плену». В этих частях и солдаты и штатские тоже будут говорить и поступать так, как они говорят и поступают в действительности.
Жизнь — не школа для обучения светским манерам. Каждый говорит как умеет. Церемониймейстер доктор Гут говорит иначе, чем хозяин трактира «У чаши» Паливец. А наш роман не пособие о том, как держать себя в свете, и не научная книга о том, какие выражения допустимы в благородном обществе. Это историческая картина определенной эпохи.
Если необходимо употребить сильное выражение, которое действительно было произнесено, я без всякого колебания привожу его здесь. Смягчать выражения или применять многоточие я считаю глупейшим лицемерием. Ведь эти слова употребляют и в парламентах.
Правильно было когда-то сказано, что хорошо воспитанный человек может читать все. Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова.
Несколько лет назад я читал рецензию на одну повесть. Критик выходил из себя по поводу того, что автор написал: «Он высморкался и вытер нос». Это, мол, идет вразрез с тем эстетическим и возвышенным, что должна давать народу литература.
Это только один, притом не самый яркий пример того, какие ослы рождаются под луной.
Люди, которых коробит от сильных выражений, просто трусы, пугающиеся настоящей жизни, и такие слабые люди наносят наибольший вред культуре и общественной морали. Они хотели бы превратить весь народ в сентиментальных людишек, онанистов псевдокультуры типа святого Алоиса. Монах Евстахий в своей книге рассказывает, что когда святой Алоис услышал, как один человек с шумом выпустил газы, он ударился в слезы, и только молитва его успокоила.
Такие типы на людях страшно негодуют, но с огромным удовольствием читают непристойные надписи на стенках общественных уборных.
Употребив в своей книге несколько сильных выражений, я просто запечатлел мимоходом то, как разговаривают между собой люди в действительности.
Нельзя требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Лаудова, доктор Гут, пани Ольга Фастрова и ряд других лиц, которые охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, по паркету которого расхаживают люди во фраках и перчатках; разговаривают они на изысканном языке и культивируют утонченную салонную мораль, а за ширмой этой морали салонные львы предаются самому гадкому и изощренному разврату.
Пользуюсь случаем сообщить, что трактирщик Паливец жив. Он переждал войну в тюрьме и остался таким же, каким был во время приключения с портретом императора Франца-Иосифа.
Прочитав о себе в моей книжке, он навестил меня и потом купил больше двадцати экземпляров первого выпуска, роздал их своим знакомым и таким образом содействовал распространению этой книги.
Ему доставило громадное удовольствие все, что я о нем написал, выставив его как всем известного грубияна.
«Меня уже никто не переделает, — сказал он мне. — Я всю жизнь выражался грубо, и говорил то, что думал, и впредь так буду говорить. Я и не подумаю затыкать себе рот из-за какой-то ослицы. Нынче я стал знаменитым».
Его уважение к себе возросло. Его слава зиждется на нескольких сильных выражениях. Это его вполне удовлетворяет. Если бы, предположим, точно и верно воспроизведя его манеру говорить, я хотел бы тем самым поставить ему на вид, так, мол, выражаться не следует (что, конечно, в мои намерения не входило), я безусловно оскорбил бы этого порядочного человека.
Употребляя первые попавшиеся выражения, он, сам того не зная, просто и честно выразил протест чеха против всякого рода низкопоклонства. Неуважение к императору и к приличным выражениям было у него в крови.
Отто Кац тоже жив. Это подлинный портрет фельдкурата. После переворота он забросил свое занятие, вышел из церкви и теперь служит доверенным на фабрике бронзы и красок в Северной Чехии. Он написал мне длинное письмо, в котором угрожал, что разделается со мной. Дело в том, что одна немецкая газета поместила перевод главы, в которой он изображен таким, каким выглядел в действительности. Я зашел к нему, и все кончилось прекрасно. К двум часам ночи он не мог уже стоять на ногах, но без устали проповедовал и в конце концов заявил: «Эй вы, гипсовые головы! Я — Отто Кац, фельдкурат!»
Много людей типа покойного Бретшнейдера, государственного сыщика старой Австрии, и нынче рыскает по республике. Их чрезвычайно интересует, кто что говорит.
Не знаю, удастся ли мне этой книгой достичь того, к чему я стремился. Однажды я слышал, как один ругал другого: «Ты глуп, как Швейк». Это свидетельствует об обратном. Однако если слово «Швейк» станет новым ругательством в пышном венке бранных слов, то мне останется только удовлетвориться этим обогащением чешского языка.
Ярослав Гашек
Примечания
Осенью 1911 года Ярослав Гашек начал работать над «Политической и социальной историей партии умеренного прогресса в рамках закона» (см. предисловие С. В. Никольского в т. I и примечания С. И. Востоковой в т. III наст. изд.), которую писал и диктовал своей жене Ярмиле Майеровой-Гашековой (1887–1931) вплоть до апреля 1912 года.
Хроникально-публицистическая эпопея Гашека отражала его политическую эволюцию, в ней содержится издевка над устоями феодально-бюрократической Габсбургской монархии, но также и разочарование в буржуазном парламентаризме, в социал-реформистских партиях, в анархическом движении. Книга носит пародийный и юмористический характер. Во многом она автобиографична. С хронологией событий и фактов автор обращается свободно, «сближая» или «сдвигая» те или иные даты; в изложении «материала» он иногда удивительно точен, а иногда намеренно фантастически преображает реальность.
Предыстоки «партии умеренного прогресса в рамках закона» связаны с возникновением застольной компании, которая собиралась в начале 900-х годов в кабачке «У Юнгмана». В нее входили соученики Гашека по пражскому коммерческому училищу Ладислав Гаек (1884–1943), впоследствии поэт и журналист, известный под именем Гаек-Домажлицкий, и братья Карел и Ярослав Мареки.
Зимой 1901–1902 годов будущий сатирик вместе с Л. Гаеком становится участником литературного кружка «Сиринкс» («Сиринга»). Председателем кружка был его двоюродный брат Роман Йозеф Гашек (1883–1919), редактировавший журналы «Модерни живот» («Современная жизнь», 1902–1904) и «Свитилна» («Фонарь», 1906–1907). Членами кружка были и литераторы, приобретшие в дальнейшем широкую известность — драматург, прозаик, поэт, театральный теоретик и критик Иржи Маген (1882–1939) и поэт Карел Томан (1877–1946), и авторы менее значительные — Йозеф Мах (1883–1951), Густав Рогер Опоченский (1881–1949), Йозеф Розенцвейг-Мойр (1887–?), впоследствии погибший в концлагере, Луи Кршикава (1873–1920), Станислав Мина ржи к (1884–1944), Ярмил Крецар (1884–1959), и авторы, оставшиеся на периферии литературы — Ян Неклан-Соукенка (1881–1949), Станислав Земан и др. Участниками кружка были также будущий известный режиссер Карел Гуго Гилар (1885–1935), писавший в молодости не только стихи, прозу, пьесы, но и театральные рецензии, отличавшиеся чрезвычайно сложной и туманной манерой выражения; подражательный поэт, переводчик французских символистов Эмануэль из Лешеграда (1877–1955) и поэт, прозаик, драматург Квидо Мария Выскочил (1881–1969), который позднее фабриковал сентиментально-романтические истории из жизни «высших кругов».
