Эдуард Коридоров - 40 градусов
Небрежно подхватив купленную бутылку, я обернулся – и сердце мое упало. Вокруг меня стояла плотная группа нетрезвых и явно обиженных на жизнь мужиков.
– Ну, ты че? – внятно обратился ко мне их главарь.
– Да я ниче, – мирно ответил я. – Вот, гуляю с товарищем. Может, выпьем вместе? Что празднуем-то?
– Засохни, – сказал главарь. – Мы пацанов поминаем, которых убили в Афгане. Пошли давай к твоему кенту на скамеечку.
Теперь надвигающуюся толпу «афганцев» заметил и Слава. В ужасе он вскочил со скамейки, но главарь надавил ему на плечи и усадил обратно. Я безропотно отдал бутылку агрессорам. Они неспеша пустили ее по кругу. А мы со Славой торчали в центре этого круга, как пленники, приговоренные к казни.
Деньги у нас отберут точно. Может, и одеждой не побрезгуют. Половина из этих «афганцев» – под наркотическим кайфом, вон какие глаза мутные. Тормоза у них не работают. С них станется – зарежут за милую душу.
Надо было что-то делать.
– Мужики, – вдохновенно соврал я. – У меня ведь братан – «афганец». Под Кандагаром воевал. Водку вы пейте, не жалко. А нас отпустите.
– Под Кандагаром? – нахмурился главарь. – Земеля, значит. Жив братан-то?
– В цинке привезли, – ответил я. – Так что не выпить ему больше.
– С нами пойдете оба, – распорядился главарь.
Под строгим конвоем нас со Славой доставили в квартиру, откуда, видимо, «афганцы» тронулись в свой ночной поход. В огромной пустой комнате прямо на полу в беспорядке стояло и лежало несчетное количество бутылок и всяческой снеди. Пахло марихуаной. Участники поминок болтались по комнате, изредка немногословно переговариваясь.
Главарь налил нам по полному стакану водки.
– Пейте, – приказал он. – А если ноги отсюда сделаете, поймаем и убьем.
Для пущей убедительности главарь достал пистолет и потряс им у меня перед носом.
На Славу больно было смотреть. Он позеленел, завял. Жестокая бессмысленность и безысходность нашего плена его парализовала. Он кулем осел на грязный, усеянный объедками пол.
Оставив Славу, я осторожно прошелся по квартире и обнаружил еще одну комнату. Это было типичное, уютное, чистенько убранное старушечье жилище, с непременным комодом и слониками на нем. Старушка оказалась матерью кого-то из «афганцев». Я вернулся к Бурковскому, подхватил его чуть не под руки и доставил к старушке.
– Будь здесь. Говори с ней о чем угодно, – шепнул я Славе.
Несколько часов кряду я пил с молчаливыми «афганцами». Малейшая моя попытка двинуться в сторону входной двери пресекалась на корню.
– Что вы нас держите? – спросил я у главаря.
– Хотим и держим, – лениво ответил он. – Нас в Афган пригнали – тоже не спрашивали.
– Так мы же свои, – продолжал я наседать без особой надежды. – Какой смысл нас держать?
– Никакого, – согласился главарь. – Нас тоже свои под пули швыряли. Смысла вообще ни в чем никакого нет.
За окном – голым, незашторенным – проклюнулось серое утро. Несколько бойцов уснуло на полу. Почти все остальные потянулись на кухню курить «травку». Надо было рисковать.
С отсутствующим видом я зашел в старушкину комнату.
– Категорию вины здесь применять нельзя, – бубнил Слава, склонившись над белой головой старушки. – Никто не виноват. Виновато само стечение обстоятельств, которое всех поставило в безнравственную позицию, позицию, не дающую выбора.
Благообразная, опрятная старушка приветливо улыбалась.
– Пошли. Скорее. Сейчас или никогда, – дернул я оратора за рукав.
Он отмахнулся. Ему хотелось говорить и говорить. Я тянул его прочь отсюда – он упирался.
Нечеловеческими усилиями и словами я вернул Бурковского на грешную землю. Он галантно распрощался со старушкой, и мы тенями проскользнули в прихожую. С отчаянной быстротой я рванул замки на двери, она шумно распахнулась, и мы ринулись на свободу.
