Марк Твен - Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.
— Фью! — присвистнул Вильсон. — Список увеличивается!
— Список чего?
— Краж.
— Каких краж?
— Обыкновенных. Эти часы не потеряны, их украли. В городе опять начались кражи — такие же таинственные, как и в тот раз, помнишь?
— Да неужели?
— Точно, как дважды два четыре! А у тебя самого ничего не пропало?
— Нет. Впрочем, да — я не нашел серебряного пенала, который тетушка Мэри Прэтт подарила мне в прошлом году ко дню рождения.
— Вот увидишь, что и его украли!
— А вот и нет. Когда я сказал, что дядюшкины часы украли и получил за это нагоняй, я пошел к себе наверх, стал осматривать свою комнату и заметил, что пенала нет; но после я его нашел — он просто лежал в другом месте.
— Но ты уверен, что остальное все цело?
— Все более или менее ценное на месте. Вот еще не знаю, где мой золотой перстень. Он стоил доллара два или три. Но я поищу, он найдется.
— Думается мне, что нет. Уверяю тебя, это был вор. Кто там, войдите!
В комнату вошел судья Робинсон в сопровождении Бэкстона и городского констебля Джима Блейка. Они сели, и после разных пустопорожних разговоров и болтовни о погоде Вильсон сказал:
— Кстати, мы сейчас обнаружили еще пропажу, если не две. У судьи Дрисколла украдены старинные серебряные часы, и вот у него, у Тома, кажется — золотое кольцо.
— Да, скверная история, — заметил судья Робинсон, — и чем дальше, тем все хуже. Пострадали Хэнксы, Добсоны, Пиллигрюзы, Ортоны, Грэнджерсы, Хейлсы, Фуллеры, Холкомы — да, собственно говоря, все, кто живет неподалеку от Пэтси Купер. У всех у них похищены разные безделушки, чайные ложечки и другие ценные мелочи, которые легко унести в карманах. Совершенно ясно, что вор воспользовался моментом, когда эти люди были на приеме у Пэтси Купер, а рабы толпились у забора, чтобы хоть украдкой повидать это представление, — вот тут-то он и похозяйничал беспрепятственно. Пэтси ужасно расстроена из-за соседей и особенно из-за жильцов, — до такой степени расстроена, что уж о своих потерях и не думает.
— Это один и тот же вор, — заявил Вильсон. — По-моему, сомневаться не приходится.
— Констебль Блейк придерживается другого мнения.
— Вот тут-то вы и ошибаетесь, Вильсон, — сказал Блейк. — Прежние ограбления совершил мужчина, хоть он нам и не попался в руки до сих пор, но по многим признакам мы, профессионалы, имеем возможность судить об этом. А на сей раз орудовала женщина.
Вильсон сразу же подумал о таинственной девушке. Она не выходила у него из головы. Но он и тут ошибся. Блейк продолжал:
— Это была сгорбленная старуха в трауре, под черной вуалью, с закрытой корзинкой в руке. Я видел ее вчера на пароме. Вероятно, живет в Иллинойсе; но где бы она ни жила, все равно я до нее доберусь, пусть не сомневается.
— Но с чего вы взяли, что это и есть воровка?
— А с того, что, во-первых, другой женщины не было, а во-вторых, один черномазый возчик, который в это время проезжал по улице, видел, как она входила и выходила из домов, и рассказал мне об этом, а именно эти-то дома и обчистили.
Все согласились, что такие косвенные улики можно считать вполне достаточными. Засим последовало продолжительное молчание. Первым заговорил Вильсон:
— Но одно хорошо: она не сможет ни продать, ни заложить драгоценный индийский кинжал графа Луиджи.
— Господи! — воскликнул Том. — Неужели и он пропал?
— Представьте себе, да.
— Хороший улов! Но почему вы думаете, что она не сможет ни продать, ни заложить его?
— А вот почему. После собрания Сынов Свободы всюду только и говорили: того обокрали, этого обокрали, и тетя Пэтси ждала близнецов, замирая от страха, как бы у них тоже не обнаружилась какая-нибудь пропажа. Действительно, оказалось, что пропал кинжал, и они тут же предупредили полицию и всех ростовщиков. Улов-то был хорош, да только рыбку продать не удастся: старушенцию сцапают.
— А они пообещали вознаграждение? — поинтересовался Бэкстон.
— Да. Пятьсот долларов за кинжал и пятьсот долларов за поимку вора.
