Милослав Швандрлик - Черные бароны или мы служили при Чепичке
Перница сразу всё понял.
— Вата! — заорал он и схватил беднягу за отвороты кителя, — Скотина жирная, за всю мою доброту вы у меня украли пистолет? За то, что я вас отпустил в отпуск и обращался с вами, как родной отец?
— Я не хочу в тюрьму, — горевал кулак, — Пресвятая Мария, я не хочу в тюрьму! Я лучше себя убью!
Троник наклонился к Ясанеку и прошептал:
— Обратите внимание, как трусливо ведёт себя классовый враг, когда он разоблачён!
Но всё было не так просто. Хоть Вата и был обыскан, как никто другой, и все его вещи были перерыты, по меньшей мере, десять раз, пистолет не нашёлся.
— Вата! — вопил Перница, — Куда вы его спрятали? Признавайтесь, тюфяк вшивый!
— Я ничего не крал, — рыдал несчастный великан, — Как я могу с таким пузом и с такой фигурой красть по ночам?
— Так какой смысл был устраивать весь этот театр? — взорвался Троник, — почему вы кричали, что не хотите в тюрьму, если вам ничего подобного не грозило?
— Я думал, — прошептал Вата, — что вы мне сами подсунули пистолет в вещи, чтобы отправить меня к прокурору.
Перница плюнул и пошёл обыскивать рядового Мику.
— Вот что, Вата, — сказал лейтенант Троник, — неужели вас нет ни капли здравого смысла? Вы в своей косности не видите даже кончика собственного носа. Разве вы не знаете, что наша революционная справедливость настигает лишь истинных виновников, а тому, кто ничего не совершил, нечего бояться? Если бы вы уделяли больше внимание политической учёбе, сегодняшней неприглядной сцены можно бы избежать.
Пистолет не нашёлся ни у Мики, ни у Кунте. Рота осталась стоять во дворе, а привилегированные слои отправились на совещание.
— По моему мнению, больше ничего не сделаешь, — высказался лейтенант Троник, — Мы предприняли, что было в наших силах. Теперь пора звонить в контрразведку и доложить им все имеющиеся факты. Необходимо снять отпечатки пальцев и попытаться обнаружить случайные улики. Также, наверное, удастся пустить по следу розыскную собаку.
Старший лейтенант Перница жестоко потел.
— Подожди, Пепик, — мямлил он, — я попробую ещё разок по–хорошему. Может, эта сволочь даст себя уговорить.
Тяжелыми шагами он вышел обратно к роте и заговорил:
— Парни, товарищи, имейте голову на плечах, это уже не шутки. Через пару недель вам уходить на гражданку, а сейчас у нас у всех, кто тут есть, на шее повис такой залёт. И у меня и у вас. Если этот пистолет не найдётся, мы вляпались по самые уши. Я пойду на гражданку, а вы — нет. Как сюда понаедет контрразведка, тут всё полетит вверх дном, и бог знает, чем всё кончится.
В этот момент он заметил ироническую улыбку Троника, и под ним чуть не подломились колени. Но он тут же собрался и продолжил своё выступление.
— Товарищи! — налегал он, — Чёрт вас дери, имейте голову. Все мы люди, зачем нам что‑то делать друг другу назло? Этот пистолет кому‑то из нас принёсёт несчастье, так что одумайтесь и верните его. Смотрите, сделаем так: я сейчас дам команду»разойдись», и вы пойдёте в расположение. На двадцать минут. Этим временем вор воспользуется для того, чтобы пистолет незаметно подбросить куда‑нибудь в помещение или на лестницу, никто ничего не узнает, и обо всём, что было, забудем. Я никому не буду мстить, и об этой неуместной шутке никогда не вспомню. Я не буду искать виновного, и всё останется по–старому. Так что подумайте. Товарищи — смирно! Разойдись!
Все солдаты, включая комсомольцев, направились в казарму.
— Куда бы мне этот пистолет положить? — спросил Кунте, — Положу‑ка вон туда, под лестницу, что скажете?
— Всё шуточки, всё шуточки, — кипел кулак Вата, — Знал бы я, кто этот пистолет свистнул, я бы из него душу вытряс!
— Как ты рвёшься помогать революционной справедливости! — посмеивался Кефалин.
— Смейтесь, смейтесь, дураки, — злился кулак, — Но помните, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! У нас был один такой, по фамилии Моупл, держал канатную мастерскую. Тоже всё зубоскалил и говорил, мол, пускай его все поцелуют в зад. А потом его забрали, в подвал навезли две машины несданных запасов, на чердак положили пачку антинародных листовок, вот он и влип. Получил пятнадцать лет, и всё у него отобрали. Даже веревочки у него не осталось, пришлось ему повеситься на штанине от кальсон.
— Тупое решение, — прокомментировал трагический случай Кутик, — Но я бы сказал, что к нему ближе Перница, чем мы. Они же не могут посадить целую роту только за то, что один лампасник не следил за своим пистолетом.
