Александр и Лев Шаргородские - Бал шутов. Роман
«В этой квартире надо как можно меньше думать, — подумал он. — Похоже, что этот майор читает мысли.» И вновь испугался: «Боже, что же это я такое думаю…»
— Если уж я сочиняю, — продолжал Борщ, — то обязательно что‑нибудь оригинальное. И поэтому для вас я написал роль диссидента.
— Для меня?! — веницианский мавр подпрыгнул.
— А для Ирины — жены диссидента!
Здесь подскочила и жена «мавра». И оба они застыли перед лукавым взглядом майора.
— Ну, как вам нравятся ваши роли?
Прежде, чем ответить, Борис хотел было подумать, но, памятуя о прозорливости Борща, испугался.
— Даже и не знаю, — сказал он, не думая, — я ведь всегда играл положительных героев — передовиков производства, крупных военачальников, секретарей парторганизаций. Вы понимаете?..
— А Клавдий? — хитро спросил майор. — Тоже положительный персонаж?
— Во всяком случае, он мне ближе, чем любой диссидент.
Борис воодушевленно порол чушь, твердо зная, что за Клавдия ему ничего не будет.
— Скажем, — продолжал он, — с крупным военачальником мой душевный строй, многие мои мысли совпадают… конечно, не считая тех, которые не совпадают… а с диссидентом…
— Многие ваши мысли не совпадают, не считая тех, которые совпадают? — смеясь, закончил Борщ.
— У меня с ними нет ничего общего! — закончил Борис, не пытаясь больше философствовать.
— Будет, — подмигнул майор, — будет, если постараетесь.
— Но он играл товарища Ленина, — напомнила Дездемона. — Не забывайте!
— Вот именно, — обрадовался Борис, — а теперь вы мне вдруг предлагаете сыграть Сахарова!
— Кто вам сказал?
— Или Солженицына. Как я могу играть такого человека?.. Помните сцену в «Архипелаге Гулаге», когда…
Борис запнулся.
«Боже, что я несу», — подумал он. Но было поздно.
— Нет, не помню, — ухмыльнулся майор. — Ну, и как вам понравился «Архипелаг»?
— Я его никогда не читал!
— Это бывает, — печально покачал головой Борщ. — Я ведь его, можно сказать, тоже не читал. А все помню… Тайны мироздания… Так какую сцену вы имели в виду?
— Как какую? Театральную… Я ж на сцене с девяти лет… Я ж мальчиком пришел в театр, из беспризорников, сразу после войны…
Сокол с опаской взглянул на прищуренные глаза Дзержинского и его подручных. Ему показалось, что именно в эту минуту «железный Феликс» отдает распоряжение о его ликвидации…
— Я играл «сына полка», юного разведчика, сирот, — понесло Бориса. — Спал прямо в зале. На полу. Почти не ел. Вы знаете, тогда был голод… Вернее, не голод, а просто нехватало продуктов. Немножко… Однажды так подвело живот, что во время спектакля я начал есть бутафорский батон. И поломал зубы. Не все… Некоторые… Вот, видите…
С перепуга «мавр» открыл рот и пошел на майора. — Я не дантист, — вежливо заметил майор, — и потом — вроде зубы все на месте.
— Выросли новые, — объяснил Борис, — я же тогда был еще мальчишкой…
— И к тому же, — продолжил Борщ, — я, как вы заметили, знаю всю вашу биографию… Если вы помните, я ваш поклонник.
Он ухмыльнулся.
— Если вы наш поклонник, — резонно спросила Ирина, — почему ж вы нас заставляете играть диссидентов — врагов народа? Почему бы нам не сыграть его друзей?
— Послушайте, — мягко произнес майор, — я обожаю театр, вы это уже, очевидно, заметили, но жизнь я люблю больше. Бумажным страстям я предпочитаю подлинные, и бутафорскому батону, о который мой любимый актер сломал свои молочные зубы, я предпочту горячий и хрустящий…
— Так их тогда не было, — в смятении вставил Борис.
— Я люблю, — продолжал «дож», — когда смеются не по указанию режиссера, а потому, что умирают от смеха, и мне нравится море, а не синие простыни, которые колышут два ассистента, и негры по рождению, и не намазанные ваксой, и чтоб волоы седели от страха, а не от перекиси водорода. Театру я предпочитаю жизнь. И роли ваши вы должны будете играть не на сцене, а в жизни!
Борис с некоторым ужасом смотрел на майора. Ирина уронила платочек.
— Это еще зачем? — спросила она.
— Милая моя, — взмолился Борщ, — неужто не ясно? Вы производите впечатление очень сообразительных людей… Чтобы посадить вас в тюрьму! Зачем же еще?…
Бориса качнуло. Он почему‑то явственно себе представил, как летят его зубы, и не от бутафорского батона, а от кулака надзирателя.