— Тоже придумали, идиоты! — воскликнул констебль. — Разве вор придет сам или пришлет кого-нибудь? Ведь тот, кто явится, сразу же влипнет; сами посудите, какой ростовщик упустит возможность…
Если бы кто-нибудь взглянул в этот момент на физиономию Тома, возможно ее серо-зеленый цвет вызвал бы некоторые подозрения, но никто не взглянул. А Том подумал: «Ну, теперь я пропал, теперь мне нипочем не разделаться с долгами: ведь за все остальное, что я наворовал, я и половины того, что мне надо, не выручу ни от продажи, ни от заклада! Пропал я как пить дать, на этот раз уж не выкручусь никоим образом! Вот ужас-то, что мне делать, куда кинуться?»
— Не торопитесь с выводами! — сказал Вильсон Блейку. — Вчера ночью я сел и начал прикидывать, как лучше поступить, и к двум часам у меня был готов превосходный план. Они получат свой кинжал обратно. И тогда я вам объясню, как все было устроено.
Это вызвало общее любопытство, и Бэкстон сказал:
— Да, вы заинтриговали нас не на шутку! И позвольте вам заявить, что если бы вы пожелали сообщить нам конфиденциально…
— От души был бы рад, Бэкстон, но мы с близнецами условились до поры до времени ничего не разглашать, поэтому не обижайтесь, если я не скажу. Но поверьте моему слову: вам не придется ждать и трех дней. Кто-то сразу же явится за вознаграждением, и тогда я покажу вам и вора и кинжал.
Констебль был расстроен и смущен. Он сказал:
— Хорошо бы, если б так; надеюсь, что вы окажетесь правы. Но будь я проклят, если я что-нибудь понимаю. Слишком это все мудрено для вашего покорного слуги.
Казалось, тема была исчерпана. Замечаний больше ни у кого не было. После паузы мировой судья заявил Вильсону, что он, Бэкстон и констебль пришли к нему в качестве депутации от демократической партии — просить его выставить свою кандидатуру на пост мэра: Пристань Доусона собиралась стать настоящим городом, и, по положению, в скором времени должны были состояться первые муниципальные выборы. И это был первый случай, когда Вильсона удостаивала вниманием какая-нибудь партия; положим, невелика честь, но, значит, признали все же его дебют в качестве местного общественного деятеля, — это обещало поднять его на ступеньку выше, и Вильсон был весьма обрадован. Он дал свое согласие, после чего депутация откланялась, а с нею вместе удалился и Том Дрисколл.
Глава XIV
Роксана наставляет Тома на путь истины
Настоящий южный арбуз — это особый дар природы, и его нельзя смешивать ни с какими обыденными дарами. Среди всех деликатесов мира он занимает первое место, он божьей милостью царь земных плодов. Отведайте его, и вы поймете, что едят ангелы. Ева вкусила не арбуза, нет, это мы знаем точно: ведь она раскаялась.
Календарь Простофили ВильсонаВ то время когда депутация прощалась с Вильсоном, в соседний дом входил Пемброк Говард, дабы сообщить о результатах своей миссии. Судья Дрисколл ожидал его; он сидел в кресле, прямой, как палка, с хмурым челом.
— Ну, Говард, какие новости?
— Самые великолепные!
— Он согласился, да? — Боевой огонек засветился в повеселевших глазах судьи.
— Не только согласился, но был просто счастлив!
— Да ну? Хорошо. Отлично. Я очень рад. Когда же состоится дуэль?
— Нынче вечером. Сейчас. Немедленно. Замечательный молодой человек, замечательный!
— Замечательный? Это даже не то слово! Стреляться с таким человеком — не только удовольствие, но и честь. Прошу вас, ступайте не теряя времени! Приготовьте все и передайте ему мои сердечнейшие пожелания. Да, такие молодые люди — редкость! Он замечательный, вы правильно говорите!
Говард не стал мешкать; уходя, он сказал:
— Через час, самое большее, я приведу его на пустырь между домом Вильсона и домом с привидениями; пистолеты я принесу свои.
Судья Дрисколл принялся шагать взад и вперед по комнате в состоянии приятного возбуждения. Вдруг он остановился и начал думать — думать о Томе. Он дважды порывался подойти к секретеру, но не подошел. Наконец он проговорил:
— А вдруг это моя последняя ночь на земле? Тогда я не имею права так рисковать. Да, он ничтожный и недостойный малый, но в этом есть доля и моей вины. Мой брат на смертном одре поручил его мне, а я баловал его и портил, вместо того чтобы сурово учить и сделать человеком. Я не оправдал оказанного мне доверия, а если брошу его сейчас на произвол судьбы, то лишь усугублю тем свой грех. Однажды я простил его, а вот теперь… Если бы я был уверен, что проживу еще долго, я подверг бы его длительному тяжелому испытанию, прежде чем опять простить, но имею ли я право на такой риск? Нет, надо восстановить завещание перед дуэлью, а уж потом, если я останусь в живых, спрячу эту бумагу, и он ничего не узнает; буду молчать, пока он не исправится полностью и навсегда.