Джером Джером - Досужие размышления досужего человека
Посмотрите, как они плотной толпой проходят мимо вас: мужчины и женщины, старые и молодые, знатные и простолюдины, честные и подлые, богатые и бедные, веселые и грустные – все они торопятся, толкаются, протискиваются вперед. Сильные оттесняют слабых; хитрые обходят глупых; отстающие толкают ушедших вперед, а те, что впереди, на бегу пинают отставших. Вглядитесь внимательнее, и вашим глазам откроется множество мимолетных сцен: вот запыхавшийся старик выбивается из сил, а там спешит застенчивая девица, подгоняемая суровой матроной с острым носом; тут едва плетется прилежный юноша, которого все оставляют позади, в то время как он целиком погружен в книгу «Как добиться успеха»; вот идет со скучающим видом мужчина, а модно одетая женщина теребит его за локоть; юнец с тоской оглядывается на залитую солнцем деревню, куда он никогда не вернется; упруго и легко шагает широкоплечий здоровяк; рядом, шаркая ногами, украдкой пробирается сутулый заморыш; уставившись в землю, ловкий жулик осторожно ходит через дорогу туда-сюда, убежденный, что продвигается вперед; а вот юноша благородного вида терзается сомнениями, переводя взгляд с далекой цели на грязь под ногами и обратно.
Посмотрите-ка, вон идет прелестная девушка, и с каждым шагом ее нежное личико все больше покрывается морщинами; нашему взгляду предстает то измученный заботами муж, то полный надежд юнец.
Ах, какая разношерстная толпа! Принц и нищий; грешник и святой; плотник и пекарь, и тощий аптекарь; портной и приказчик; моряк и извозчик – все расталкивают друг друга локтями. Вот адвокат в парике и мантии, а вот дряхлый еврей-старьевщик в замызганной ермолке; вот солдат в красном мундире, а вот наемный плакальщик с развевающимися лентами на шляпе и в поношенных дешевых перчатках; вот покрытый плесенью книжный червь, листающий выцветшие фолианты, а вот надушенный актер, выставляющий себя напоказ. Вот бойкий политик, во всеуслышание предлагающий свои рецепты исцеления общества, а вот бродячий торговец с шарлатанскими снадобьями от любой хвори. Вот холеный капиталист, а вот жилистый рабочий; вот ученый муж, а вот чистильщик обуви; вот поэт, а вот сборщик налогов; вот министр правительства, а вот артист балета. Вот красноносый трактирщик, нахваливающий содержимое своих бочек, а вот сторонник умеренности, получающий пятьдесят фунтов за лекцию; вот судья, а вот мошенник; вот картежник, а вот священник. Вот увешанная драгоценностями герцогиня с любезной улыбкой на лице, а вот тощая экономка в меблированных комнатах, недовольная кормежкой; а вот ярко накрашенное и безвкусно разряженное существо, вышагивающее, спотыкаясь, на высоких каблуках.
Плечом к плечу все они рвутся вперед. С криками, проклятиями и молитвами, со смехом, с песнями и стонами, они проносятся мимо, локоть к локтю, никогда не замедляя шага в этой бесконечной гонке. Они не присядут на обочине, не задержатся у прохладных фонтанов, не прилягут в тени деревьев. Вперед и вперед – по жаре, по пыли и сквозь толпу – вперед, или их затопчут, – вперед, несмотря на шум в голове, дрожащие руки и подгибающиеся ноги, – вперед, пока не прихватит сердце, пока мир не расплывется перед глазами, пока хриплый стон не возвестит отстающим, что место впереди освободилось.
И все же, несмотря на убийственную скорость и каменистую тропу, кто, кроме бездельника и тупицы, может удержаться от этой гонки? Кто способен глядеть на безумную суматоху, оставаясь в стороне от нее, подобно запоздалому путнику, который недвижно наблюдает за пиршеством эльфов ради удобного случая выхватить и осушить волшебную чашу и вступить в головокружительный хоровод? Лично я – нет. Должен признать, что беседка на обочине, кальян и сладость безделья в данном случае неподходящие метафоры. Они звучат очень приятно и выглядят философски, но, боюсь, я не из тех, кто сидит в беседках, покуривая кальян, когда снаружи происходит нечто интересное. Я больше похож на того ирландца, который, завидев собирающуюся толпу, отправил дочку узнать, не начинается ли драка, «потому что в таком случае папа хотел бы в ней поучаствовать».
Я люблю ожесточенную борьбу, мне нравится за ней наблюдать, нравится слышать о людях, которые в ней преуспели – но только путем честным и храбрым, а не благодаря везению или уловкам. Такие истории будоражат горячую саксонскую кровь, словно захватывающие рассказы наших школьных дней о «рыцарях, которые совершали невероятные подвиги».