— Его в тюрьму?! — вскричала Ирина, указывая на Бориса.
— Не волнуйтесь, — успокоил Борщ, — вас тоже.
Он нагнулся, поднял платочек и галантно подал его Ирине.
— Разве вы об этом не догадались еще в машине? — удивился майор.
— Догадались, — призналась Ирина, — но мы бы хотели знать: за что? Хотя, — она печально улыбнулась, — вы можете посадить и просто так. У вас это прекрасно получается. Простите мой глупый вопрос.
Майор был искренне возмущен.
— Запомните, — строго произнес он, — эти времена канули в лету!
— Тогда за что же? — спросил несколько оправившийся Борис.
— Вы меня удивляете, — произнес Борщ. — От вас я этого не ожидал… Как это — за что?! Да за то, мои дорогие, что вы — диссиденты! Просто, как дважды два!
— Теперь все ясно, — «мавр» вытер пот со лба, — вы хотите из нас сделать диссидентов, чтобы посадить в тюрьму, а посадите в тюрьму за то, что мы — диссиденты.
— Что ж вы делали вид, что ничего не понимаете? — обрадовался майор.
— И сколько лет мы будем сидеть? — спросила Ирина. — Я надеюсь, что это уже известно?
«Все‑таки мы живем в замечательной стране, — подумал майор. — Никто не возмущается, не спорит, не дискутирует. В тюрьму — так в тюрьму, на каторгу — и туда все готовы. Каких удивительных людей мы сумели создать!»
Он с нежностью посмотрел на Бориса и Ирину.
— Не волнуйтесь, — мягко сказал он, — вы выйдете очень быстро… Ведь вам надо ехать на Запад. Вернее, мы вас туда вышлем…
Соколы окончательно одурели. Но кто знает, какие светлые перспективы могут неожиданно открыться перед простыми советскими людьми?..
— Зачем? — тихо спросил Борис.
— Что значит — зачем? — непонимающе проговорил майор. — За бомбочкой!
— Какой бомбочкой?!
И тут майор поднялся, бросил взгляд на «железного «Феликса, и Борису показалось, что тот одобрительно кивнул ему. Стало ясно, что «дож» будет произносить речь. И, действительно, голосом диктора, зачитывающего заявление ТАСС, он начал:
— Империалистические круги Франции и Израиля заняты разработкой новой, ужасной бомбы. Она падает — и все, что вы видите вокруг — заводы, фабрики, дома и даже театры — все остается…
— Так у нас уже, по — моему, такая есть, — сказала Ирина. — Нейтронная?..
— Если бы… — перебил Борщ. — Все люди тоже остаются…
Соколы переглянулись.
— Простите, — начал Борис, — я не понял… Вы что, хотели бы, чтобы всех людей уничтожили?.. Но, насколько я знаю, политика нашей любимой партии и правительства…
— Оставьте партию и правительство в покое, — попросил майор, — и не мешайте им бороться за мир во всем мире!
— Боже упаси! — сказал Борис. — Пусть борются… Мне просто кажется, что империалистические круги придумывают очень удобную бомбочку. Если все остается… Зачем им мешать? В чем тут дело?
— В голове! — сурово ответил майор, — в голове все меняется.
«Может, она уже упала, — испуганно подумал Борис, — и потрогал голову. — Последний час с ней происходит что‑то странное…»
— В зависимости от капсулы, — продолжал Борщ, — так сказать, начинки, меняется ваша идеология. Теперь вы представляете, что это за бомба?
— Идеологическая? — тихо спросила Ирина.
— Если хотите! Это идеологическое оружие, которое пострашнее бактереологического! Бомба разрывается — и вы вдруг становитесь социал — демократом, черным полковником, троцкистом, оппортунистом, христианским демократом или сионистом! Вы представляете — наш могучий Советский Союз становится сионистской державой, где заправляют пейсатые! Наш Верховный Совет превращается в крикливый Кнессет, красная звезда — в желтую звезду Давида, златоглавые церкви — в синагоги, и, наконец, мы все начинаем картавить!
Было бы некоторым преувеличением сказать, что возможные последствия взрыва бомбы заставили Бориса и Ирину дрожать от внезапно охватившего их ужаса. Не то, чтобы они захотели стать ни с того, ни с сего евреями, нет, но им вдруг показалось, что в этом есть что‑то заманчивое. Окружавшие их евреи были людьми интеллигентными, яркими, своеобразными. И кто знал — может, бомбочка была именно тем путем, по которому следовало идти?… Но вот то, что они начнут картавить — было ужасно. Это их пугало.
— Нет, так дело не пойдет — картавить! — сказал Борис. — Как же это так?.. Мы ж играть должны. У нас положительный герой не картавит. Нам с Ириной только и остается, что Ленина играть. На сей раз картавого. Нет, нет, мы ж на сцену не сможем выйти…