– За ними! – раздалось сзади. Эхо разнесло по этажам гулкие шаги преследователей.
Уже рассвело. Бескомпромиссный утренний свет резал глаза. Я знал этот район. Мы свернули во дворы и ушли от погони.
Скоро мы с Бурковским сидели на моей крошечной кухне. Водка пилась, как вода. Разговаривать больше не хотелось.
– Какой кошмар, какой убийственный, холодный кошмар – наша жизнь, – выдавил наконец Слава. – Как страшно знать, что в этом мире никто ни с кем не совпадает. Наши маленькие жизни ничего не значат, ничего не рождают. В смысле моей маленькой жизни нет никакого большого общего смысла!
Бурковский развивался бесконтрольно. Но у меня не было сил его удержать или поддержать. Я, в общем-то, и так сделал для него немало. Дал толчок его эволюции.
Он ушел домой постаревший и разочарованный. Больше мы с ним не виделись.
Минуло несколько месяцев, и его жена, хохотушка Тамара, обнаружила его на даче повесившимся. Он был в отпуске и долго, кажется, неделю, прожил там, на даче, один. То есть, жил, но не сумел прожить.
Все это случилось много лет назад. Ниточка, что вела к Бурковскому, давно порвана. А ноет, все ноет.
Лучше б мы не знакомились. Какой в нем был смысл, в этом случайном знакомстве?
Судьба и соблазны
В армию я загремел уже женатым.
Таких, молодых да ранних, у нас на всю роту оказалось три новобранца.
Наша личная жизнь чрезвычайно занимала сослуживцев. Общественность совала нос в письма, которые шли нам от жен и родственников. На наше будущее делались ставки.
Прошло всего несколько месяцев, и женатым остался я один. Два моих товарища по счастью получили известия о том, что их пассии загуляли. Оба порасстраивались, поутешались как могли – и съездили в десятидневные отпуска, чтобы оформить развод.
Теперь всю роту раздражало колечко у меня на пальце.
Изменять жене я не собирался. Но скоро почувствовал: лучше мне в город не ходить. Меня потряхивало от всего женского – облика, запаха, голоса, даже звука каблучков.
В Муроме, где я служил, были две воинские части и одно всем известное женское общежитие. Его обитательницы – студентки – крутили с солдатами романы. На долю каждой выпадало за время учебы не так уж мало – по два с половиной романа, если не буксовать.
Меня чуть не арканом тянули в ту общагу. Но я был тверд. Не шел. Знал, что добром поход не кончится.
Тогда коварные сослуживцы решили добиться своего хитростью. В один из праздничных дней, когда тоска солдатская острее и глубже, меня подпоили. Расслабился я, повесил головушку, предался унынию. И сам не заметил, как очутился на захолустной дискотеке.
Темное, огромное, холодное помещение клуба очень напоминало конюшню. Обшарпанные стены, дощатый пол. И как обычно – студентки и солдаты.
Сердце мое, гоняя хмельную кровь, готово было разорваться. Будь что будет, горько решил я. Выбрал девушку, самую скромную на вид. Загадал: если она согласится на танец, если она во время танца согласится назначить свидание, если вслед за тем она согласится на поцелуй – действительно, будь что будет. Значит, судьба.
Мои руки потели на ее горячей спине. Ноги подкашивались.
Она согласилась на все.
Мы назначили свидание на завтра, чтобы не откладывать.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Эвелина, – прошептала девушка.
Значит, судьба, подытожило мое бедное сердце.
И наступило завтра.
Утро прошло как обычно. Уже и обед минул. Пора было собираться в «самоволку».
И в этот самый момент меня вызвали в штаб. Дали час на сборы: решено было немедленно перевести меня в другую часть, в другой город.
Там все повторилось. Я сиднем сидел в казарме, за ворота – ни ногой. По выходным к нам приезжал разворотливый предприниматель. Устанавливал в клубе телевизор, включал видеомагнитофон. Щадя наши нервы, эротические фильмы не крутил. А все остальное – в ассортименте, и недорого.
Меня уже тошнить начало от разборок в маленьком Бронксе, Брюса Ли и Джеки Чана. Но я упрямо смотрел.
Основательно отупев, я однажды утратил бдительность. И соблазнился предложением товарища попить пивка.