Ведь жизненная схватка – тоже невероятный подвиг. И в девятнадцатом веке есть великаны и драконы, а охраняемый ими сундук с золотом вовсе не так легко заполучить, как описывается в книгах. Там Алджернон в последний раз бросает взгляд на отеческий дом, проливает скупую слезу и отправляется в поход – чтобы вернуться через три года с богатой добычей. Авторы не сообщают нам, «каким образом это случилось», что, право, очень жаль: история наверняка была бы увлекательная.
С другой стороны, ни один автор никогда не раскрывает нам истинную историю своего героя. Повествователи расписывают какое-нибудь чаепитие на десяти страницах, а историю жизни вмещают в одну фразу: «он стал одним из самых богатых купцов» или «теперь он был великим художником, получившим всемирное признание». Да в одной арии-речитативе Гилберта больше жизни, чем в половине когда-либо написанных биографических романов! Гилберт подробно излагает историю восхождения мелкого клерка к должности «повелителя королевского флота» и объясняет, как адвокат без практики сумел стать знаменитым судьей, «готовым судить это нарушение обещания заключить брак». В жизни нам интересны мельчайшие подробности, а вовсе не великие свершения.
В книге нам хочется увидеть все подводные течения в карьере честолюбца: его борьбу, его неудачи и надежды, его разочарования и победы. Такой роман побил бы все рекорды популярности. Я убежден, что история покорения Фортуны будет не менее интересна, чем рассказ о покорении девичьего сердца, и, кстати, сходства найдется немало, ведь Фортуна, как известно с античных времен, в самом деле похожа на женщину: не столь взбалмошна и непостоянна, но разница невелика, и путь к покорению обеих в основном одинаков. Строки Бена Джонсона отлично описывают натуру как женщины, так и Фортуны:
Женщину любишь – тоже уходит,
Не любишь – сама по тебе томится [7] .
Женщине нет дела до влюбленного в нее, пока он не потерял к ней интерес; и точно так же, пока вы не щелкнете пальцами под носом у Фортуны и не повернетесь к ней спиной, она не улыбнется вам.
А к тому времени вам уже все равно, улыбается она или хмурится. Что стоило ей улыбнуться, когда эта улыбка еще могла бы вознести вас на вершину блаженства! В этом мире все случается слишком поздно.
Добродетельные люди говорят, что так и должно быть, поскольку это доказывает греховность честолюбия.
Какая чушь! Добродетельные люди совершенно не правы (с моей точки зрения, они не правы во всем, поскольку мы с ними ни разу не смогли сойтись во мнениях). Скажите мне, что бы мы делали без честолюбивых людей? Да мир был бы дряблым, как клецка. Честолюбивые люди подобны дрожжам, превращающим тесто в питательный хлеб. Без них человечество так бы и лежало на боку: именно они те деятельные натуры, кто поднимается с утра пораньше, начинает стучать молотком, кричать и звенеть кочергой, так что всем остальным домочадцам волей-неволей приходится вставать с постели.
Что ж, честолюбие воистину греховно! Греховны те, кто, не разгибая спины и истекая потом, мостят дорогу, по которой человечество идет вперед из поколения в поколение! Греховны те, кто использует данные Господом таланты и работает не покладая рук, пока остальные развлекаются!
Вполне естественно, что они хотят получить вознаграждение. Человеку не дано божественное бескорыстие, которое заботится исключительно о благе других. Однако, работая для себя, они работают для нас всех. Мы все так тесно связаны друг с другом, что никто не может трудиться лишь для собственного блага. Каждый удар молота, сделанный в своих интересах, помогает придать форму вселенной. Ручей, пробивая себе дорогу, крутит мельничное колесо; коралл, строя свой домик, соединяет континенты; а честолюбивый человек, создавая пьедестал для себя, оставляет памятник в вечности. Александр и Цезарь вели войны, добиваясь своих целей, но попутно приобщили половину мира к цивилизации. Стефенсон изобрел паровоз, чтобы разбогатеть; Шекспир писал свои пьесы, чтобы миссис Шекспир и маленькие Шекспиры ни в чем не нуждались.
Люди, довольные жизнью и лишенные честолюбия, тоже необходимы. Они представляют собой удобный фон для великих портретов, а также респектабельную, хотя и не очень образованную аудиторию, перед которой выступают неуемные натуры века. Я не могу сказать ничего плохого о людях, довольных жизнью, если они ведут себя тихо, но ради всего святого, не позволяйте им расхаживать с важным видом, как они это любят, и кричать, что они-то и есть истинный образец для всего рода человеческого. Не образцы они, а пустоцветы, трутни в великом улье, уличные толпы, что слоняются без дела и, открыв рот, глазеют на тех, кто работает.