— Они могут всё, — твердил кулак, — Перница пьянь, зато сознательная. За это всё можно простить. Но с другой стороны, преступление должно быть наказуемо. И кто в этом случае будет расхлёбывать? Мы, потому что мы не люди, а отбросы. Раз и навсегда нас записали, и всем на нас насрать.
— Ты только не разревись, — ухмылялся Дочекал, — А то у меня сердце разорвётся.
Двадцать минут прошло, и рота снова вышла во двор. Перница прошёл в здание посмотреть, не избавился ли похититель от пистолета, но тут же примчался обратно, побагровевший и разъярённый.
— Вы бандиты! — рычал он, вращая при этом глазами, словно Бабинский[53], — Вы мерзавцы! Теперь будет вам служба, какой ещё никто из вас не видел! Кровью блевать будете, это я вам гарантирую!
Лейтенант Троник, явно довольный развитием ситуации, пошёл в кабинет позвонить в контрразведку.
— Смирно! — орал Перница во дворе, — Напра–во! Шагом марш!«Армии ура»запе–вай!
Рота маршировала по кругу и пела:
Повержен будет тот,
Кто в мире жить не рад.
Солдат, вперёд!
Мир новый ждёт!
Армии — ура!
Потом пошли: «Автоматчики», «Дай мне, девчушка, руку на прощанье», «Чапаев» и «Эй, сталинцы!».
Уже давно пора было строиться на ужин, а рота всё маршировала и горланила.
— Будете петь до одурения! — визжал старший лейтенант, — Всю ночь, и ещё завтрашнее утро! Я вас проучу, сволочи!
Лейтенант Троник вернулся из кабинета и сообщил, что контрразведка уже выехала. Перница побледнел, но продолжал орать. В ту минуту, когда напряжение достигло пика, во дворе неожиданно объявился гражданский. Это был официант из»Белого льва», в руке он держал пистолет. Не раздумывая, он подошёл к Пернице, и заявил:«Ну вот что, мы так не договаривались. Вы мне дали в залог свой револьвер, и обещали, что до обеда расплатитесь. Ну и сколько сейчас, по–вашему, времени, я извиняюсь? Почти семь. Я, пан офицер, так дела вести не привык, будьте добры сто тридцать крон, заберите свою пушку, и до свидания».
Рассерженный официант абсолютно не понимал, почему Перница его обнимает и целует. Рота перестала маршировать и корчилась от смеха. Лейтенант Троник был потрясён.«Офицер народно–демократической армии», — шептал он, — «и пропил служебный пистолет!»
Глава двадцать девятая. НА ГРАЖДАНКУ!
Время подходило. В Табор прибывали новобранцы, и за готовящимися к демобилизации стройбатовцами были ужесточены все виды надзора. По мнению командования гарнизона, надо было исключить возможность заражения новичков неуместными повадками язвы армии. Поэтому военные патрули почти беспрерывно систематически прочесывали город, стараясь застичь старослужащих за чем‑нибудь неблаговидным. Те, однако, отвечали им по–своему.
Плотник рядовой Габаник, до той поры выполнявший задачи в целом сознательно и не подававший повода обращать на себя внимания, в этот раз отличился. Он влез на до сих пор не достроенное здание у Йордана, и, рискуя жизнью, забрался по балкам с ведром известки на самую трубу. Там он очень разборчиво написал»СКОРО ДЕМБЕЛЬ», после чего опять ушёл в тень.
Эффект от надписи был, как от взрыва бомбы. Офицеры на дух не переносили популярное присловье»скоро дембель», и тех, кто писал его в туалетах, на заборах или столбах, так же как и тех, кто отрезал сантиметры от портновского метра, строго преследовали. А тут крайне несознательная надпись ни с того, ни с сего объявляется на трубе, где её видно с трёх сторон света с расстояния по меньшей мере в километр.
Старшего лейтенант Перницу немедленно вызвали к руководству таборского гарнизона, где на него сорок пять минут орали несколько старших офицеров. Из их беснований он понял только, что надпись надо немедленно устранить, а виновного или виновных привлечь к ответственности.
Вот только выполнить эту задачу был не так‑то просто. У рядового Габаника не было ни малейшего повода сознаваться в своём гнусном поступке, так что он этого не сделал. И кого теперь старший лейтенант должен быть заставить рисковать жизнью при стирании надписи?
— Товарищи! — обратился он к построенной роте, — Мне, по большому счёту, всё равно, но вот товарищу генералу эта надпись на трубе — будто в душу насрали. Это значит, что она должна исчезнуть, иначе они в вас вцепятся, как собаки. Так что имейте голову на плечах и не прячьтесь друг за друга, у вас ведь правда скоро дембель. И к тому же, кто влезет на трубу и почистит её, получит от меня отпуск, чтобы съездить домой и лично привезти себе гражданскую одежду. Кто возьмётся, товарищи?
