Линор Горалик - Библейский зоопарк
Вечером ты жалуешься родственникам на то, что Израиль все время пытается сделать тебе хорошо насильственными методами. Родственники возмущены: обидели их деточку! И неправда, что надо сдаваться, — не надо сдаваться! Надо отвечать добром на добро! Пусть знают! Вот когда еще в 1964 году один человек собрался делать твоей тете предложение, он повел ее в очень тогда известный ресторан с традиционной еврейской кухней — специально, чтобы продемонстрировать всю серьезность своих намерений. А твоя будущая тетя не хотела за этого человека замуж. Но когда они пришли в ресторан и съели первое, этот человек начал делать твоей будущей тете предложение. И так он хорошо делал ей предложение, что твоя будущая тетя даже заслушалась и думает: «Вон, значит, как любит меня человек… Пойди еще найди другого такого человека…» Словом, лед тронулся. И тут подходит из-за соседнего столика какой-то юноша и говорит: «Вы меня, молодой человек, извините, но только вы своей девушке на второе заказали мацебрай, и вот этот мацебрай[15] ей уже принесли, а вы все говорите и говорите! А мацебрай, между прочим, надо есть горячим! Вы уж меня извините, но только я вам добра желаю!» И тут твоя тетя начала смеяться, а человек, который делал ей предложение, разозлился и говорит: «Ах так? Ну так я вам тоже добра желаю: ешьте, пожалуйста, с этой веселой девушкой ваш горячий мацебрай!» И так твоя тетя познакомилась с твоим дядей. И пусть твой бедный дядя тебе расскажет, каково это: когда тебе платят добром за добро. Так что и ты не стесняйся так делать, деточка.
Библия запрещает есть тушканчика, потому что тушканчик, «хоть и жуёт жвачку, но копыта у него не раздвоенные». А жаль. Прикольный был бы тушканчик.
Но ты твердо знаешь, что у тебя кишка тонка — платить Израилю добром за добро. Ты просто недостаточно добрый человек для этого. Вот приходишь ты на просмотр интеллектуального фильма об интеллектуальной жизни йеменских евреев-интеллектуалов в интеллектуальный кинотеатр при иерусалимской «Синематеке». Садишься перед сеансом выпить кофе в тамошнем знаменитом интеллектуальном кафе «Белый» («Красный» тоже есть, «Синий» вроде планируется). И вот сидит за соседним столиком интеллектуальная молодая компания, тоже, значит, ждет сеанса. И тут один молодой человек смущенно признается друзьям, что забыл дома очки. И друзья тут же возмущенно награждают этого молодого человека мощнейшим подзатыльником со словами: «Скотина, ты же не получишь удовольствия!» Нет, у тебя просто не хватит доброты с этим тягаться. Как не хватит доброты тягаться с охранником при кинотеатре, который так старается поудобнее расположить твою сумку для досмотра, что из сумки вываливается все содержимое. «№?*(:*(№;!!!» — говоришь ты. «Вот! — говорит охранник с некоторой обидой. Вот! Я стараюсь сделать тебе хорошо, а ты реагируешь на это ровно так же, как моя девушка!» Как не хватит у тебя доброты тягаться с пекарем, который отказывается продать тебе багет, потому что «я же вижу — вы не багетный человек. Я заверну вам два бублика, потому что вы бубличный человек. Не верите — уходите и идите к кому-нибудь, кто не желает вам добра». Мы бы, может, и пошли; мы только боимся, что ближайший такой человек находится в Сирии.
Но если нам удается смириться, открывается удивительный факт: попытки Израиля сделать тебе хорошо насильственными методами срабатывают. Не очень понятно, почему срабатывают, — но тебе и вправду становится довольно-таки хорошо. Это устроено, как с кокаином или, скажем, с клизмой: процесс — так себе, а результат — ничо. Наверное, в противном случае данной страны давно бы тут не стояло. Да, то хорошо, которое ты получаешь, — это совсем не то хорошо, которого ты ждал. Это, возможно, даже не то хорошо, которое тебе нужно. И это уж точно не то хорошо, которое ты планировал. При других обстоятельствах ты бы, возможно, вообще усомнился, что это хорошо.
Но, как ни странно, это хорошо.
По вторникам это, может быть, даже дважды хорошо[16].
Самоосознанные верблюды
…и представят всех братьев ваших от всех народов
в дар Господу на конях и колесницах,
и на носилках, и на мулах, и на быстрых верблюдах,
на святую гору Мою,
в Иерусалим.
(Ис. 66:20)Пока все кругом ведут сложные философские разговоры про израильскую идентичность — все эти Восток/Запад, инновация/архаика, религиозное/светское, пятое/десятое, — израильтяне отлично живут с этой своей идентичностью. Метод довольно прост, очень эффективен, и лучше всего его демонстрирует мальчик Дани из Петах-Тиквы, сын известного израильского поэта. Дани растет в типичной израильской семье: папа у него из Украины, мама — «марокканка», мамина мама — из польской семьи, а бойфренд папиной мамы — австралиец, до Израиля двадцать лет проработавший в Штатах. В результате у мальчика Дани четыре бабушки: украинская, польская, австралийская и сестра австралийской, которая считает себя сефардской еврейкой (из-за чего ее периодически лечат антипсихотиками и нейролептиками). Поэтому, если умного мальчика Дани растрясти среди ночи и спросить: «Даничка, что ты будешь кушать?», Даничка в ужасе подскакивает на кровати и быстро говорит: «Все понемножку! Все понемножку! Честное слово, я попробую все понемножку!..»
Б-г велел Моисею создать медного змия, чтобы евреи помнили: тот, кто дурно говорит о боге, ведёт себя, подобно змию. У змей и до этого был дурной характер, но с этого момента они стали совершенно невыносимы.
Вот, скажем, приходишь ты в гости к важному израильскому арт-критику после открытия очередной выставки в Музее библейских земель. Квартира критика на бульваре Ротшильда[17] — это даже не типичный нью-йоркский лофт, а эйдос типичного нью-йоркского лофта: ледяное белое пространство, в котором не то что жить — даже почесаться страшно. Можно только замереть у окна в высокодуховной позе и думать о чем-нибудь платоновском. О несоответствии Идей чаяниям, например. Из всех напитков в этой квартире есть только водка с лимоном и вода со льдом — от всего прочего бывают пятна. «Таким совершенно европейским людям, как мы с вами, надо научиться уважать Восток. Левантийские, например, отношения со временем очень многому тебя учат; или, скажем, левантийская манера коммуникации — это же бесценно. Но при этом совершенно, я считаю, не стыдно себе признаться: да, да, на повседневном уровне это бывает очень трудно. Это несоблюдение личного пространства, эти модальности речи, эти бесконечные бытовые суеверия…» — «А зачем у вас хамса[18] к унитазу приклеена?» — «От запора». На лысой голове арт-критика с Божьей помощью удерживается аккуратная кипа. На кипе вышит Гомер Симпсон, пытающийся удушить сына своего Барта. Спасительного ангела нигде не видать.
Или: у высокой, по-эшеровски неоднозначной железной лестницы, ведущей в иерусалимское кафе «Тмоль-шильшом»[19], паркуется велокиска. Велокиска — это такая порода израильских девочек, возникшая в последние два-три года: обязательная широкая юбка или платье в стиле шестидесятых, черные ретро-стрелки на веках, каблучки, сильно начесанные и высоко собранные волосы, ярко-красная помада — и велосипед. Главное, что отличает велокиску от обычной кокетливой девочки на велосипеде, — это посадка: велокиска глядит строго перед собой, не мигает, а резко подскакивая на камушках — трогательно сглатывает и притворяется, что ничего не заметила, потому что на нее же все смотрят. В «Тмоль-шильшом» велокиски приезжают интересно сидеть (глядя строго перед собой) среди полок со старыми книгами, брошюр, приглашающих посетителей на лекции о гематрических особенностях «Капитала» Маркса, и начитанных рок-музыкантов, по вечерам поющих тут отрывки из романов Шая Агнона[20], аккомпанируя себе на терменвоксе. Велокиски дружат с рок-музыкантами, изучают политологию в Иерусалимском университете и едят только сладкое. Паркующаяся у лестницы велокиска цокает наверх, укладывается в кресло и беседует за куском торта с маракуйей с официантом в рамках того самого левантийского поведения, которое многому нас учит: официант некоторое время просто игнорирует остальных посетителей, а когда очередное «Извините, пожалуйста!» совсем его достает, он просто снимает фартук и садится за столик к велокиске, показав залу спину. Между ним и велокиской происходит изумительный разговор, который можно услышать только в Израиле и только в те моменты, когда молодая интеллигенция беседует друг с другом о высоком. В частности — об идентичности. Поэт Леонид Шваб как-то утверждал, что на современном иврите можно объясняться, пользуясь всего одним словом — «мам-м-маш![21]»; все остальное — интонации. Но молодая израильская интеллигенция придерживается совершенно иного мнения: их сложная духовная жизнь не вмещается в одно слово, в десять тысяч слов, в целый язык. Особенно — если разговор идет об идентичности. Это же совершенно европейские люди, им нужны европейские слова. Поэтому для понимания этого разговора иврит не нужен вообще. Велокиска объясняет, что ее характер вообще-то «интеграли», этакая «констелляция урбанистит» с элементами «фаталистика депрессивит». Официант не согласен. Он отказывается признавать в такой удивительной девушке цинизм агрессиви, он считает, что девушка очень даже спиритуалистит аутентит, просто не хочет себе в этом признаваться. Если вы еще не плюнули на свое желание перекусить, можете кинуть в них салфетницей: в конце концов, вы не европейский человек и даже не понимаете слова «констелляция», вы просто жрать хотите. Салфетки красиво оседают на соседние столики, одна из них ложится на высокий начес велокиски элегантной кружевной наколкой. В ответ слово «Мам-м-м-маш!» используется ею по крайней мере шесть раз, по крайней мере с четырьмя разными интонациями. Всего понемножку, Даничка, всего понемножку.
